Не сотвори себе кумира - Иван Ефимов

– А дальше что?

– А дальше? Решение «тройки»- и каторга. Эх, ее бы знать за что… Вот когда старых революционеров вождей наших теперешних при царе ссылали – это бы понятно.

Вопросы оставались безответны. Всего двое суток я тюрьме, а открылось мне столько, сколько, кажется, и за всю жизнь не узнал бы. Неужели и Арский с Лобовы» согласились признать предъявленные им обвинения? Видимо, так оно и было.

Две последующие ночи меня допрашивали почти так же сначала тренировочный бой да матюги, затем мертвая стойка в углу. Вымогательская тактика Петра не отличалась особым разнообразием.

Иногда он уходил к своему соседу Сене или в другие пыточные, чтобы набраться опыта и поделиться своим Дверь он оставлял умышленно полуоткрытой, и тогда до моего слуха доносились крики истязуемых и знакома мерзкая брань опричников. Оставшись один, я иногда садился на пол, отдыхал несколько минут, чутко прислушиваясь.

Но однажды, едва я опустился на пол, разъяренный следователь, как видно воровски наблюдавший за мной щель между косяком и дверью, вдруг ворвался в камеру подлетел ко мне коршуном и, пнув сапогом, заорал на весь коридор:

– Я тебе дам садиться, контра! Стоять, гад ползучий!

На третью ночь во время допроса в комнату снова зашел дородный Сеня и, подойдя к столу с важностью заявил:

– Вскрывается совершенно новое в делах твоего журналиста. Сегодня я узнал, что Васильев наконец заговорил и признался что твой подопечный Ефимов тоже входил в вредительскую группу и выполнял свою черную роль в редакции.

– да? Вот это уже разговор!- оживился Петро и так важно спросил:- Ну и что же показал бывший второй секретарь райкома и первая контра в районе?

– Показал самое главное – что Кузьмин и он сами работали не в одиночку. У них тут в районе была целая вредительская банда, в которую входило более двух десятков этих подонков вроде Ефимова…

Заявление Сени знаменовало собою поворот от грубых мордобоев к более продуманным провокациям, чего я так или иначе ожидал. Еще до моего отпуска и ареста по району распускались слухи о якобы существовавшей в районе мифической организации и что будто возглавлял ее кто-то из руководителей исполкома. Не многие, разумеется, верили в эту чепуху. Я догадывался нюхом газетчика, что слухи эти распускались теми же работниками райотдела, чтобы создать повод для карательной деятельности. Теперь я воочию убеждался в этом…

В сообщении Сени новым для меня могло быть только то, что Иван Семенович Васильев еще жив и сидит где-то здесь же и его терзают покруче меня, добиваясь ложных, вымученных показаний. Но я знал Васильева хорошо: этот кремень, этот строгий к себе и другим партийный работник не даст сломать себя, не клюнет на провокации и не возьмет на себя несовершенной вины…

– Что ты теперь скажешь, бухаринский холуй, а?- обратился ко мне мой мучитель.- Или опять будешь финтить и отрицать свою вину перед партией Ленина – Сталина?

– Это же липа от начала до конца. Никакой организации и не было и нет это провокация. Я требую очной ставки с Васильевым!..

– Так ты, гадина, еще в провокации нас подозреваешь!- заорал Петр, загоняя меня пинками в спасительный угол, где я был защищен с боков и тыла.

– Очную ставку захотел? А вот этого ты не хочешь?- он хулигански показал себе ниже живота.- Признавайся, пес вонючий, выкладывай все карты! Говори, кто возглавлял антипартийную группу в редакции «Трибуны»?! Кто еще, кроме Арского и Лобова, в нее входил? Свили вам теплое гнездышко, змеи подколодные! Да мы здесь не мух ловим и не пальцем сделаны!

И на этот раз ничего от меня не добившись, Петро тяжело сел, а я продолжал молча стоять, боясь пошевелиться. А провокатор Сеня, сидя на краю табуретки с папиросой в зубах, подначивал:

– А ты бей его, Петро, бей по кишкам, не ошибешься!

– Кишки, видать, у него жирные, непробивные…

– Тогда погрей его валеночком – сразу пузыри пустит…

– Валенок занят: Скуратов им работает, у него рука слабая… Да ничего, я его и без валенка доведу до нормы.

– И то сказать, ученого учить – только портить.

Сеня недовольно раздавил окурок и вышел.

А мой «друг», не спеша докурив «беломорину», повел наступление в ином направлении:

– Признавайся, где план работы вашей преступной троицы?! Теперь ясно, почему ты защищал на партсобрании этих выродков: ты боялся разоблачения. Ворон ворону глаз не выклюет!

Я тоже решил действовать иначе:

– А как, позвольте узнать, ваша фамилия, гражданин следователь?

– Что, жаловаться собрался? Вали, жалуйся! Ковалев моя фамилия! Слыхал? Ковалев! Только из могилы жалобы что-то не доходят!- уверенно добавил он.- В угол! И будешь стоять до полного прояснения своих грязных делишек!

Под утро четвертой ночи онемевшие ноги сами собой подкосились, и я свалился на пол.

– Вставай, вставай, падаль, нечего прикидываться!- накинулся Ковалев, пинками норовя попасть в живот.

Встать я не мог и, предпочитая эти побои, лежал и только прикрывал наиболее уязвимые места… Ковале понял мои нехитрые уловки и начал пинать в голову, стараясь все же не проломить ее.

– Встанешь, бухаринский паразит!- задыхаясь, Шипел он надо мной.- Встанешь! И весь начисто признаешься!

С невероятным усилием, опираясь о стены и цепляясь за раковину, я все же поднялся, но, постояв с полчаса, снова как мешок рухнул на пол… Я терял сознание, но издевательства не прекращались. Каждый раз на голову » грудь опрокидывалась кружка воды, и мытарская стоик возобновлялась…

В эти пыточные дни я не раз вспоминал слова своих товарищей по камере, сказанные ими в первые часы мое! тюремной жизни. Который-то из них упомянул о «собачей стойке». Тогда я все эти разговоры о гестаповских методах следствия воспринял как человек, всю жизнь выпевший одну сторону медали, не думая об обратной. «Собачью стойку» среди прочих элементарно грубых способов следствия надо считать самым простым и вместе с тем самым результативным способом сломить волю. Удобство его для истязателей состояло в том, что этот метод не оставлял никаких следов насилия на случай возможных проверок по жалобам. А результат его в большинстве случаев был положительным: подследственный подписывался под любым придуманным для него обвинением…

Я не знал, что делать. Есть ли какой-нибудь способ для избавления от мук, помимо подписания ложных показаний? Я ломал голову в мучительных раздумьях, пока наконец не вспомнил о голодовке, успешно применявшейся русскими революционерами.

Ведь если эти звери грозят смертью, то не все ли равно, сколько дней я еще проживу? И не лучше ли умереть, не сподличав против самого себя? Что такое голодовка для заключенного? Это его последний и единственно возможный протест против безумного извращения следственной практики.