Бенедиктинское аббатство - Вера Крыжановская-Рочестер

После ужина граф увел меня к себе, и мы беседовали по душам. Когда я окончил свою исповедь, он дружески пожал мою руку.

– Смотри на меня, как на самого близкого родного и располагай мною, когда я могу быть тебе полезным.

Тронутый его добротой, я горячо благодарил, а он одобрил мой план и обещал поместить Нельду в монастырь урсулинок.

На другой день старая графиня поехала сама и привезла Нельду, которая провела один день в замке Рабенау.

Когда ей объяснили причину отправки ее в монастырь, она с радостью согласилась и уехала с графиней, которая потом рассказала нам, что аббатиса приняла молодую девушку с распростертыми объятиями. Я не показался, потому что не имел мужества встретиться как с сестрой, с женщиной, которую любил.

Устроив дело, я простился со своими новыми родственниками и хотел отправиться к Эдгару. В минуту моего отъезда Рабенау сказал мне, дружески смотря на меня:

– Берегись, Энгельберт, не доверяй монастырю и его обитателям; тебя легко могут опутать там, как паутиной. Нет ничего ужаснее этих черноризцев, с их приором во главе. Итак, говори и действуй осторожно!

Когда я прибыл в аббатство, привратник сказал мне, что уже поздно было видеть брата Бенедиктуса, и провел в одну из келий, предназначенных для путешественников.

Я был один, но не мог заснуть, и воздух казался мне удушливым в этом тесном убежище. Я вышел в коридор, где одна дверь, по счастью не запертая, вела в сад.

Погода была великолепная; полная луна заливала своим светом густую зелень вековых деревьев, а мелкий песок аллей сверкал, точно серебро.

Сделав несколько шагов, я увидел, что очутился на кладбище, прилегающем к монастырской церкви. Всюду возвышались кресты, мраморные и бронзовые памятники с длинными, фантастической формы тенями.

Я шел медленно, как вдруг, на повороте одной аллеи, остановился очарованный восхитительным зрелищем. Скала, на которой был воздвигнут монастырь, с этой стороны отвесно обрывалась; напротив, на такой же скале, отделенный от аббатства глубоким ущельем, виден был монастырь урсулинок. Высокие толстые стены, точно поясом, окружали каждое здание и говорили, что обитателям их не было ни малейшего дела до других.

Усталость и странное тоскливое чувство охватили меня. Я сел на каменную ступеньку старого памятника и залился слезами.

Погруженный в свои мысли, я не заметил, что кто-то подошел ко мне, и вдруг чья-то рука опустилась на мое плечо. В суеверном страхе я вскрикнул, но, подняв голову, увидел стоявшего передо мною высокого монаха.

Длинная черная борода окаймляла его бледное, некрасивое, но с добрым и сострадательным выражением лицо; только глаза, глубоко запавшие, блистали неестественным огнем.

– Не бойся меня, – сказал он. – Я не из числа тех, что здесь почивают. Те нисколько не интересуются нами. Я отец Бернгард, член этой общины, но вижу вещи, которых другие не видят.

Он выпрямился и рукой указал на надгробные памятники.

– Я вижу их всех, погребенных под этими камнями, и меня возмущает их бесстрастие. Взгляни, какое большое общество собрано здесь. Все они жили, любили, ненавидели, принимали участие к охотах, празднествах, войне, а теперь все они, когда-то полные сил и жизни, лежат тут, расфранченные, неподвижно и не принимая ни в чем участия. Даже те, кто взаимно любили один другого и которых положили рядом, и те молчат. Ах! – он с усилием вздохнул. – Меня сводят с ума это молчание и это подземное общество с их неподвижными лицами! Как бы красива ни была луна, освещающая их, как бы ужасен ни был ветер, который свистит и ревет во время грозы, они бесчувственны. Иногда близкая душа приходит навестить их, но и это их не трогает.

И он замолчал, подавленный своими мыслями.

Я слушал, плохо его понимая и объятый суеверным страхом. Не с сумасшедшим ли я имел дело? И рассматривал его с любопытством с примесью страха.

Вдруг он выпрямился, и его блестящие глаза впились в мое лицо.

– О, молодой человек, – заговорил он глухим голосом, – ты также скоро наденешь рясу, хотя и не по доброй воле, а от отчаяния. Берегись, – сказал он, поднимая руку. – Сквозь голову твою, как сквозь эти могилы, я вижу твои мысли, и в мозгу этом все черно. Он будет умышлять одно преступление за другим, и пламя мщения огненным столбом поднимается к небу. Ты смешаешь кровь свою с кровью сестры, и, наконец, тебя погребут здесь на этом самом месте, и ты будешь лежать нем и бесстрастен рядом с твоим смертельным врагом…

Пораженный, озадаченный, слушал я странные и ужасные слова, но когда пришел в себя и хотел задать вопрос монаху, он уже исчез. Волнуемый самыми грустными мыслями, я вернулся в свою келью, но только под утро заснул лихорадочным сном.

Проснулся я в менее тревожном состоянии и пошел к Эдгару, которого увидел спокойным и бодрым. Он рассказал, что его назначили секретарем, что у него много дел и что приор был ему истинным другом.

– Я спокоен, – прибавил он, и глаза его блеснули, – потому что надеюсь отомстить.

Затем он спросил меня о моих делах и дал добрые советы и, между прочим, один – не показываться герцогу. Увы! Я не послушался его.

Через две недели по возвращении моем в замок Рувен мне подали письмо Нельды, в котором она извещала меня, что принимает постриг, и причины к тому, по ее словам, очень серьезны, но, при всей ее любви ко мне, она не может открыть их. Она просила меня любить ее, часто думать о ней, но не обольщаться несбыточными надеждами.

Я был поставлен в тупик. Нельда, такая молодая, красивая, и в монастырь! Что за причина такого решения? Может быть, она узнала, что я ее брат; аббатиса одна могла сказать ей это.

Я почувствовал глубокое недоверие к этой женщине с бесстрастным лицом и кротким взглядом; следовало предупредить Нельду. Все, что угодно, лучше, чем поступать в монастырь!

Конечно, эгоизм и ревность подсказывали: «Не мне, так никому!» Но нет, подобная будущность была слишком ужасна.

Я отправился в монастырь, но доступ мне был воспрещен под предлогом, что Нельда не желает меня видеть, а аббатиса по нездоровью никого не принимает.

Я был в отчаянии. Что делать? На что решиться? Я видел себя опутанным целой сетью интриг и с горя решился обратиться к герцогу, но узнал об его отъезде на охоту. Приходилось ждать, а каждый день мне казался вечностью. Я еще раз пытался проникнуть в монастырь, но тщетно.

Когда я возвращался из этого неудачного путешествия, лошадь моя, чего-то испугавшись, бросилась в сторону, выбила меня из седла, я вывихнул ногу и, по прибытии в замок Рувен, три недели не вставал с постели.

Тотчас по выздоровлении я отправился к герцогу. Так как я не мог иначе доложить о себе, как под именем «Энгельберт», мне отказали в приеме. Тогда я показал перстень, паж взял его и понес в апартаменты герцога. Минуту спустя меня пригласили войти, и я очутился с глазу на глаз с хозяином моей судьбы.