Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

— Она целиком вывалилась?

И я не выдержал. В этих словах прозвучала такая тоска, что меня разобрал смех. В них чудилась безумная надежда, что фермер все-таки преувеличил и наружу торчит лишь маленький кусочек. Я захохотал. Мне хотелось поиграть с моей жертвой чуть подольше, но это оказалось невозможным. Я захохотал еще громче и сдернул платок с трубки, чтобы Тристан услышал мой голос.

Несколько секунд я внимал взрыву бешеной ругани, а затем осторожно повесил трубку. Да, вряд ли это повторится, но до чего же было приятно!

В 1936 году фермер мог за 100 фунтов купить автомобиль, чтобы быстро добираться на рынок и избавиться от утомительного хождения по крутым дорогам. «Фармерз уикли» помещала объявления о продаже автомобилей, но в йоркширских холмах такую покупку мог себе позволить только очень состоятельный фермер. Для остальных же со средним годовым доходом на содержание семьи менее 500 фунтов автомобиль был роскошью. Только на исходе 50-х годов большинство фермеров в этих местах обзавелись машинами — «пикапами» или «лендроверами».

Летом по воскресеньям, праздникам и в пору отпусков по дорогам среди холмов катило много машин. Автофургоны и черные закрытые автомобили местных врачей, ветеринаров и т. д. составляли лишь малую их часть. В основном же это были жители промышленных районов, приезжавшие провести свободный день на лоне природы. Они катили по зеленым склонам, среди лиловых вересков и останавливались в живописных деревушках, чтобы хорошенько проштудировать путеводитель — за каких-то шесть пенсов они получали возможность смело кружить по сложному лабиринту проселков.

Пегие или рыжие с белым шортгорны усеивали зеленые склоны холмов, не зная соперниц до самых 40-х годов. Разнообразные достоинства сделали их излюбленными коровами фермеров в этих краях да и почти по всей Англии. Они дают прекрасное молоко, а по мясу почти не уступают мясным породам. Быстро нагуливают вес на хороших пастбищах, молока же дают много и на скудном корме. Уэнслидейлский сыр, отличающийся приятным мягким вкусом, изготовлялся главным образом из молока шортгорнов, пасшихся среди йоркширских холмов.

Шортгорны преобладали на севере Йоркшира, пока в 50-х годах их не стал вытеснять фризский скот. Редкие фермеры держали там чистопородные стада, коров старались случать с быками-шортгорнами, чтобы усилить в потомстве лучшие качества шортгорнов. Купить быка дорого, а содержать — еще дороже, так что иметь своего производителя было по карману только богатым фермерам. Остальные либо платили за случку каждый сам по себе, либо устраивали складчину, чтобы на несколько недель взять быка к себе на фермы.

7. Тристан в роли бухгалтера

Очень, очень жаль, что Зигфриду пришло в голову возложить на брата ведение счетных книг, ибо Скелдейл-Хаус именно тогда купался в мирной безмятежности, которая мне очень нравилась.

Почти полмесяца в доме царила благостная тишина, не нарушавшаяся ни криками, ни гневными голосами, за одним неприятным исключением, когда Зигфрид, войдя однажды в дом, увидел, что Тристан катит по коридору на велосипеде. Тристан отказывался понять его возмущение и вопли: ему поручили накрывать на стол, а путь от кухни до столовой неблизкий, так почему бы и не воспользоваться великом?

Наступила осень, воздух заметно посвежел, и по вечерам в камине большой гостиной пылал огонь и тени плясали в изящных нишах, взбегая к высокому резному потолку. Так было приятно после дневных трудов расположиться втроем в глубоких потертых креслах и вытянуть ноги к огню.

Тристан решал кроссворд в «Дейли телеграф» — обычное его вечернее занятие. Зигфрид читал, а я подремывал. От кроссвордов я предпочитал держаться подальше: Зигфриду, как правило, стоило подумать, и он подсказывал нужное слово, однако, пока я только еще ломал голову над первым определением, Тристан успевал полностью решить проклятую штуку.

Ковер у наших ног был скрыт под собаками. Все пятеро валялись вповалку, наползали друг на друга, пыхтели, внося свою лепту в атмосферу дружеского уюта.

Но тут заговорил Зигфрид, и на меня словно повеяло ледяным ветром:

— Завтра рыночный день, а мы как раз разослали счета, и они повалят сюда платить. Я бы хотел, Тристан, чтобы ты весь день никуда не уходил и принимал деньги. Мы с Джеймсом будем на вызовах, так что ты тут остаешься один. От тебя требуется только выдавать им расписки и заносить их фамилии в квитанционную книжку. Ну как, справишься? Или устроишь черт знает что?

Я поежился — первая дисгармоничная нота за долгое, долгое время.

— По-моему, это мне более или менее по силам, — надменно ответил Тристан.

— Отлично. А теперь пора спать.

Однако следующий день явил Тристана в его стихии. Восседая за конторкой, он загребал деньги и не закрывал рта. И не просто болтал что попало, но каждому говорил именно то, что требовалось. С праведным методистом он беседовал о погоде, ценах на скот и деятельности благотворительного общества. Весельчак в кепке набекрень, окруженный пивными парами, вознаграждался новейшими анекдотами, которые Тристан записывал на старых конвертах. Но особенно блестящ он был с лицами женского пола. Их к нему сразу же располагала его открытая мальчишеская физиономия, а он пускал в ход все свое обаяние, и они безоговорочно сдавались.

Меня изумляло хихиканье, доносившееся из-за двери, но я был рад за Тристана — уж на этот раз дело обойдется без осложнений!

За обедом Тристан излучал самодовольство, а за чаем только что не кукарекал. Зигфрид также был доволен дневной выручкой, которую брат предъявил ему в виде стройной колонки цифр с аккуратно подведенным внизу итогом.

— Спасибо, Тристан. Отлично. Полная идиллия!

Под вечер я вышел во двор, чтобы извлечь из багажника машины пустые бутылки. День выдался напряженный, и их там накопилось порядком.

Из сада, задыхаясь, вылетел Тристан.

— Джим! Я потерял квитанционную книжку!

— Да хватит тебе меня разыгрывать, — сказал я. — Дал бы ты передышку своему чувству юмора! — И, расхохотавшись, я швырнул к бутылкам банку из-под мази.

Тристан подергал меня за рукав.

— Да не шучу я, Джим, поверь мне. Я правда где-то посеял чертову книжку!

Обычное хладнокровие его покинуло, глаза на побледневшем лице были широко раскрыты.

— Но не могла же она взять и пропасть! — возразил я. — Найдется где-нибудь.

— Не найдется! — Тристан заломил руки и проделал на булыжнике несколько отчаянных па. — Я два битых часа ее искал. Весь дом перерыл. Исчезла без следа, говорят же тебе!

— Ну что тут такого ужасного? Ты ведь записал все фамилии в счетную книгу?

— То-то и оно, что нет. Хотел вечером переписать.

— То есть все фермеры, которые тебе уплатили, получат через месяц тот же счет?

— Ну да. Как ни стараюсь, больше трех фамилий вспомнить не могу.

Я тяжело опустился на каменную колоду.

— Пусть Бог смилуется над тобой и всеми нами! Ваши йоркширцы и один-то раз раскошеливаться не любят, ну а второй, да за то же самое… У-у!

Тут мне в голову пришла другая мысль, и я спросил не без злорадства:

— А как Зигфрид? Ты ему уже сказал?

По лицу Тристана пробежала судорога:

— Нет. Он только-только вернулся. Сейчас и скажу!

Не чувствуя в себе сил присутствовать при неминуемой сцене, я решил пока в дом не возвращаться, и через проулок выбрался на рыночную площадь, где в сумерках призывно светились окна «Гуртовщиков».

Я как раз поставил перед собой пинту пива, когда в зал вошел Тристан, бледный и осунувшийся, точно из него только что выпустили полгаллона крови.

— Ну как? — спросил я.

— Да как всегда. Может, чуть хуже обычного. Но одно я тебе, Джим, скажу: мысль о том, что будет в следующий рыночный день, меня особо не радует.

Квитанционная книжка так и пропала бесследно, а месяц спустя все счета были снова разосланы с тем, чтобы получены они были в рыночный день.

На этот день вызовов пришлось мало, и я вернулся на исходе утра, но в дом предпочел не входить, ибо в окно приемной увидел фермеров, сидящих рядами у стен. Лица всех выражали единое праведное негодование.

Я тихонько ретировался на рыночную площадь. Когда у меня выдавался свободный час, я любил побродить в лабиринте ларьков, выраставшем на древней площади. Купить там можно было все что душе угодно: фрукты, рыбу, старые книги, сыры, одежду — ну буквально все. Особенно манил меня посудный ларек, принадлежавший почтенному еврею из Лидса — толстому, самоуверенному, вечно потному и истинному гипнотизеру за прилавком. Мне никогда не приедалось наблюдать за ним. Он меня просто завораживал. А в этот день он был особенно в ударе. Фермерши, разинув рот, внимали его красноречию, а он ораторствовал на маленькой свободной площадке, окруженной пирамидами всяческой посуды.