Сцены - Николай Лейкин

… а отстроив наш собственный дом в Петербурхе, порешили мы, любезная сестрица наша, Анфиса Лукьяновна, что нам уже довольно щи лаптем хлебать, а посему и въехали мы в оную графскую квартиру. Вы же вдовица сирая и так как с нами генералы компанию водят, то нужна нам экономка, а чтобы не слоняться Вам зря в деревне, то приезжайте к нам на манер как бы экономки и будете жить на спокое и по-людски. А засим низко кланяюсь и посылаю пятьдесят рублев на дорогу.

Брат Ваш С.-Петербургский первой гильдии купец и кавалер Денис Лукьянов Затравкин.

…Совсем я не понимаю ругательной словесности в письме Вашем и ежели я отдам его в администрацию моего адвоката, то Вы даже в тюрьме насидитесь за оскорбление всеми уважающего человека, ибо я даже Владимира на шее имею. Какие деньги я у Вас утаил, какие билеты сокрыл, и всё это для меня оченно дико и неблагоразумно! Где оные документы? Предъявите спервоначалу документы. Я же на все Ваши жалобы как основательный человек и внимания не обращаю. Так Вы это и знайте, милостливый государь Митрофан Андреич.

Коммерции Советник Денис Затравкин.

Ваше преподобие отец Петр!

Сим письмом уведомляю Вас, что пожертвованный Денисом Лукьяновичем колокол для колокольни Святой Великомученицы Варвары уже отлит на заводе и на днях тронется к Вам в село. Колокол весит 346 пудов и 26 фунтов. На поднятие и освящение оного прибудет и сам Денис Лукьянович с семейством и проживет месяц в своей усадьбе «Отрада» для пользования легким воздухом. Сегодня он мне объявил, что он будет писать Владыке и попросит его быть на освящении, о чём и делаю Вам известным. За тем поручаю себя молитвам Вашими.

Заведующий делами коммерции Советника Д. Л. Затравкина

Алексей Перекатов.

Милый и добрый папаша!

Вы живете там у себя в «Отраде» вот уже второй месяц, успели выбаллотироваться в земство, поите и кормите на убой и губернатора, и предводителя, и всех именитых людей, которых только можете разыскать, а между тем совсем забыли Вашего сына Захара. Вы очень хорошо понимаете, что в гвардии без денег служить нельзя. Я просил у Вашего управляющего Перекатова 5000 р., но он, подлец, не выдает мне. Телеграфируйте ему, чтобы он выдал мне немедленно. Мне и на расходы надо, да у меня и товарищи по полку просят взаем. Хотел нынче устроить пирушку и не мог, потому что денег нет.

Ваш любящий сын Захар Затравкин.

Милостивый Государь

Иван Николаевич!

Оченно Вам благодарен и оченно было бы приятно породниться с такой именитой фирмой, как Ваша, но у дочери моей Алине уже есть жених и мы даже богу помолились, так как она выходит замуж за генерал-майора Охлобыстьева, и оная свадьба назначена по осени. Кабы имел вторую дочь, с удовольствием бы оную Вам вручил. А засим с почтением остаюсь

Денис Затравкин.

Ваше Превосходительство

Денис Лукьянович!

Пишу Вам вторично и умоляю: бога ради, доложите те 125 000, которые я брал из кассы для Вас. Завтра ревизия и иначе я погиб. Я знаю, Вы скажете, что у меня нет ни векселей, ни расписок Ваших, но мог ли я, кассир, брать с Вас документы? Как директор банка, Вы только приказывали выдавать Вам суммы, и я выдавал, вполне веря Вам. Даже карандашных записок Ваших у меня нет, потому что они оказались выкраденными из кассы. Кружится голова, не знаю, что делаю, что пишу. Не погубите!

До гроба преданный Вам Н. Кустарев.

Мы слышали, что громадное подмосковное имение графа Петунникова «Великие Пруды», состоящее из 1750 десятин с усадьбой и роскошным парком, приобретено на недавно бывших торгах известным капиталистом Д. Л. Затравкиным.

Париж.

Сим уведомляю Вас, Денис Лукьяныч, что хоша мы и прожили с Вами в законном браке тридцать годов, но я больше тиранства Вашего выносить не намерена и потому обратно к Вам жить не вернусь, а потому самому ищите себе другую, а я останусь в Париже, и при мне есть уже преданный и деликатный человек, и денег мне Ваших на прожитие не нужно, так как я могу быть сыта и от моих имениев, а «Отраду» свою я велела продать и деньги мне выслать. А я теперь одна, а дочь и зять наш генерал поехали в Ницу, а вернутся в Петербург, так Вам расскажут все по порядку, а меня Вы теперь оставьте.

Ваша бывшая супруга

генеральша Настасья Затравкина. [28]

В РЫБНОЙ ЛАВКЕ

(Сценка)

В рыбную лавку вошёл франтоватый военный фельдшер.

— Иван Амосыч здесь? — спросил он.

— Здесь. Пожалуйте. В теплушке они сидят, газеты читают и чайком пробавляются, — отвечали приказчики.

Фельдшер вошел в «теплушку», то есть в каморку, находящуюся за лавкой. Там пахло селёдками, сушеной треской. Около стола сидел хозяин — молодой человек с еле пробивающейся бородкой и несколько опухшим лицом.

— А! Друг сердечный! Таракан запечный! Живая душа на костылях, — воскликнул хозяин. — Какими судьбами?

— Нарочно к тебе… Навестить пришел. Так к тебе и тянет, как нитку за иголкой, — отвечал фельдшер. — Ну что, поправляешься ли после родительских-то похорон?

— Где совсем поправиться? Вот уж теперь на чай перешел. Хмельное побоку и чаем набулдыхиваюсь. Думаю, что, авось, легче будет. А то, братец ты мой, возьмешь газету, хочешь почитать, а буквы все как будто кверху ногами и зеленого цвета.

— Это у тебя дальтонизм.

— Как?

— Дальтонизм. Болезнь такая есть.

— Все же от выпивки?

— От выпивки. Только это пройдет. Само собой пройдёт. А бросать сразу выпивку нельзя. Может аневризм случиться, потом закупорка сосудов, кровоизлияние в мозг и конец.

— Господи Иисусе! Так пойдем в трактир и выпьем скорей.

— Никогда не прочь. А только зачем же в трактир? Можно отсюда за водкой парнишку послать, а ты велишь очистить селедочки, балычка, икорки подашь, лососинки провесной…

— И то дело, Гаврюшка! — крикнул хозяин. — Вот тебе рубль целковый. Порхай! И чтоб одна нога здесь, а другая там… Живо… Бутылку самой лучшей очищенной и булок.

Лавочный мальчишка опрометью бросился за водкой. Хозяин был несколько испуган.

— Не надо ли мне с лекарством каким-нибудь водку-то пить? — спросил он.

— Полагаю, что и без лекарства дело обойдется. Дай-ка сюда руку.

Фельдшер взял руку, пощупал пульс и стал его считать, вынув из кармана часы.

— Обойдется, — сказал он.

— Что у меня теперь внутри?

— Невральгия… А только это не опасно. Вот ежели у тебя будет диперемия, то я тогда дам к водке капли.

— Дай уж лучше вперед… чтоб не было этой самой иеремии-то. С каплями-то пить приятнее.

— Зря капли пить зачем же?

— Ну, ладно. Ребята! При готовьте-ка ассортимент наш рыбной закуски! — крикнул хозяин приказчикам и, обратясь к фельдшеру, сказал: — А важные я папеньке похороны устроил! Духовенство шло ровно на крестном ходе, все останавливались и спрашивали: «Какого генерала хоронят?» А мы отвечали: «Купца». Ответим, что купца, а никто не верит; думают, что генерала. Ты знаешь, что погребение-то с поминовением ведь в две тысячи въехало.

— Еще бы, коли такая кормежка была.

— По сотне бутылок мадеры и хересу вышло, двенадцать ящиков пива и пятнадцать ведер водки, ежели считать с нищей братией и с извозчиками. Ведь всем велел подносить за упокой. Со двора у нас городовые одиннадцать пьяных тел убрали.

— Да и ты-то был хорош! Ох, как хорош! — сказал фельдшер.

— А ты плох, что ли? Все хороши были. Ты знаешь, где я потом очутился?

— Где?

— У певчих на квартире. Как попал — не помню, но там и проснулся. Просыпаюсь, вижу — все тела лежат и храпят. Я в кухню. Кухарка уж вставши. Спрашиваю: «Где я?» «У певчих», — говорит. Я ей рубль в зубы, схватил чей-то картуз и домой… Приезжаю, маменька уж встала и богу молится. А ты куда после поминок попал?

— Я попал в гости к какой-то вдове. Помнишь, такая краснолицая-то в длинных серьгах за маленьким столом с дьячками у вас сидела, так вот к ней. Я ведь поехал ей зуб выдергивать. У ней зуб болел.

— Вырвал?

— Не помню. Кажется, не вырывал. Когда девятый-то день родителю справлять будете?

— В будущий четверг. Беда ведь это с поминками-то. Совсем сопьешься.

— Обед будете делать?

— Все как следует… Кухмистеру уж заказано, но будут только сродственники и знакомые, а нищую братию поить и кормить не будем. Потом ведь еще шесть недель… В шесть недель опять обед. Год… Накормим всех в день годовой кончины — и тут уж забастуем. Да нет, где забастовать! Маменька каждую родительскую субботу будет блины печь.

Принесли водку и закуску. Выпили.

— Я вот за девятый день боюсь, — начал хозяин.

— А что?

— Из Костромы к девятому дню два дяди приедут. А они лихи до выпивки-то. Пожалуй, дня на три с ними захороводишься. Они ведь приезжают сюда — так как пьют-то? До жуков. Жуки уж им начнут показываться — ну, тут они сейчас в баню, выпарятся и бросают всякое хмельное бытие. Боюсь, как бы и мне с ними до жуков-то не дойти.