Повеситься в раю - Юрий Калмыков

С пьяным мужем Софья не разговаривала.

«Твой муж – это твой крест. Ты должна его нести», – говорил батюшка. И Софья несла.

«Если бы он умер… Не дай Бог, конечно, – Софья трижды перекрестилась, – то насколько было бы всё проще! Другие мужья не стесняются, подходят к батюшке, даже по каждому пустяку, просят благословения, и батюшка благословляет! У моего только гордыня: „Не верю в посредников между Богом и людьми“. Никогда и ничего у него толком не будет получаться. Никогда и ничего! По своим способностям он мог бы быть иконописцем. Но после такой жизни ему нужно будет лет десять молиться и вести праведную жизнь. Иначе кто же его благословит иконы писать?!»

МАКСИМЫЧ СТУКАЧ

Софья положила трубку.

– Ну что, не поверила? – спросил Самурай. – А говоришь – набожная! Странно.

– А ничего странного! – засмеялся Дмитрий. – Ты бы ей ещё рассказал, как Путина заменили биокуклой.

Рассмеялись все.

– Маглы – они же тупые! – добавил Станислав. – Массовый психоз какой-то! Я и сам чуть было не поверил.

– Пророк Дядя Ваня классно выступил! – Дмитрий поднял руки, пародируя Дядю Ваню. – Вижу! Предана Россия и распята будет!

– Ха-ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха-ха!!!

– Придут американцы с гвоздями и молотками, будут отлавливать всех православных и спрашивать: «Веруешь ли в господа нашего Иисуса Христа?» – подыграл ему Альфред.

– Ха-ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха-ха!!!

– Количество верующих сразу поубавится, особенно среди политиков, – смеясь, добавил Дмитрий.

– А вот в отношении доллара, может быть, и не так глупо, – сказал Станислав, – и то, что наше государство при этом пострадает больше других, так это и пророком быть не надо. Вот за такую точную информацию никаких денег не жалко!

– На этом, наверно, можно хорошо заработать? – спросил Самурай.

– «Хорошо» – это не то слово! – ответил Станислав и вернулся к газетам, которые он до этого просматривал.

У Альфреда опять испортилось настроение: «Зачем я сказал про гвозди и православных? Идиот! Это, конечно, опять стопроцентное кощунство. Она об этом, конечно, ничего не узнает, но это и не важно! Она меня всё время провоцирует! Она всё время думает, что я могу сказать что-нибудь такое. Она всё время боится, что я скажу что-нибудь такое. Она всё время ждёт, что я скажу что-нибудь такое! А я, как дурак, поддаюсь на эти провокации!

Она навязывает мне эту игру! А мне эта игра не интересна! К религии я совершенно равнодушен. Мне наплевать на всякую религию! Есть Бог или нет Бога – меня это совершенно не интересует. Оставьте меня в покое с вашей религией!

Нет же! Им нужен какой-нибудь дьявол для контраста. Без него они себя как-то неуютно чувствуют, слишком очевиден идиотизм всего того, что они делают, – им нужен враг!

Сталин, наверно, был бы равнодушен к религии, если бы не поучился в духовной семинарии. Поучился, и равнодушие как рукой сняло». Альфред лежал на кровати, разговор с Софьей и эти мысли подкосили его, начинала болеть голова. Наваливался опять отвратительный сон. Он стал думать о Софье, о детях.

«Ворота ада открыты всегда», – вспомнил Альфред слова Иисуса. – «Но он не сказал, как их обойти стороной. Куда ни пойдёшь – везде врата адовы».

Но и спать Альфреду было противно…

«Ненавижу! – злобная мысль подняла Альфреда с постели. – Ненавижу это мерзкое христианство! Ненавижу вашего мерзопакостного Бога! Сейчас я пойду и скажу ему об этом!» Альфред встал с кровати и решительно направился в коридор.

Иисуса и Скомарохова не было видно. Черная жирная муха села Альфреду на голову. Он отмахнулся. Мерзкая муха кружила рядом. В коридоре стоял долговязый дебил и ещё один больной, которого звали Максимыч Стукач.

– Альфред! Вы тоже ищете этого, – Максимыч, раньше смотревший на него всегда с подозрением и неприязнью, сейчас улыбался ему как лучшему другу. – Ну сами знаете кого, того, кто суёт свой нос везде и всюду.

– Да, ищу! – злобно ответил Альфред.

– Ну вот, – сладостно улыбаясь, продолжал Максимыч Стукач, – я уже написал своё заявление заведующему отделением, чтоб прекратили эти безобразия! Ну кто он такой, по-вашему? У него есть соответствующее медицинское образование, чтобы с больными беседовать?

Альфред пожал плечами. Долговязый дебил, отвернувшись от них, с довольной гримасой смотрел в окно.

– А я вам точно скажу – нет у него никакого образования. И никто ему не давал никаких полномочий беседовать с больными, как врач. Его самого нужно лечить, и как следует. Вколоть ему несколько кубиков инсулина для начала или чего-нибудь покрепче! Тогда бы он не стал так с умным видом всех учить.

В стране нет порядка и в больнице тоже нет. Раньше была атеистическая пропаганда, и был порядок, а теперь каждый может объявить себя кем угодно и всем это всё с рук сходит. Попробовал бы он это раньше сделать!

Я сам, вот этими руками взрывал Храм Христа Спасителя! Был тогда ещё совсем молодым парнем. Служил в соответствующих органах. Только приехали из деревни, по разнарядке, нам сразу кожаные куртки выдали. Взрывали! Скажите мне, пожалуйста, зачем я это делал? Такая бестолковщина в стране пошла, просто ужас! Больно смотреть! Потом будут опять сносить это лужковское сооружение и восстанавливать бассейн «Москва» на историческом месте. Был Советский Союз – великая держава – боялись и уважали, а теперь не пойми что!

Я был в отделе по борьбе с религиями. Сколько я этих икон уничтожил! Мама родная! Могу много чего порассказать. Мы их не просто уничтожали – попов заставляли самих гадить на эти иконы!

– Подонок!!! – Альфред, размахнувшись, хотел ударить по мерзкой роже Максимыча Стукача, но тот ловко увернулся и с криками «Помогите! Старика убивают!» рысью помчался в свою палату. Долговязого же как ветром сдуло! Как будто здесь его и не было. Как раз из палаты вышел Самурай и поддержал Альфреда, который чуть было не потерял равновесие.

– Альфред! Ты дерёшься? – удивлённо спросил Самурай. Он стоял в спортивном костюме, воплощая собой силу и хладнокровие. – Зачем он тебе?

– Да он мразь! Я хотел дать ему по морде!

– Мрази много. Всех не перебьёшь. Я видел, как ты пытался его ударить, – так бить нельзя! Бить нужно без промаха, рассчитывая силу удара. Для каждого удара есть своё место и время. Ударом можно убить, можно расквасить нос. Нужно точно знать, чего ты хочешь. Я тебя могу научить, как нужно бить. Сейчас мне нужно кое-куда съездить, приеду – поговорим.

БИБЛИЯ

В назначенное время Самурай в спортивном костюме, в кроссовках, с пистолетом, спрятанным под костюмом на специальном поясе из мягкой итальянской кожи, не спеша подошел к кафе. Ему навстречу с целлофановым пакетом в руке вышел тот, с кем он вчера разговаривал по мобильному телефону.

– Здесь всё как ты просил, с крупным шрифтом.

– Спасибо, Евгений. У вас всё в порядке?

– Не совсем. Вчера Гвоздь психовал после твоего первого звонка. Говорил, что Библия – это признак слабости. Предлагал переметнуться на другую сторону. Но после второго звонка успокоился.

– Ему нельзя доверять. Слаб тот, кто мечется туда-сюда. Послезавтра, когда сделаете дело, убей его.

– Хорошо, сделаю.

– И перед тем как убьёшь, передай ему привет от меня.

– Как скажешь, передам. Только зачем?

– Человек, Женя, должен знать, за что его убивают. Это благородно. Это всё, что мы можем для него сделать. Мы – люди и всё должны делать по-человечески.

Отдавая потом Новый Завет Станиславу, Самурай с должным почтением произнёс:

– Сильная вещь Библия. Сколько она всего перекочевряжила!

ХЛАДНОКРОВНЫЙ УБИЙЦА

Самурай ушёл, а Альфред остался стоять на том же месте. И как бы застыл на этом месте. Перед его глазами стояла хрупкая девочка, остолбеневшая от ужаса, и непослушными руками развязывала синий бант. В это время Альфред понял, что он должен убить Максимыча Стукача, что он хочет убить Максимыча Стукача, что он убьёт Максимыча Стукача. Он это твёрдо знал, и ничье мнение по этому вопросу его не интересовало. Он лишь немного удивлялся тому, что он к этому почти равнодушен. У Альфреда наступила отрезвляющая ясность и равнодушие – и к своей судьбе, и к судьбе Максимыча Стукача. Это было новое чувство, которого Альфред никогда ещё в своей жизни не испытывал. Эта ясность была чем-то само собой разумеющимся.

Если бы у Альфреда был какой-либо близкий друг, который бы умел читать мысли и был бы сейчас рядом, то он, наверное, сказал бы Альфреду: «А у тебя появилась какая-то непоколебимая уверенность!» На что Альфред ответил бы: «Скорее всего, неуверенности теперь нет места, на самом деле так и должно быть».

Войдя в свою палату, он понял, что безвозвратно изменился. Слетела вся словесная чепуха. Осталось спокойное состояние без всяких мыслей. Если раньше ум стремился всё комментировать, то теперь Альфред видел всё без каких-либо комментариев своего ума.

Раньше Альфред бы начал рассуждать: «Можно ли лишать жизни человека, каким бы злодеем он ни был? Когда в стране появится подлинное карающее правосудие? Кто будет отвечать за миллионы репрессированных в стране? Сроки давности… Амнистии… Когда появятся законы? Политическая воля… Христианское милосердие… Историческая справедливость…» И эти рассуждения никогда бы не привели к действию. Теперь была ясность, при которой можно только действовать, не сомневаясь ни в чём. Теперь ум Альфреда из рассуждающего превратился в действующий и занял своё законное место.