Чудо - Юрий Арабов

– Понимаешь, Вася. Получил я тут редакционное задание – описать вашу здешнюю комсомолку. С которой якобы произошло ЧП на какой-то там вечеринке...

Старший лейтенант глубоко вздохнул и пригладил ладонью серые волосы на голове.

– Тема горячая, атеистическая... Приехал в Гречанск сегодня утром, а ваш уполномоченный по делам религии мне тюльку под нос сунул.

– Кондрашов, что ли? – недовольно спросил Василий.

– Он самый. Нарядил какую-то девку, и она под пряники несла всякий вздор.

Першин снова вздохнул.

– А мне туфты не нужно. Мне нужны живые люди. Не бал-маскарад, не пионерская елка...

– Нет, – пробормотал старший лейтенант. – Ничего я об этом не знаю.

– Знаешь! – страстно выдохнул Николай и схватил его за руку. – Да чтобы на улице Чкалова стоял двойной кордон и ты бы ничего не знал?! Я тебя не понимаю, Василий!

– А откуда ты знаешь, что девица живет именно на улице Чкалова? – едко спросил Першин, отдергивая руку и ударившись слегка затылком о побеленную стену.

– Догадываюсь... Хотя, может быть, это совпадение... Дело в том... – Тут Николай замялся... – Я в прошлый свой приезд к вам... в декабре это было, ты помнишь... познакомился тут с одной... С Татьяной Скрипниковой... В общем, дело личное. Перезванивались... Я обещался быть у нее на Чкалова в январе, но не приехал... Впрочем, может быть, совпадение? Здесь две Татьяны Скрипниковых? Три? Четыре?

Он проговорился о сокровенном. Людей Артемьев презирал, но данный конкретный человек – Татьяна – вызвала в нем чувства, точнее – похоть, точнее – любопытство. Он еще никогда не встречал таких худых, буквально как вешалка, женщин. Все были какие-то пухлые, со слоем мягкого жира под кожей, с веснушками на спине и звонким глупым смехом. А эта была ледащей, похожей на велосипед, вставший дыбом, необразованной, грубой. И ему захотелось узнать, какая она под платьем, есть ли под ним, под платьем, окружность, например, живот... Или рука, коснувшись его, сразу провалится вниз... В прошлый приезд ничего такого выяснить не удалось, потому что не было подходящего места для встречи. В январе он приехать не смог, его Наталья неожиданно приболела и впала в прострацию. А теперь... Теперь же все дело приняло фантастический оборот.

– Извини, Артемьев, но мне работать надо, – сказал Василий, вставая.

– И ничем не поможешь? Партийное задание... Лично главред поручил!

– Это ты партийный. А я еще кандидат.

– А я даже не кандидат, – признался Николай. – Но растравил мое любопытство ваш уполномоченный... Хочешь, на колени перед тобой встану? Как у Достоевского?

Здесь Артемьев вдруг грохнулся перед ним и отбил земной поклон. Даже пол поцеловал.

Но старший лейтенант, испугавшись странного порыва, бросился от него и исчез за массивной дверью, обитой войлоком.

Постоял над унитазом, в котором урчала вода. Артемьев был, в общем-то, неплохим парнем, мог идти на конфликт и прошибал лбом стену, если было надо. Першин знал Николая еще со времен средней школы, и его грела мысль, что где-то в областной газете, в неблизком Свердловске есть человек, который, в случае чего, заступится в прессе, напечатав «письмо из глубинки», впустит на постой и угостит пивом в дымной, прокуренной насквозь закусочной. Терять его не хотелось. Тем более, что из столицы после ареста Берии подули новые ветры, грозившие перейти в неуправляемый антипартийный ураган. И при этом урагане Артемьев с его бойкими фельетонами мог, конечно, выбиться и в Москву. «Что я теряю? – спросил сам себя старший лейтенант, глядя в унитаз. – При этом бардаке, который теперь в городе, кто заметит пришлого мимолетного человека? Правда, если МГБ поставило на Чкаловской своих людей в штатском, то обязательно заметят. А где они, эти люди в штатском? Я бы обязательно знал. Нет их, этих людей. Все хотят свалить на рядовых сотрудников, а потом уже разделаться со всеми. В конце концов, он – областная пресса. Как это у Ленина сказано? “Колесико и винтик государственной машины”. Вот именно. Артемьев – колесико и винтик. Будь что будет».

Он снова спустил воду. И когда выходил, прозвучал в ушах незнакомый голос: «Куда? Куда?..» Тот самый, что кричал когда-то Хоме Бруту, а тот не послушался.

– Пойдем, – сказал Першин Николаю. – Только смотреть там особенно нечего...

Они двигались в темноте на ощупь, пробираясь на улицу Чкалова, 84 через сугробы, гололед и пургу.

Миновали милицейский кордон, тот самый, что остановил два часа назад Артемьева.

– Свои, – буркнул им Першин и прошел мимо.

Все дома были похожи друг на друга. Но когда приблизились к тому самому, то он показался особенно черным, несмотря на то, что окна горели нестерпимым электрическим светом. Здесь, по-видимому, не спали даже ночью.

Артемьев заметил машину «скорой помощи», дежурившую у дома, и два милицейских «воронка».

Старший лейтенант шепнул что-то постовому на крыльце. Тот покосился на Николая и отступил на шаг от охраняемой страшной двери.

Они вошли в сени, и Артемьев аккуратно обтер свои ботинки о половик.

– У тебя пять минут, – сказал Першин.

Николай осмотрелся. Чисто убранная изба была пустой, в том смысле, что никаких людей он не увидел. Лампа под низким потолком, болтающаяся без абажура на кривом электрическом проводе, равнодушно светила. Все это чем-то напоминало кабинет следователя, в котором вечно горит огонь.

– Где все? Где ее мать? – спросил Николай, оглядываясь.

– В сумасшедшем доме.

– ...А сама девица?

Старший лейтенант крякнул. Борясь с собственным испугом, а, точнее, с неловкостью, он отодвинул занавеску, которая отгораживала комнату от русской печки...

У Николая прервалось дыхание. Перед ним стояла фигура в белом, вся завернутая в какие-то простыни. Лица не видно. На уровне живота – жирные масляные пятна.

Артемьев не знал, что сказать.

– А нельзя открыть ее? – спросил он после долгой паузы, через силу...

Першин тяжело вздохнул. Пугливо озираясь, размотал первую простыню и вторую... Смятое полотно упало к ногам стоявшей.

Лицо Татьяны было желтым, глаза закрыты. Под кожей были заметны следы тления.

– А это?.. – выдохнул Николай, показывая на странный предмет в ее руках, прижатый к животу.

– Иконка, – прошептал милиционер. – Из нее смола выходит...

В самом деле, деревянный торец иконы был покрыт желто-бурыми наростами, напоминающими то ли пчелиные соты, переполненные медом и воском, то ли липкую, растущую на глазах паутину.

– Она мертвая, – пробормотал Артемьев. – Это – покойник!..

Старший лейтенант не ответил. Достал из кармана кителя маленькое карманное зеркальце и приставил к губам стоявшей.

Амальгама сразу же запотела, доказывая наличие дыхания.

Николай отвернулся. Чтобы скрыть свое замешательство, потрогал побелку печи. Пролепетал еле слышно:

– Почему не топите?

– А для кого?.. – спросил Першин.

Его ответ бил в самую точку.

Артемьев боком, не оглядываясь, вышел.

...В лицо ударила колючая холодная крупа.

Он хотел сначала подождать Першина, сказать что-то, может быть, пошутить... Но ноги сами понесли со двора. Скорее, подальше, подальше от этого места!

Он упал, поскользнувшись. Шляпа отлетела куда-то вбок и пропала в темноте. Он даже не стал ее искать.

Поднялся и, не заметив ушиба, побежал дальше.

За его спиной горел электрическим светом черный, как сажа, дом.

8

– У вас в животе полипы, – сказал Наташе врач, глядя на нее через окуляры очков.

– А что это такое? – не поняла она.

– Это полипы, – ушел он от объяснения. – Такие образования на кишечнике...

– Так это... рак или не рак?

Вздрогнув, она проснулась и села на кровати.

Ей приснился недавний эпизод с посещением местной поликлиники, где ей сказали, что все в порядке, что беспокоиться ни о чем не следует.

Тогда эти слова говорили всем. Чтобы скрыть катастрофу с опухолями, которые явились внезапно, из ничего, придумали безобидное слово «полипы». И люди на какое-то время успокаивались, даже строили планы на будущее. Они, эти полипы, казались вроде камней на деснах, мешают, но жить можно. И только несколько человек в Москве, владеющих статистикой, знали, что онкологическая волна накрыла уже Сибирь и Урал, вспыхнула, будто политая бензином, в крупных промышленных городах и уже разбросала свои искры в самой столице. Это было напрямую связано с ядерными испытаниями, особенно в атмосфере, но тогда об этом никто не думал, кроме тех солдат, что собственными глазами видели гигантские грибы над притихшей землей, но рассказать никому не могли.

В комнате было темно.

Наташа услышала: в двери кто-то ковырялся ключом или гвоздем. Поглядела на часы – стрелки указывали четверть седьмого утра.

Встала с грелки, которая лежала у нее под поясницей. Накинув на плечи халат, выбежала в коридор коммунальной квартиры. Комната их находилась рядом с прихожей, мимо нее ходили все, кто пришел, кто вышел, – все на виду, зато имелось одно явное преимущество – не надо занимать очередь в уборную.