Двойник - Эрнст Гофман

Тогда Натали воскликнула тоном безутешного сомнения.

- Справедливый Боже! Кого же из двух я люблю? Не разбилось ли мое сердце и может ли оно жить? Справедливый Боже! Пошли мне смерть сию минуту...

Слезы заглушили ее голос. Она спустила голову и закрыла лицо обеими руками, как будто хотела заглянуть внутрь своей груди. Затем она опустилась на колени, подняла заплаканные глаза кверху и с протянутыми к небу руками, как бы молясь, сказала тоном глубокой, разрывающей сердце горести:

- Оставьте меня оба! Откажитесь от меня!

- Да, - сказала княгиня, просияв, - слушайте ее. Сам светлый ангел говорит вам ее устами.

Еще раз взглянули с огнем в глазах друг на друга оба юноши; но затем из глаз их полились обильные слезы; они бросились друг другу в объятия, прижали друг друга к груди и говорили, прерываемые слезами:

- Да! Да! Мы должны от нее отказаться. Прости, прости мне брат.

И тогда князь сказал, обращаясь в молодому Терни:

- Из-за меня тебя покинул отец; из-за меня ты был брошен. И я отказываюсь от Натали.

На что молодой Терни ответил:

- Что мой отказ в сравнении с твоим! Ты - князь этой страны, и принцесса принадлежит тебе по праву.

- Благодарение Богу, - вскричала Натали, - благодарение вам святые силы неба! Уже свершилось.

Она запечатлела прощальный поцелуй на лбу каждого из молодых людей и удалилась, шатаясь и опираясь на руку княгини.

- Я опять тебя потеряю, - сказал с горечью граф фон Терни, когда его сын хотел уйти.

- Отец! - вскричал он. - Отец, дай мне время, дай мне волю; иначе я погибну и никогда не залечу моей сердечной раны.

Затем он еще раз молча обнял князя, отца и поспешил уйти прочь.

Натали поступила в отдаленный женский монастырь, где впоследствии стал настоятельницей. Княгиня, обманувшаяся в своих последних надеждах, отправилась в приграничный замок, куда она некогда была заключена, и избрала его своим местопребыванием. Граф Терни остался при князе. Оба вздохнули с облегчением, когда князь Исидор вторично уехал из страны.

* * *

Весь Гогенфлю был объят шумной радостью. Столяры, окруженные плотниками, карабкались на стройные триумфальные ворота, презирая всякую опасность, и шумно стучали молотками, вбивая там и сям гвозди, между тем как маляры, не теряя ни единой минуты времени, покрывали постройку краской, а садовники плели необозримые гирлянды из ветвей тиса, переплетая их пестрыми цветами. Приютские мальчики уже стояли, наряженные в праздничные платья, на рынке; школьники напевали, повторяя вполголоса "Heil dir im Siegerkranz"*; порой раздавался звук трубы, прочищаемой усердными музыкантами, и целый хор дочерей благонамеренных граждан сиял чисто вымытыми платьями; дочь же бургомистра, Тинхен, одна была одета в белое блестящее атласное платье и проливала капли пота, так как молодой кандидат, бывший в Гогенфлю поэтом по профессии, не переставал затверживать ей стихотворное обращение к князю, причем предупреждал ее, чтобы она не пропустила ни одного из предусмотренных им декламаторских эффектов.

______________

* Ура, тебе, в венке победном! (нем.)

Примиренные хозяева "Золотого Козла" и "Серебряного Барана" ходили обнявшись по улице, сияя при мысли, что они имели честь принимать у себя всемилостивейшего государя, и с самодовольством посматривали на громадную надпись "Да здравствует князь!", сделанную из масляных лампочек, которую предполагалось зажечь вечером во время иллюминации. Приезда князя ждали с часу на час.

Художник Георг Гамберланд (так хотел называться до поры до времени молодой граф Терни) вышел через Нейдорфские ворота, одетый по-дорожному, с чемоданом и папкой за спиной.

- Ха, - вскричал вышедший к нему навстречу Бертольд. - Чудесно! В добрый путь, брат Георг. Я уже все знаю. Благодарение Богу, что ты не оказался владетельным князем. Тогда бы все, конечно, пошло иначе. Графскому титулу я не придаю никакого значения, так как я знаю, что ты был и останешься художником. Ну, а она, кого ты так любил, - она неземное существо; она живет не на земле, она только высокий светлый идеал твоего искусства, воспламенивший тебя затем, чтобы твои произведения дышали небесной любовью, царящей выше звезд.

- Да, брат Бертольд, - воскликнул Георг, и глаза его зажглись небесным светом. - Да, брат Бертольд! Ты прав. Она - она само искусство, которым дышит все мое существо. Я ничего не потерял, и если я, забыв о небесном, склоняюсь перед земным горем, то пусть меня защитит твоя неизменная веселость:

Пусть же друга утешений

Я не буду век лишен!

И оба юноши пошли дальше через горы вдвоем.