Полярная трагедия - Григорий Свирский

Тяжело поднимая ноги в резиновых сапогах, приблизился Хотулев, сплюнул досадливо.

-- Юр! -- сказал просительно. -- Сигнализация не работает. Слазь наверх, будь ласка!.. Может, с крановщиком стряслось что?.. Духовитый парень, -- сказал он уважительно, когда Юра убежал.

Юра вернулся не скоро. По его рту, широко открытому в немом крике, я понял, что произошло нечто необычное.

-- Они там... -- Юра не мог отдышаться. -- Там девчонка у него! Они... они любовью занимаются (он высказался определеннее).

Мы все задрали головы, посмотрели на белесое сибирское небо, где солнечно, до рези в глазах, сияла кабина, которая казалось, вот-вот сорвется, как воздушный шар, улетит вместе с облаком.

Там, под облаком, оказывается, клубилась любовь, и десятитонные самосвалы с раствором сопровождали ее ревом клаксонов. Никогда еще государство не платило за любовь так дорого...

-- Он что, спятил? -- вырвалось у меня.

-- Это не он спятил! -- приглушенно сказал Никита Хотулев и двинулся по деревянному трапу на плотину. Широкий трап, в песке и окаменелом растворе, закрутил нас, как горная дорога.

Наконец мы достигли рельс, по которым, взад-вперед, ходил высоченный, как телевизионная башня, портальный кран. -- Смотрите сами! -- Хотулев показал вниз, на толпище огромных самосвалов.

-- ...В Москве-от решили, много крановщики получают. Разжирели!.. А ну, перевести их со сдельщины на повременку!.. Теперь, сам видишь, крановщик бетон кладет, девчонку е... -- один хрен. Деньги одинаковые... Да что краны? Дороги-то корытом. Весной больше стоим, чем работаем: потоп. А виновных не сыщещь. К кому не ходил?! Где не шумел!.. Живешь как связанный. Болезнь заработал городскую. Как ее? Хи-пертония...

Я случайно взглянул на Юру, который шел за нами. Его желудевые глаза были округлены страхом. Даже не страх был в них. Ужас. Такие глаза я видел лишь однажды, у моего товарища, стрелка-радиста, который летел над Баренцевым морем, в горящей машине...

Хотулев перечислял, отчего он "как связанный", а я не мог оторвать взгляда от высокого поджарого парня в летных крагах. "Уж если Хотуль, -кричали желудевые глаза, -- сам Хотуль, Герой, плачет кровавыми слезами, то что ж происходит на земле?!"

Мы начали спускаться вниз, и в эту минуту раздался страшный звериный крик: кто-то сорвался со строительных лесов. Звука упавшего тела не было слышно.

Хотулев выматерился, сложил ладони рупором:

-- Чей?!

Снизу прокричали:

-- Не из нашей!

Хотулев проворно, перескакивая через планки, сбежал по трапу. Потолковав с кем-то, стоявшим над бездной с топориком, он обернулся ко мне:

-- Нынче что!.. Уголовников поменьшало. А раньше, чуть что, спор, драка, глядишь, кого-то столкнули с подмостей... А лететь-то высоко. Знаете, сколько в плотине людей замуровано?! Столкнут бедолагу, сверху раствором присыпят, вибратором уплотнят и -- все! Секундное дело... Спи спокойно, дорогой товарищ!.. Ежели б плотину можно было рентгеном просветить! Сколько вкраплено мужика, для прочности!

Я оглядел снизу могучее серое, головокружительно-гордое тело плотины, веря слышанному и не веря...

Я был в котловане Братской ГЭС пять суток, за эти дни пять человек сорвались вниз, на искрошенные скалы...

-- А с матерями-детьми что делают! -- прокричал мне в ответ Юра, нервно вскосматив свои огненно-рыжие волосы, когда я подымался из котлована на его чудовищном, как ихтиозавр, двадцатипятитонном самосвале. На шоферском диване дремал, рядом с шофером, Хотулев. Он захрапел, едва опустившись на сиденье. Однако и во сне слышал.

-- На войне живем, Юра, -- отозвался он сквозь дрему. -- Конца ей нет, войне-от...

-- На войне детей не бросают! На войне детей спасают! Телами своими закрывают! -- прокричал Юра, остановившись возле дома Хотулева и сверля нас своими огромными глазами великомученика с древнерусской иконы... -- Что вы на войну списываете?! Лжете, как все?!

Нет, с меня было довольно. Я позвонил управляющему строительством Братской ГЭС Наймушину и попросил его принять меня.

-- Мы писателям всегда рады, -- добродушно-снисходительно начал он, но тут же, может быть, не уловив в моем тоне ответного благодушия, попросил извинения.

-- Писателей у нас принимает Гиндин, главный инженер строительства. Это наш мозговой центр, -- ободрил он меня. -- Он даст вам исчерпывающие ответы...

Гиндин, крупный, упитанно-свежий, похожий на дачника, в белом костюме занимающего на веранде гостей, охотно рассказывал, какие тут грандиозные возможности для писателя: плотина уникальная, насыпи уникальные, плотину ставят на скалу из диабаза, все -- эксперимент, все -- творчество... -- Он сыпал и сыпал техническими подробностями, просив особо упомянуть про внедренное ими впервые. "Этого нет даже в Штатах, на Великих озерах!" В такие минуты лицо его, холеное, белое, непроницаемое, становилось чуть горделивым. Но лишь на одно мгновение. Умный человек, он тут же замечал что-либо про то, что Америку, как известно, Россия догоняет по всем компонентам, даже по молоку и мясу...

Увидев, что я перестал записывать, он спросил улыбчиво, с прежней предупредительностью, что именно меня интересует. Какой аспект строительства? Или, может быть, проблемы будущего? Использование электроэнергии? Судьба леса, уходящего под воду? Таежная Коршуниха, где поставят заводы? Следующая ГЭС по Ангаре на Усть-Цимле, которую они начнут после Братска? Крупнейшая в мире!

Он поворачивался всем своим грузным генеральским телом к папкам, готовый дать самый исчерпывающий, и конечно же, научно обоснованный ответ: на Братской ГЭС -- это я еще в Москве знал -- прессу привечали, и пресса отплачивала сторицей.

-- Видите ли, -- с трудом начал я, почти обвороженный любезной готовностью самого известного в России гидростроителя, который, извинившись перед инженерами, ждущими в приемной, уделил мне столько времени. -- Видите ли, меня интересует вот что... На Братской ГЭС тридцать тысяч рабочих. Текучесть -- десять тысяч в год. За год убегает треть...

Что-то вдруг произошло с барственно-холеным интеллигентным лицом Гиндина. Я не сразу понял, в чем дело. Остались, вроде, и предупредительная улыбка, и мгновенная понятливость, но они словно бы застыли. Так застывает улыбка на лице танцора, выскочившего к зрителям. Безответно-сияющая, балетная, мертвая, она лучится, как бы ни вел себя зритель.

-- С другой стороны, -- я заставляю себя продолжать, чувствуя, что становлюсь неучтивым, -- на вашем строительстве не хватает десяти тысяч ясельных мест. Десять тысяч ясельных мест -- это, по крайней мере, десять тысяч постоянных рабочих: матери, пристроившие своих детей, никуда не уедут. А от вас, главное, ничего не требуется: две трети ваших рабочих -- плотники. Лес дармовой. Тайга. Только кликнуть, ребята-плотники возведут ясли для своих девчат в неурочное время. Задаром... -- Я обстоятельно пересказываю все, что в отчаянии выкрикивал Юра и что оказалось точным: я навел справки. Все, что видел сам или услышал от Хотулева, которого не надо было проверять.

В ответ -- все та же оцепенелая балетная улыбка. Ни слова. Только застучали по письменному столу белые холеные пальцы. Лишь когда я сказал, что за пять дней, проведенных мной в котловане, разбилось насмерть пять человек, на тучном лице главного инженера появилось, на какое-то мгновение, нечто вроде нетерпения.

-- Ну, вам просто не повезло, -- благодушно отпарировал он, не расставаясь с улыбкой. -- Это случается не каждый день... -- И тут же, словно кто-то подстроил, зазвонил телефон, и возбужденный голос прокричал в трубке, что в Коршунихе убило электрика.

По-видимому, мне надо было подняться и выйти. Но передо мной все еще желтели в ужасе огромные глаза Юры, они снились мне ночью, они вопрошали, негодовали, молили; все, что я слышал тут, казалось мне, собралось в них, как в фокусе, и они заставили меня остаться и бестактно спросить, почему на Братской ГЭС в мирное время убивают, как на войне? Откуда такое тупое бесчувствие? К молодым, старым, грудным детям?..

Гиндин откинулся в кресле, глядя на меня с пресыщенным любопытством завсегдатая зоосада, который видел все, что прыгает, снует или скулит в клетках, а если встретит нечто новое, тут же отыскивает ему место в своей богатой умственной картотеке. Даже белые пальцы его перестали постукивать... "А что, собственно, им постукивать? -- мелькнуло у меня. -- Кто я такой? Никита Хрущев, к приезду которого в магазины Братска, на один день, самолетами забрасывали продукты?"

Ни единого факта, высказанного мною здесь, в его кабинете, не напечатает ни одна советская газета. Это он знает точно. Как и я. А если и прорвутся случайно крохи правды, мои или еще чьи-либо, запуск Братской ГЭС спишет все.

Конечно же, он был провидцем, невозмутимый и любезнейший Гиндин, я убедился в этом спустя несколько лет, когда прочитал в "Правде" приветствие советского правительства строителям Братской ГЭС. За приветствием следовал праздничный Указ Президиума Верховного Совета, в котором Гиндина и начальника строительства Наймушина удостоили Золотых Звезд Героев Социалистического Труда.