Эликсир жизни - Вера Крыжановская-Рочестер

Повинуясь молчаливому указанию своего проводника, Ральф спустился за ним по лестнице и оба очутились в богато, но странно меблированной каюте. Здесь были собраны самые разнообразные и разнородные предметы. Посредине каюты стоял стол, в изобилии уставленный вином и холодною дичью. Восковые свечи в маленьком золотом канделябре освещали дорогую посуду, которая, казалось, тоже была собрана случайно, как и все остальное.

Сбросив на стул плащ и шляпу, незнакомец снял маску. Морган увидел теперь, что это был высокий и стройный мужчина лет тридцати. Красивое и правильное лицо его было смертельно бледно, что еще резче оттенялось его черными, как вороново крыло, кудрявыми волосами и такой же бородой. Выражение черных, широко открытых глаз бросало в дрожь, а в углах рта залегла горькая и суровая складка.

Несмотря на несомненную красоту этого человека, от него веяло чем-то мрачным, полным отчаяния, и Ральф почувствовал, как невольная дрожь суеверного ужаса пробежала по его телу.

Вдруг Ральф вздрогнул. На тонкой и выхоленной, но бледно-мертвенной руке незнакомца он увидел совершенно такой же перстень, как и у него, только вместо рубина в нем сверкал сапфир.

Костюм незнакомца тоже относился к другому веку. На нем был черный бархатный камзол, широкий кружевной воротник и высокие сапоги. Кинжал с инкрустированной рукояткой торчал из-за широкого черного опоясывавшего его кушака.

– Добро пожаловать, брат мой! Садитесь, – сказал незнакомец, подавая руку Моргану.

Тот пожал ее и не успел он задать вопрос, вертевшийся у него на губах, как поднялась тяжелая шерстяная занавесь, и на пороге смежной небольшой каюты появилось еще более странное лицо.

Вошедший был старик, по крайней мере, лет восьмидесяти, судя по массе морщин, покрывавших его лицо, белая борода его спускалась до самого пояса. Орлиный нос и пронизывающий взгляд черных глаз придавали ему сходство с хищной птицей.

Старик этот носил одежду странника из черной шерстяной материи; ноги его были обуты в сандалии, а голова покрыта небольшой шелковой ермолкой. Стан его был сгорблен; в руках он держал узловатую, почерневшую от времени палку, а на морщинистой руке его было надето золотое кольцо, такое же, как у других двух, только украшенное изумрудом.

– Привет тебе, младший брат наш! Добро пожаловать, Нарайяна Супрамати! – сказал он, пожимая руку Моргана.

– Приветствую и я вас, братья, – отвечал тот, кланяясь.

По виду одинаковых колец Морган понял, что он находится среди членов таинственного братства, членом которого он сделался, сам того не подозревая. К тому же, в глазах его собеседников горел такой же странный огонь, как и в глазах человека, посвятившего его.

После краткого разговора на каком-то непонятном для Ральфа языке все сели за стол. Младший незнакомец, казавшийся здесь хозяином, наполнив кубки вином, предложил своим гостям закусить и выпить.

Сначала все молча выпили и подкрепились пищей. Затем Морган поднял свой кубок и сказал:

– Я пью этот кубок за ваше здоровье, братья, и прошу вас благосклонно принять вопрос, который хочу вам задать.

– Говорите! – ответили оба разом.

– Вы меня знаете, так как назвали по имени, – продолжал Ральф, – я же нахожусь в полном неведении о тех, с кем я имею честь разговаривать. Но я чувствую, что вы – моя новая родня, существа, попавшие в такие же условия жизни, как и я, с которыми меня связывают таинственные узы, так как в ваших глазах горит такое же пламя, как и в глазах покойного Нарайяны.

– Ты прав, мой брат: мы составляем одну семью. Какое бы расстояние нас ни разделяло, мы соединены таинственными связями, – ответил старик. – Ты имеешь право знать наши имена, но не пугайся, если они покажутся странными. Ты, вероятно, слыхал имя Агасфера?

– Агасфер! Это имя легенда дает, кажется, Вечному Жиду! – пробормотал пораженный Морган.

– В легенде всегда таится правда, искаженная воображением людей, которую время все более и более дополняет и извращает, – заметил старик. – Вечный Жид – это я, а он, – Агасфер указал на мрачного собеседника, который задумчиво облокотился на стол, – тоже герой легенды, капитан призрачного корабля, предвещающего гибель встречным судам. Это – Блуждающий голландец, как называют его моряки.

Морган невольно поднялся и с ужасом смотрел на обоих. Он думал, что эти легендарные личности были созданы только народной фантазией, а теперь, оказывалось, он сидел с ними за одним столом, если только это не были, так сказать, псевдонимы, скрывающие их настоящие личности, как он сам скрывался под именем Нарайяны Супрамати. Если же старик говорил правду, то именно такими должны были быть призраки, пугавшие мир. Стоило только взглянуть на них, и сразу можно было понять, что это были необыкновенные люди.

– Мы не призраки, мы дети рока и такие же люди, как и ты, а потому ты не должен бояться, – заметил тот, которого называли Блуждающим голландцем.

Морган устыдился своего страха и сказал, отирая выступивший пот:

– Простите, братья мои, мой смешной страх ввиду того странного и тягостного состояния души, в котором я нахожусь. Поставьте себя на мое место и представьте себе чувства человека нашего неверующего времени, доктора, признанного скептика, неожиданно попавшего в такую странную среду. Он невольно спрашивает себя, что с ним: пьян ли он, с ума сошел или стал жертвой кошмара либо галлюцинации?

Морган сжал голову обеими руками.

– Поэтому не сердитесь же на меня, если я вас спрошу, действительно ли вы – те люди, чьи имена носите? Например, вы, Агасфер, – неужели вы тот самый человек, которого проклял Христос, если только такой человек когда-нибудь существовал?

– Да, я – Агасфер. Я видел и знал Христа, но он не проклинал меня, так как этот Божественный носитель доброты Отца Небесного умел только благословлять и прощать. Другая причина заставила меня странствовать.

– Но тогда где же вы живете? – спросил Морган, побледнев от волнения.

– Я нигде не живу. Весь мир принадлежит мне. Опираясь на эту палку, обутый в сандалии, я каждый век семь раз обхожу всю планету, всегда возвращаясь к пункту своего отправления. Небо – моя кровля, земля – моя постель, а растения – моя пища! Я отдыхаю только у «посвященных» каждые десять лет в течение трех дней и трех ночей. Мне ничего не нужно. Я бегу от времени, а оно преследует меня, – окончил мрачно старик и облокотился на стол.

Глубокая складка прорезала его морщинистый лоб, а на губах появилось горькое выражение.

После минутного тягостного молчания старик встал, осушил кубок вина и, кивнув головой молодым людям, удалился обратно в маленькую каюту, откуда пришел. Морган чувствовал себя подавленным и нерешительно глядел на оставшегося собеседника. Несмотря на ужасную бледность и страшный взгляд черных глаз, голландец был ему гораздо симпатичней зловещего Агасфера. Ему очень хотелось спросить его, справедлива ли легенда, делавшая его и его корабль предвестниками смерти. Как бы услышав мысль Ральфа, тот поднял голову и сказал звучным голосом:

– Позже я вам расскажу, почему море стало моим поприщем, волны – моим отечеством, а этот корабль – моим жилищем, где я живу среди книг и моих воспоминаний. Я вам объясню также, почему я появляюсь тем, кто осужден на смерть.

– И вы вечно плаваете один на этом корабле? – спросил Морган.

– Иногда я схожу на землю, чтобы насладиться минутами мимолетной любви, и это вносит разнообразие в мою мрачную, монотонную жизнь; но твердая земля не выносит меня больше трех дней и трех ночей. А теперь скажите, по какому случаю вы сделались нашим и счастливы ли вы, получив драгоценный дар, вырвавший вас из условий обыденной жизни?

– Я испытал пока еще только один дар – возрожденное здоровье.

И Ральф в нескольких словах рассказал свою прошлую жизнь, а затем продолжал:

– Я умирал от чахотки и, чувствуя приближение разрушения тела, искал способ проникнуть в тайну загробного существования. Моя душа чувствовала тайны и загадки, скрывающиеся за грубой завесой невежества, в котором прозябает человек. Как доктор-психиатр я видел, что в больных, которых я не умел вылечить, совершается какая-то таинственная работа. Тело их было здорово; страдало же в них что-то невидимое, неуловимое. И вот именно эти скрытые силы и этот оккультный мир, со всех сторон окружающий человека и проявляющийся под самыми странными формами, неудержимо привлекал меня к себе. Боясь неизвестной бездны, в которую ввергает нас смерть, я жаждал знать путь, по которому следует душа, страстно хотел знать, переживает ли она тело. Но я был один со своими сомнениями, боязнью и изысканиями. Как доктору мне стыдно было сознаться перед своими неверующими товарищами, что я ищу неосязаемую божественную искру, ускользающую от скальпеля. Узнал ли Нарайяна, благодаря ясновидению, которым, казалось, обладал, о моих усилиях, страданиях и стремлении помочь ближним? Но только он выбрал меня из всех и сделал мне драгоценный и ужасный дар безграничной жизни. Впрочем, это только мое предположение; истинной причины, побудившей Нарайяну избрать меня, а не кого-нибудь другого, более достойного, я не знаю.