Снежный ком - Энн Ветемаа

— По-моему, вы уже достаточно возвысились. Идите, просветитель несчастный, у меня и без вас забот хватает.

Несчастный просветитель поднялся.

Выходит, от него и ждать нечего. Бесполезно посылать его на курсы и семинары, даже на те, куда ездят всякие альберты розаоксы. Ступай домой, ешь свой хлеб, выдавай потихоньку книжки и не очень-то распускай язык. Тебя жалеют. «Даже если человек сделал все, что мог, а пользы никакой, не осуждайте его» — это сказал, кажется, Наполеон.

— Вы считаете, что от моей жизни и работы не было ни капли пользы?

— Нет, отчего же. Польза наверняка была.

«Была» — ох, как это садануло! Говорят, от отчаяния даже заяц бросается на гончую, так и Калев больше не в силах был стоять прибитым. Нет слов, он ошибся, но ошибся потому, что доверчив по натуре. Он не какая-нибудь ищейка и не провокатор, оттого и стряслось это несчастье. А что в остальном все в порядке, говорит хотя бы его представление к почетному званию.

— Я… я не позволю смотреть на себя так вот, сострадательно. Да, меня одурачили, но потому, что я человек добрый и о других плохо не думаю. И быть иным не желаю! — выпалил он в лицо заместителю министра, который тоже встал. Калев и представить не мог, что он на полголовы выше такой важной персоны. — Вот именно! А если в моей работе что-то не заладилось, так… Я знаю село, я вижу — мы отстаем от времени! Еще каких-нибудь лет десять назад я должен был донести до людей с высшим образованием, что бога нет и молнии ниспосылает не отец наш небесный, а это, как утверждают ученые, явление электричества. Я, конечно, до этого не дошел — я читал и учился, изучая астрономию, чтобы не позориться перед людьми. Теперь такие глупости уже не требуются, зато вынь да положь немедленный прирост читательского контингента. А как этого добиться? И что я вообще могу предложить людям? Перед прошлыми выборами я перебывал у многих колхозников, стучался робко, прямо как коммивояжер, и спрашивал, не желают ли они пополнить багаж знаний — записаться в библиотеку.

«Да что там у тебя, раззявы, есть? — съязвил один и пригласил войти. — Еще и тебе одолжить могу! — И бац! бац! на стол толковый словарь, роскошные юбилейные малотиражные издания, книжки, выпущенные к Олимпиаде. — Толстые журналы я тоже получаю. А ты?»

А я — я только помалкивал: из того, что он швырял мне под нос, в нашу библиотеку и половины не попало. Ума не приложу, где этот купчик их достал. Не очень-то я верю, что он своим достоянием особенно пользуется, наверняка для мебели стоят, но это дела не меняет… Вот и увеличивай контингент! Кроме того, не забывайте — в каждом доме телевизор, — Калев пошел пятнами.

— Ну-ну-у, — заместитель министра от неожиданности не нашелся что ответить. Он снял очки, без них глаза казались скорее испуганными, на переносице беспомощно розовел натертый очками перпендикуляр. Этот перпендикуляр почему-то придал Калеву Пиллю смелости.

— Да, вместе надо думать, что предпринять! И я думаю! Чем плохи мои пятницы? Народу приходит — яблоку упасть негде. Не все, что я посеял, упало на голые камни. А вы этому Сяэску верите больше, чем мне. Да это все комариные укусы, не больше! Вам бы плюнуть на это и растереть!

— Не волнуйтесь, я вам безусловно верю, — неожиданно тихо произнесло высокое начальство.

— Да мало, мало того, что верите. Вы должны были защитить меня! Я… я… — но запал иссяк. Калев Пилль махнул рукой и выскочил за дверь.

— Постойте, товарищ Пилль, постойте! — жалобно воззвал вслед заместитель министра, но было уже поздно.

Дверью Калев чуть не уложил секретаршу — та, кажется, пыталась подслушивать — и наддал вниз по лестнице.

Он ухватился за бронзовую ручку входной двери, но тут снова ощутил какой-то приступ бессилия — вспышка вконец улеглась.

«Как я с ним говорил!» — испугался он. И застыл, стиснув дверную ручку.

Кто-то вошел и, Калев подался в сторону — завязать шнурок, который был завязан.

Что же теперь делать?

Он безотчетно повернул на соседнюю лестницу, несколько шагов вниз, и очутился в буфете.

Есть нисколько не хотелось, но он взял-таки бутерброд и чашку кофе. Бутерброд, свежий, с великолепно посоленным сигом, отдавал опилками. Он глотнул кофе, и в горле застряла крошечная рыбья косточка. Его замутило, живот сделался каменным. Съеденное норовило подняться обратно. И тут, словно подталкиваемый незримой силой, он снова подошел к прилавку и попросил сувенирную бутылочку коньяку. И почему-то не смог обойтись без шутовства.

— Вот, досталось на орехи, теперь наклюкаюсь хорошенько, — с усмешечкой сказал он буфетчице. Скажи правду — и не поверят, посоветовала какая-то другая система мышления, здесь явно лишняя, — Калев Пилль со всеми своими невзгодами был буфетчице в высшей степени безразличен. — Я этот пузырек одним махом опрокину, спорим? — шутил кто-то голосом Калеба, а сам он уже наперед знал, что и это откровение не вызовет улыбки на лице женщины. Зачем я унижаюсь? — поражался он. Но — о чудо! — женщина все-таки улыбнулась. Правда, улыбка была сочувственной: в этом доме головомойки не редкость, а всех пострадавших что-то, наверное, объединяет — во всяком случае, опытная буфетчица видела его насквозь.

— Возьмите эту, полнехонька — до пробки! — и она прямо с материнской заботой поменяла бутылочку.

Калев попытался улыбнуться еще ослепительнее и поймал себя на том, что пританцовывает у прилавка. Точно как… как кто? Известно кто — тот самый Альберт Розаокс, который послал участливого Калева куда подальше.

Калев Пилль внезапно почувствовал, что подпал под власть мистической силы: его против воли повело в туалет. Мгновение спустя он разглядывал в туалетном зеркале свое лицо, помидорно-красное, как у Розаокса. Вслед за тем он — почему-то на цыпочках, хотя был один-одинешенек — прокрался в кабинку и накинул крючок.

Металлическая пробка была на бутылочке без резьбы — Калев никак не мог сорвать ее. Порылся в карманах, нашел медяк и дрожащими руками содрал «бескозырку». Острый жестяной край задел большой палец, и тот мерзко закровоточил. В эту минуту кто-то вошел в туалетную комнату. Калев со слезами стыда живо опустился на стульчак, чтобы его ноги, выглядывающие из-под дверцы, были в «нормальном» положении, и одним махом осушил бутылочку. Теперь — куда девать тару. Поколебавшись, он бросил ее в бачок — отчаянно дерзкий, безнравственный поступок! Пусть дознаются, кто ее сюда опустил! — радостно решил он, но тут же ему стало так стыдно, что перехватило дыхание.

Интересно, этот вошедший тоже станет меня утешать, подумал Калев, выходя из кабины, но увидел только удаляющуюся спину.

Уйти бы. Чего тут слоняться, внушал он себе, однако вернулся в буфет… А вдруг сюда спустится замминистра — можно будет извиниться и рассказать о своей новой задумке — политической викторине. Но он знал, что и двух слов толком не свяжет.

Паэранд конечно же не пришел, зато явился лисьемордый парень из Пылва, до крайности довольный собой.

— Э, да вы тоже здесь! Погодите, я возьму что-нибудь выпить!

Так он и сделал: принес две рюмки коньяку и уселся напротив Калева.

— Прозит! — Калев залпом осушил предложенную рюмку.

— Мастак, сразу видно, — басовито закатился Прийт. — Как по маслу пошла. — Понизив голос, он склонился вплотную к Калеву, вжик — облизнул пивного цвета усы и полюбопытствовал: — Говорят, вы и по женской части не промах. В одном журнальчике вроде бы какая-то история с банькой проскочила… Или треплется народ?

Калев сглотнул, потом еще и еще.

— Вы… ты… парень, пошел ты…! — услышал он себя как бы со стороны и секунду спустя уже был на улице, — этот Прийт ему в самом деле помог — уйти.

«Комариный писк какого-то эмигрантишки принимают всерьез, а тебя и в грош не ставят. Работаешь изо дня в день как проклятый, с утра до ночи делаешь свое тяжелое и далеко не всегда благодарное дело, а тут…» — думал Калев Пилль, спускаясь по лестнице пивного ресторана. Белая пена, пористая, шипящая — вот что обласкает душу и принесет забвение.

Но своему соседу по столику — тот потихоньку тянул из фляжки винцо и крыл начальство, которое его, старого жестянщика, не ценит, и вообще к ним ни на какой козе не подъедешь, — Калев говорил:

— Нет, это абсолютно нетипично. Бывают, конечно, и такие руководители, но не они определяют картину трудовых отношений в наши дни, нет, не они! — И рассказал, что сам видел, как девушка-маляр распушила министра строительства. Внизу министр, рядом главный инженер и прораб пятнами покрылись, а девчонке хоть бы что: «Если ты, большой начальник, нормальной краски не достанешь, то мы работать не будем. Я лучшая по профессии, я знаю, что говорю. Да с такой паршивой краской дом выйдет полосатый, как у черта задница! Ясно?»

Могло такое произойти где-нибудь за границей, скажем, в Канаде, в городе Ванкувере? — задал вопрос Калев. И сам себе ответил, что нет, никак не могло.