Вернуться к тебе - Дана Рейнхардт

Боб, когда я принес заявление о приеме на работу.

— Не знаю. На днях, наверное.

— Ну, так ему передай от меня вот что: Боб из «Видео-рамы» говорит, что он герой.

— Обязательно, Боб.

И Боб положил мой листок на самый верх стопки заявлений.

* * *

Вот о всяком таком я думаю, оставив Цима в школьном дворе, — о том, что люди теперь смотрят на меня и разговаривают со мной по-новому. И тут в коридоре я прохожу мимо Эдди Тейлора.

В младшей школе мы с ним были неплохими друзьями, и я даже забыл, почему мы не дружим теперь. Очень может быть, что другой причины нет, кроме того, что такое нередко случается. Вот только вчера ты с кем-то дружил, а завтра — уже нет. Но, в общем-то, Эдди нормальный парень. Умный. И всегда доброжелательный. Очень может быть, мы бы все такие доброжелательные были, если бы курили столько травки.

Он из разряда учеников-активистов. Ну, вы таких знаете: наклейки на бампере машины, особые пуговицы на куртке, политические слоганы на старых футболках. Прошлой осенью как-то раз, в субботу вечером, он возглавил антивоенный автопробег, и в нем участвовало больше учеников, чем пришло на стадион в тот день, когда в финале играла университетская команда.

— Эй!

Эдди оборачивается. Мы были готовы пройти мимо, не сказав друг-другу ни слова, как это бывает каждый день.

— Симпатичная майка, — говорит Эдди.

Я опускаю глаза. На мне футболка с портретом Джона Леннона в круглых очках.

— Спасибо, друг.

Эдди продолжает путь к кабинету, где у него первый урок, но вдруг снова оборачивается:

— Слушай, я вправду рад, что твой брат вернулся домой живой и невредимый.

На этот раз я сражен наповал.

С одной стороны, мне хочется сказать что-нибудь наподобие того, что, если мой брат решил поучаствовать в войне, это вовсе не значит, что я эту войну одобряю. А еще мне хочется добавить, что, если бы кое-какие обстоятельства сложились иначе, я бы в прошлом году обязательно принял участие в осеннем антивоенном автопробеге.

Очень мне хочется об этом сказать.

Но еще мне хочется сказать насчет акции протеста, организованной Эдди. Кое-что про людей, которые сидят весь день и обкуриваются, а потом у них хватает наглости в чем-то обвинять тех, кто рискует жизнью всякий раз, когда они по утрам встают с кровати и опускают ноги на пол.

Сказать мне хочется и про это, и про то, но говорю я вот что:

— Спасибо, Эдди.

И шагаю в сторону кабинета, где у нас первый урок.

Понимаете, дело в том, что я так и не смог пока сообразить, что я думаю про эту войну.

Я же только-только стал персонажем — мы все здесь персонажи, в этой истории, где мы не должны писать о себе.

* * *

Перл заходит ко мне, чтобы мы вместе сделали уроки. У меня на носу контрольная по испанскому. У Перл — по истории религии. Перл становится скучно, как только мы раскрываем учебники, поэтому она принимается обыскивать мой гардероб. Напяливает мои старые джинсы, которые сидят на ней просто идеально.

— О-о-о-о-о! — стонет она, глядясь в зеркало. — Джинсики «скинни»!

Мы удираем на крышу. Перл теперь официально встречается с парнем, который торгует попкорном в кинотеатре. Это ее пятый по счету бойфренд.

У меня подружек на счету — ноль.

У меня даже такой неподружки, как Мэдди Грин у Цима, не было. Были только неловкие обнимашки по пьянке на вечеринках. Но у кого их не было?

— Думаю, тебе понравится этот Попкорновый Парень, — говорит Перл.

— Сомневаюсь.

— А вообще ты прав, пожалуй. Он не в твоем вкусе.

Я подбираю обломок шиферной черепицы и швыряю во двор.

Перл ложится на спину и щурится от солнца:

— Леви, что происходит?

— Ты о чем?

— Сам знаешь о чем. Что с Боазом творится? И со всеми остальными? Похоже, с того дня, как твой брат вернулся, тут у вас мало что изменилось.

— Все потому, что он как бы не вернулся… по-настоящему. Сидит в своей комнате. Только иногда спускается вниз, чтобы поесть. Ведет себя как гадский подросток, которым он сроду не был, когда был подростком.

— Ты как думаешь, чем он там занимается?

— Понятия не имею.

— Не хочу показаться школьным психологом, но тебе не кажется, что это наркота?

Этот вопрос и мне приходил в голову.

То и дело слышно про солдат, вернувшихся с войны с такими перекрученными мозгами, что они превращаются в наркоманов. Этот вариант плохо вяжется со всем, что мне известно о Боазе, но сейчас я ничего исключать не могу.

— А может быть, у него подружка в онлайне завелась, — предполагает Перл и гасит сигарету о подошву ярко-розовой кроссовки «Puma». — А может, он ставки на войну делает на «eBay».

В дверь стучат.

— Войдите! — кричу я.

Я жду, что войдет Цим, ну, или мама со стопкой чистого белья. Но дверь открывается… и на пороге стоит Боаз, и вид у него такой, будто он заблудился.

— Эй! — Я проворно забираюсь в комнату через окошко.

— Привет, Боаз! — пискляво вскрикивает Перл. Сделать хорошую мину при плохой игре она не умеет.

— Привет, Перл! — улыбается Боаз.

Перл начинает совать учебники в рюкзак:

— Ладно, парни, мне пора бежать. Мама Голдблатт не любит, когда Перл опаздывает к обеду.

Она стремительно проскакивает мимо Бо, оборачивается и одаривает меня взглядом, в котором ясно читается:

«Позвони мне, а не то я тебя прикончу».

— Он сломался, — говорит Бо.

— Что сломалось?

— Мой компьютер.

Я готов ляпнуть, что я уже не мальчик на побегушках в компьютерном клубе. Но все-таки… Это же мой брат. Он в мою комнату пришел. И он разговаривает.

Я не хочу испортить этот момент.

А кроме того, нельзя отрицать, что я кое-что соображаю в компьютерах. Правда, смогу ли совладать с компом Боаза, не знаю. Это ведь тот самый здоровенный, тяжелый агрегат, которым он пользовался в старших классах школы. Просто чудо, что он до сих пор продержался.

— Хочешь, чтобы я посмотрел?

— А ты не против?

— Вовсе нет.

Я шагаю по коридору следом за Боазом к его комнате.

Вот оно. Я приглашен в логово тьмы.

Бардак страшный.

Просто колоссальный.

Голый матрас, снятый с кровати, лежит на полу, на нем валяется скомканная простыня с облаками. Одежда, обувь, полотенца — все рассыпано по полу. Пара гантелей, повсюду листки бумаги. А из динамиков радиоприемника раздается треск.

Маму бы инфаркт хватил,