Темные игры - Виктор Точинов

Пересчитал по головам – тринадцать, нехорошее число. Ну да ладно, с ним – четырнадцать. Сложил, разделил:… в семьдесят восемь рублей с носа. А то у вас будут стрелять, как у иных маститых, Макаровы 39 года выпуска и трехстволки марки «Бюксфлинт». Кстати, никогда не пиши про оружие «ухоженное», в зубах навязло. Оно по определению регулярно чистится и смазывается, без ухода просто откажет, не выстрелит.

Про оружие знал все. Хотя не служил, не воевал. Самоучка.

Иришка молчит обиженно. Мордочка как у белки, долго разгрызавшей орех – а он гнилой.

Подбодрил: но это все техника. На час-другой наведения глянца. А по сути – лучшее, что я тут слышал за три последних месяца.

Лукавил. Не хотел, чтоб бросала, разочаровавшись. А может – и не прошло еще время для девочек? Таких?

Отстрелялись, задержавшись на полчаса лишних. Поехал домой. На метро. И им советовал: только на метро. Пока для личного шофера не разбогатеете. Туда – обратно и готов сюжет для рассказа. А перекрестки-знаки-светофоры-гаишники-штрафы – все мысли из головы, как пылесосом.

На самом деле просто все никак не мог сдать на права, жалел время. Машина в гараже уныло ржавела.

Приехал заряженный и взведенный, готовый писать до утра. Он так и писал, ложась засветло. Днем отсыпался. Две ночи – авторский лист. И лишь незначительная правка потом. И никаких вам негров! Одиноко поужинал, компьютер манил, как вампира – беззащитное горло.

Включил, загрузил. Полез в сумку за блокнотом – в транспорте записывал мелькнувшие мысли. Прозрачная папка с листками. Совсем забыл. Ладно, потрачу минут сорок, раз уж обещал.

Немного – тринадцать страниц довольно крупным шрифтом. Принтер матричный, картридж явно в агонии – последние фразы едва проступают. Было дело – сам начинал на таком. Сейчас на антресолях пылится.

(Врал сам себе. Начинал не на таком. И не на машинке, прокатной – одним пальцем. Это все потом. Сначала – пачка пожелтевших листов, дешевая ручка рвет бумагу. Пальцы правой не гнутся, не ощущаются, но он пишет, пишет, пишет – не отрывается, час за часом, почти не задумываясь, не хочет выныривать – отгораживается бесконечными рядами неровных строчек от всего. От всего, что снаружи. А снаружи – боль, и страх, и ненависть, и непонимание – что происходит? как так можно? И кровоточащая пустота потери. Внутри – тоже самое. И все – на лист. Так вот и начиналось. Никогда не вспоминал. И другим не рассказывал.)

Рукопись странная – ни заглавия, ни имени автора. Но уроки усвоил. Никаких вступлений-рассусоливаний. Сразу, первой фразой:

Я убил ее на рассвете.

Открыл финал, глянул на последнюю:

С тех пор мне нравится убивать.

Однако. Тема закольцована, ничего не скажешь. Но… Ладно, посмотрим. Устроился на диване, вздохнул. Поехали.

Я убил ее на рассвете. Просто позвонил в дверь. Знал – открывает, не спрашивая. Два коротких звонка, один подлиннее. Так уверенно звонят свои, точно знающие, что им сейчас отопрут. Она даже не заглянула в глазок. Знал, что откроет – она. Соседи-пролетарии если работают – ушли еще затемно. Если выходные – спят здоровым алкогольным сном.

Одета. Собирается выходить. К первой паре. В брюках – она всегда в брюках. Ввсего раз видел ее в юбке – смотрелось дико. Как адмирал в кителе, при наградах, регалиях – и в женских кружевных колготках…

Привет. Я к тебе. Ты ведь ждала? Она не ждала. Она спокойно спала, она с аппетитом кушала, она не запирала дверь на цепочку. Она не заводила дога и не приобретала газовик. Она занималась любовью – с усталым любопытством, как всегда. Но она не ждала.

Молчит. В глазах – легкое недоумение. И спрятанное презрение, не очень глубоко спрятанное. Молчит. Но мне и не нужен ответ.

М-да… Телеграфный стиль учителя, один из его любимых, усвоил хорошо, никаких сомнений. Но тут не только стиль, не только.

Дочитал до конца страницы, все больше мрачнея. Остановился на середине фразы. Не стал переворачивать. Что дальше – и так ясно. Будут убивать. Ясно – чем. Нож без ножен в кармане просто так не сжимают. Даже понятно – как. Недаром герой (герой?) уставился на горло. На горло тридцатилетней женщины с первыми легкими складочками. Но главное – не это. Совсем не это.

Это его рассказ. Написанный, как написал бы он. Если бы в голову пришла дурная мысль проанатомировать убийство. Не подражание, не пародия, не механическое заимствование стиля и оборотов. Глубже. Чтобы написать так, надо влезть внутрь. В шкуру, в мозг. Отождествиться. Как такое смог этот едва знакомый парнишка с редеющими на макушке светлыми волосами? Как? И зачем?

Скрипнул зубами, отложил недочитанные листки. Подсел к компьютеру, минут двадцать яростно стучал по клавишам. Печатал двумя пальцами, но очень быстро. И сильно – клавиатуры выдерживали по году, редко больше. К утру указательные пальцы не слушались, переходил на средние… Запустил на печать, смотрел, как медленно ползет страница из принтера. Вернулся на диван, перевернул следующий лист, положил свой рядом. Водил глазами с одного на другой, чувствуя, как лоб покрывается испариной.

Это не были два идентичных текста. Но сходство – несомненное. Очень сильное сходство. Как если бы ему пришлось восстанавливать потерянную страницу рукописи – не сразу, через несколько месяцев. М-да.

Но: я не писал такой рассказ. Я не читал раньше такой рассказ. Я ничего не слышал про такой рассказ. Мне не приходила в голову такая тема. Никогда. Или?

Ученик оказался слишком хорошим? Настолько хорошим, что смог не просто скопировать – предвосхитить рассказ учителя? Не написанный, даже не задуманный? Слабоватая идея. Сюжет хилый. Куда интересней: плагиат с использованием машины времени. Нет, машина – архаизм, тут должна быть какая-то пространственно-временная лазейка… И сразу коллизия: пять лет тому вперед ты украл вещицу у известного метра, вернулся, издал как свою – метр, понятно, ее теперь не напишет. У кого же ты ее сопрешь – пять лет спустя? Ну ладно, допустим – из старого журнала, со своей уже фамилией… Но кто ее тогда написал? Ситуация… Тема не фонтан, но рассказ слепить можно. Легко. За два вечера Вполне читаемый. Только разбавить детективной линией и вставить пару загодя приготовленных хохм – чистая фантастика теперь не в моде.

Идейка потом пригодится, но сейчас ничего не объясняет – ввиду отсутствия пространственно-временных лазеек в ближайших окрестностях.

Вариант: ученик-ясновидец. Вроде Ванги. Прозревает будущее и сразу заносит на бумагу. В виде рассказов. Чужих. Да, маразм крепчает.

И что я все: ученик, ученик. Можно посмотреть, как зовут и кто такой.

Долго рылся в беременном бумагами шкафу, нашел папку с анкетами этой группы. Анкеты ерундовые, одна страничка, десять пунктов: хочешь – заполняй, не хочешь – ставь прочерки. Можешь наврать от души, никто и ничего не проверяет, даже имя с фамилией.

Выбрал нужную методом исключения. Почитаем. Буквы квадратные, почти печатные. Так заполняют документы люди с трудночитаемым почерком. В графе «Фамилия» – Рулькин А.А. «Имя» и «Отчество» – пустые. Ну-ну… Писатель Рулькин – звучит гордо. Кстати, что значат эти А.А.: Александр? Алексей? Андрей? Точно, Андрей, вот и имя всплыло в памяти.

Поехали дальше. «Образование» – высшее. Парень лаконичен не только в рассказах. Подставляй что хочешь – от военного училища до любого из расплодившихся платных коммерческих вузов (Гос. лицензия! Диплом международного образца! Зачисление по результатам собеседования!).

«Дата, год рождения» – 27 лет. Прямо отвечать на вопросы никак не желает. Двадцать семь. На вид казался постарше. Я тоже в его годы казался постарше. Двадцать семь – это я в… ага, в девяносто третьем году. Он резко помрачнел. Девяносто третий год – тема запретная. Даже для себя, даже в мыслях. Просто выгорожен из памяти – высоченным бетонным забором с колючкой по гребню. Чтобы не вырвались оставшиеся внутри чудовища. Торопливо вернулся к анкете.

«Семейное положение» – пусто, нет даже прочерка.

«Место работы» – прочерк.

«Место жительства» – общежитие ЛГУ.

«Телефон» – прочерк.

ЛГУ давно уже не ЛГУ, и общежитий там море. Типичная отписка – но кое-что проясняется. Свой диплом, надо думать, там и получил. Несколько лет назад. А теперь, самый логичный вариант, – в аспирантуре. Иногородний. И гуманитарий. Любой другой попробует подработать на жизнь уж никак не сочинительством. Но как вы догадались, Холмс? Элементарно, Ватсон, – дедуктивный метод, читайте А. Конан Дойла.

Дедукция – вещь хорошая. Но совершенно не объясняет возникновения сего опуса. Так ведь и сам Холмс-Ливанов при возможности не дедуцировал. Подглядывал за отражением Соломина в надраенном кофейнике. Подождем завтрашнего вечера. Пардон, сегодняшнего. И потолкуем с автором. Не хочет публичности – так мы келейно, тет-на-тет. В порядке индивидуального обучения. Но сначала неплохо бы дочитать рассказ. Для предметного разговора.