Философы из Хуайнани (Хуайнаньцзы) - Автор Неизвестен

Было бытие. Тьма вещей во множестве пустила корневища и корни, образовались ветви и листья, зеленый лук и подземные грибы. Сочная трава ярко заблестела, насекомые встрепенулись, черви зашевелились, все задвигалось и задышало. И это уже можно было подержать в руке и измерить.

Было небытие. Смотришь — не видишь его формы, слушаешь — не слышишь его голоса; трогаешь — не можешь его схватить; смотришь вдаль — не видишь его предела. Свободно течет и переливается как в плавильном котле. Бескрайне, безбрежно. Нельзя ни измерить его, ни рассчитать. Все слито в свете.

Было предначало бытия и небытия. Оно обнимает небо и землю. Формует тьму вещей, составляет великое единство с тьмой хаоса. Никакая глубина или ширина не может выйти за его пределы. Рассеченная осенняя паутинка, раздвоенная ость колоска не могут служить ему нутром. Не имеющее стен пространство, в нем рождается корень бытия и небытия.

Было доначало предначала бытия и небытия. Небо и земля еще не разделились. Инь и ян еще не отделились. Четыре сезона еще не расчленились. Тьма вещей еще не родилась. Оно ровно и покойно, как морская пучина. Оно чисто и прозрачно, как безмолвие. Не видно его очертаний. Свет решил вступить в это небытие и отступил, растерявшись. И сказал «Я могу быть и не быть[140], но не могу абсолютно не быть. Когда оно становится абсолютным небытием, то достигает такой тонкости, что ему невозможно следовать!»[141]

Огромная масса наделила меня формой, истощила меня жизнью, дала мне отдых в старости, покой — в смерти. То, чем хороша была моя жизнь, делает хорошей и мою смерть. Если спрятать лодку в бухте, а гору — в озере, скажут, что это надежно. А в полночь Силач взвалит их на плечи и умчится с ними. А спящие и не узнают. Потому что есть место, куда скрыться. А если спрятать Поднебесную в Поднебесной же, то куда тут скрыться! Разве не так же и со всем сущим?[142]

Само обладание человеческой формой уже приятно. Но человек является в результате тысячи изменений, тьмы превращений, которым нет предела. Разрушается и вновь обновляется. Разве счесть все поводы для радости? Например, во сне становлюсь птицей и парю в небе. Во сне становлюсь рыбой и исчезаю в пучине. Хоть это и сон, но не знаю, что это сон. Просыпаюсь и только тогда узнаю, что это был сон. Ныне вдруг обретем великое пробуждение, только тогда узнаем, что все, что было до этого, был долгий сон. Когда я еще не родился, откуда мне знать о радости жизни? Ныне же, пока я не умер, откуда мне знать, что смерть не радостна?[143]

Некогда Гунню Ай[144] помешался и в течение семи дней представлялся себе тигром. Его старший брат приоткрыл дверь, чтобы взглянуть на него. Тигр схватил его и убил. Кожа Гунню Ая приобрела раскраску зверя, ногти и зубы превратились в клыки и когти. Воля изменяется вместе с сердцем, разум изменяется вместе с формой. Когда он стал тигром, он не знал, что раньше был человеком. Когда он был человеком, он не знал, что станет тигром. Два состояния поочередно сменяют друг друга, противореча одно другому. Каждый находит удовольствие в той форме, в которой пребывает. Нет грани между хитроумием и тупостью, истиной и ложью — кто знает, откуда что вырастает? Вода к зиме сгущается и превращается в лед. Лед в преддверии весны тает и превращается в воду. Вода и лед чередуются, словно бегут друг за другом по кругу. Досуг ли им знать, радоваться этой своей форме или печалиться!

Когда тело испытывает страдания от холода или жары, засухи или сырости — оно изнуряется, в то время как дух крепнет. Когда же дух устает от радости или гнева, размышлений и раздумий, то он истощается, а тело полно сил. Поэтому шкура старой кобылы похожа на высохшее дерево, а шкура молодой собаки — гладка и блестяща. Потому же душа преждевременно умершего беспокойна, а дух исчерпавшего свой жизненный срок спокоен. Отсюда следует, что тело и дух исчезают не вместе.

Мудрый человек живет, следуя своему сердцу, опираясь на свою природу, полагаясь на дух, при том что каждое из них поддерживает другое. Поэтому он спит без сновидений, а просыпается без печали.

В начальные времена люди обитали в центре струящейся тьмы. Их дух и эфир не изливались вовне. Тьма вещей спокойно и безмолвно пребывала в безмятежном покое. Эфир комет и звезд Большой Медведицы далеко рассеивался и не мог причинить вреда[145]. В те времена люди были похожи на безумных — не знали, где восток, где запад; набивали рот и гуляли, похлопывали себя по животу и развлекались. Они были одеты небесной гармонией, сыты благом земли. Не утверждали первенства истины или лжи с помощью хитросплетений. Широко-обширное, глубоко-глубокое, это и называется Великим правлением. Тогда те, кто стоял наверху, распоряжались слугами, не истощая их природных свойств; умиротворяли и владели, не изгоняя их блага, и потому никто не проповедовал «милосердия» и «долга», а тьма вещей пышно взрастала. Награды и наказания не применялись, а Поднебесная была покорна. Их искусство можно превозносить как Великое прекрасное, но трудно его рассчитать: расчет, исходящий из одного дня, недостаточен, а на год — чреват излишками. Поэтому рыбы забывают друг о друге в реках и озерах, а люди забывают друг о друге в искусстве дао.

В древние времена естественный человек имел опорой небо и землю, свободно плыл в пространстве между ними — в объятиях блага, согретый гармонией, а тьма вещей сама собой созревала. Кто согласился бы тогда распутывать интриги человеческих дел и тревожить свою природу и судьбу вещами?:

Дао имеет основу и уток, ветви и завязи. Овладевший искусством Единого связывает в одно тысячи веток, тьму листьев. Благородный, владея этим искусством, рассылает приказы; худородный — забывает о низком своем положении; бедняк — находит удовольствие в труде, а попавший в опасность — освобождается от нее. Так, когда приходят большие холода, выпадает иней и снег, только тогда и оцениваем зелень сосны и кипариса. Только преодолевая трудности, ступая по опасности, оказавшись перед лицом пользы и вреда, узнаем, что мудрец не утратил дао. Поэтому он может нести на голове Великий круг, ступать по Великому квадрату; глядя в зеркало Высшей чистоты, видеть Великий свет; утвердясь в Высшем равновесии, вступать в Великий храм[146], способен бродить в темном