Далекий Сайкат - Михаил Ахманов

– Слишком стройная. Женщину украшают округлости – конечно, в нужных местах.

Дождавшись, когда исчезнет процессия кни’лина, они зашагали по тропе через луг, поросший густыми золотисто-зелеными травами. Позади, за павильоном, стеной вздымался лес, деревья с темными корявыми стволами напоминали дубы, со светлыми – березы, а коленчатые тростники с узкими длинными листьями казались такими же, как земной бамбук. Чуть правее, где начинался горный ландшафт, торчали среди базальтовых обломков ветви колючего кустарника и мельтешили какие-то мелкие создания, точь-в-точь как ящерки на солнцепеке. Все вроде бы так, как на Земле… Этот эффект был знаком Тревельяну: глаз, в тоске по земному, выхватывал привычные детали, не желая замечать чужого, непонятного и странного. Но он, будучи разведчиком, обладал искусством более верного зрения и сразу воспринимал иное и отличное: листья «дубов», формой подобные маленьким ладоням с растопыренными пальцами; трещины в стволах «берез», из которых сочилась алая смола; синие цветы, гнездившиеся на вершинах «бамбуков»; рогатые трехглазые мордочки «ящериц». Тут была не Земля, а копия Сайката – точнее, приближение к ней, откуда удалили все клыкастое, когтистое, ядовитое, все опасности девственного мира, оставив только его красоту. Но расслабляться все равно не стоило.

– Я хотел бы… – нерешительно начал Иутин, когда они шагнули на каменистую осыпь.

– Да?

– Сказано Йезданом Серооким: того назову мудрецом, чьи душевные муки не видны миру. И еще он сказал, что страданий больше, чем радостей, и главные из них – унижение и попранная гордость, боль разлуки и одиночество. Униженный подобен мертвецу в погребальном кувшине; не видит он красок мира, не слышит звуков его и не вдыхает ароматов, и перед ним – лишь ухмылка обидчика. Но одиночество еще больней. Одиночество жалит душу, и потому…

«Красиво излагает, – заметил командор. – Как думаешь, что ему нужно?»

«В гости хочет пригласить», – мысленно пояснил Тревельян.

«И только? А маневрирует как при посадке с разбитым реактором!»

«Таков ритуал. У них, дед, все непросто».

Осыпь легла позади, они окунулись в голографическое небо и вынырнули в галерее сектора кни’лина. Вышли прямо из световой картины, изображавшей Йездана с закрытой Книгой в правой руке. Иутин закончил длинную речь о муках и страданиях и, наконец, сказал:

– Раздели мое одиночество, ньюри Ивар. Окажи честь, посетив мое жилище. Тоска по родине, если разделить ее на двоих, становится…

– …радостью встречи, – продолжил Тревельян максиму из Книги Начала и Конца. – Я просил обходиться без ньюри. Официоз у нас не принят, особенно среди желающих стать добрыми знакомыми.

– Я понял, Ивар.

Они миновали ответвление к круглой площадке с фонтаном, немного другим, чем в земной секции.

– Кто здесь живет? – спросил Тревельян.

– Похарас, все четверо. В следующем отсеке – ни, а в третьем и последнем – слуги.

– Где же твое жилище?

– В отсеке между похарас и ни.

– Значит, ты не тот и не другой?

– Правильное заключение. Я, Ивар, ветвь того же древа, но растущая у самых корней. Мой статус ниже, чем у Пятого Вечернего. – Иутин смолк, затем, искоса взглянув на Тревельяна, спросил: – Ты все еще хочешь посетить мое жилище?

– Я воспитан в демократических традициях. И я подозреваю, что ты тут единственный, с кем стоит водить компанию.

Свернув в небольшой коридор, что ответвлялся от галереи, и миновав дверь первого лунного цвета, они очутились в таком же просторном зале, как в тревельяновых апартаментах. Планировка была стандартной: за арками угадывались спальня, рабочая комната и ванная. Но мебели, если не считать низкого стола и пары подушек при нем, не оказалось вовсе; пол был устлан циновками, и пустоватое помещение напоминало теннисный корт. Или музейную залу, решил Тревельян, оглядывая стены. Тут, меж дверец немногочисленных шкафов, висело оружие: кривые мечи из кости на длинных рукоятях, дротики и пики с каменными наконечниками, внушительного вида дубинки, кремневые молоты с хищно изогнутым клювом, топоры и бумеранги. Коллекция выглядела внушительно – пожалуй, этими смертоносными штуками можно было вооружить целое племя.

– Изделия туземцев? – полюбопытствовал Тревельян, опускаясь на жесткую подушку.

– В основном тазинто. Терре не охотятся, и у них есть только дротики для защиты от хищных зверей. Вот такие. – Иутин снял со стены копье длиною метра полтора, с обсидиановым лезвием размером с ладонь.

– Камень отлично обработан.

– В этом они мастера, как и в метании таких снарядов – попадают в цель со ста шагов. Но они безобидные существа, если их не трогать. Собиратели-вегетарианцы – питаются плодами, корнями и корой. Тазинто, те совсем другие.

Тревельян кивнул:

– Больше похожие на нас, землян. Бьют дичь, едят мясо и дерутся с терре и друг с другом… Я уже ознакомился с наблюдениями антрополога и биолога. Мне показалось, что Первый Лезвие и Второй Курс не благоволят тазинто. Собственно, рекомендуют их уничтожить и прогрессировать терре.

– То говорит инстинктивное отвращение к существам, поедающим живых тварей, – задумчиво промолвил Иутин. – К тому же они оба – ни, и клан их воевал с Землей. Похарас более терпимы. Религия смягчает нравы.

– Смотря какая, – возразил Тревельян, рассматривая коллекцию туземного оружия. – В нашей истории было множество религиозных войн, отличавшихся изощренной жестокостью.

– Я знаю об этом, Ивар. Но Йездан непохож на ваших воинственных богов. Он говорил: способность дивиться чуду жизни – вот что питает корень человеческой души.

– Но разве не сказано им: клинок существует, чтобы поддерживать в мире справедливость?

– Сказано. Но справедливость не есть зло, и чтобы ее добиться, все средства хороши.

В Книге Начала и Конца было не меньше противоречий, чем в Библии или Коране, но Тревельян решил не спорить. Вера инопланетян, особенно похожих на людей обличьем, могла отличаться от земных религий в худшую или лучшую сторону, но без двойных стандартов в ней не обходилось. То, что свершает истинный праведник – хорошо, а то, что делает грешник – плохо. Кто праведник, кто грешник, решало оружие, после чего одержавшие верх жгли на кострах проигравших и вспарывали животы их женщинам.

– Ты третий генетик и изучаешь мутации терре и тазинто, – сказал Тревельян, меняя направление беседы. – Это важнейшая тема исследований и, к тому же, весьма ответственная и трудоемкая. Могу я узнать, чем занимаются первый и второй генетики?

– Второй – тем же самым. Считается, что я работаю по указаниям Ифты Кии.