Живы будем – не помрем - Михаил Веллер

Саша разложил пачку писем по числам и стал медленно перечитывать…

Нет, письма не давали ни малейших сомнений в том, что все в порядке, были полны слов о преданности, верности и терпении: для нее существует он и только он. Кроме этих постоянных уверений шли рассказы о подругах, которые ему были, по правде говоря, довольно безразличны и представляли интерес лишь как часть ее, Ритиной, жизни. Случаи были какие-то банальные: кто с кем живет, кто что купил, у кого какая квартира, — «а у нас будет лучше».

Опять рассуждения о тряпках, телевизорах, мебели. Неприятно царапнуло упоминание о знакомстве в книжном магазине, так что удастся составить приличную библиотеку, а если с соответствующей переплатой покупать детективы по нескольку экземпляров, то их можно выгодно продавать и менять на черном рынке. Все это так, но… То, что месяц назад, когда он дрожащими пальцами вскрывал конверты, воспринималось как трогательные попытки вить гнездышко и казаться практичной, сейчас выглядело как-то… ну не самым лучшим образом выглядело.

Она писала, что готова на все, в любой момент все бросит и приедет, пусть он только скажет: она всем пожертвует, от всего откажется! И тут же намекала, что это ей дорого обойдется, но неважно, лишь бы ему было хорошо… Пусть только скажет.

И по телефону на переговорной она повторяла то же самое.

Что ж — он не требовал, чтоб она все бросала и приезжала. Она плохо себя чувствует. Ее подсиживают на работе. Она так любит театр. Ее мать положили в больницу и надо ежедневно ее навещать… Если она готова пожертвовать всем, лишь бы ему было хорошо — что ж, жертву должен, конечно, принести он, мужчина. Он потерпит. Вынесет. Он любит — значит, он обязан прежде всего заботиться о том, чтобы ей было хорошо, чтобы она была счастлива. Она не должна жертвовать собой — ему было достаточно и того, что она на это готова. Знание того, что она принадлежит ему, и ради ее блага он жертвует желанием видеть ее, быть с ней сейчас, всегда, — это знание наполняло его спокойствием и самоуважением. Он чувствовал себя хозяином ситуации. Все будет.

Он бережно сложил письма в пакет и спрятал на место — на дно сумки, под вещи. Включил Борин магнитофон и задумался…

В смутном настроении он не осознавал еще, что же именно его раздражает и обескураживает, даже начинает слегка тяготить: это были еще не чувства, а тени, контуры чувств. Он боялся отдать себе отчет в том, что Рита уже не значит для него столько, сколько значила раньше, всегда, до той встречи, до отъезда.

…Зато во всем этом отдавал себе отчет Звягин. Со стороны все просто, с вершины прожитых лет все яснее… Создавшиеся отношения следовало свести на нет, причем так, чтобы не травмировать Сашу, а напротив — принести облегчение, освобождение (задачка, а!).

— Интересно, не родился ли я иезуитом? — спросил он как-то Риту, наставляя, как следует писать очередное письмо.

— А мне его жалко, — тихо призналась Рита. — Всеми обманут…

— Маленькая поправка: всеми спасаем! — жестко возразил Звягин. — Не нравится? Так выходите за него замуж, он согласен, да?

— Вы думаете, у него это пройдет — ко мне?

— По преданию, на кольце одного древнего мудреца было написано: «Все пройдет». А на внутренней стороне кольца: «И это тоже пройдет». Человек может вечно тосковать по тому, чего он страстно желает и не имеет. Но если он полагает, что полностью владеет этим, то может потерять интерес и охладеть. Особенно если есть что-то другое. В смысле — другая.

— А есть другая? — спросила Рита ревниво.

— Женщины, — сказал Звягин. — А вам бы хотелось остаться единственной, разумеется. Да, есть.

— Вы оплели его паутиной обмана! — вдруг театрально оскорбилась Рита.

— В цирке такая паутина называется страховочной сеткой, — в тон ей ответил Звягин.

Другая работала там же, где раньше Саша.

— Как вы меня нашли? И зачем? — удивилась она печально.

— Сашины родители рассказали, — пожал плечами Звягин, — что живет на свете одна девушка, безнадежно влюбленная в их сына. Вот я и подумал, что вы — именно тот единственный человек, который необходим, Оля.

По мере развития беседы Олино лицо меняло цвет от нормального к розовому, красному, пунцовому и белому.

— Но я ему никогда не нравилась.

— Понравишься.

— Вообще ему нравятся брюнетки, он сам говорил.

— Покрасишься.

— Я толстая.

— Похудеешь.

— Я неинтересный человек…

— Напряжешься. Заинтересуется.

— Но как я уеду из Ленинграда?

— На поезде.

— Что я там буду делать?!

— Я скажу.

— Где, как, с чего?.. — Она еще не воспринимала слова Звягина всерьез. Веяло несбыточной фантазией, наивными грезами. И лишь постепенно доходили до сознания аргументы — собеседник производил впечатление никак не мечтателя, а скорее деляги.

— А где я буду работать?

— На заводе. В узле связи. Программисткой. По специальности. Они недавно приобрели новую аппаратуру, возьмут готовно.

— А где жить?

— В общежитии. Дадут. Но лучше снять комнату.

— Как у вас все просто!..

Эта фраза была единственным комплиментом, который действовал на Звягина безотказно. Как всякий смертный, имел и он уязвимый пункт тщеславия: тратить недели напряженного труда, мотаться в поездах, договариваться с десятками людей, убеждать и подчинять своей воле и логике, устраивать, увязывать одно с другим, по песчинке возводить здание, — чтобы потом небрежно пожать плечами и заметить, что да, все действительно очень просто, и странно, если некоторые думают иначе: а что тут, собственно, невыполнимого, укажите конкретно?

Он взглянул на Олю с явной симпатией:

— Да, — сказал он. — А все в жизни вообще просто: взять и сделать, только и всего. Оля, ты скажи одно: ты его любишь?

— Д-да…

— Его жизнь тебе не безразлична?

— Вы же говорите… Для меня весь мир почернел, когда узнала…

— Отвечай внятно: хочешь, чтоб он выздоровел и женился на тебе?

— Если б это было возможно… Зачем вы… только мучаете…

— Это возможно. Это — твой единственный шанс, и одновременно это его шанс. Поняла? Прочти, — протянул ей записи.

Если Звягин в абсолютной мере обладал даром убеждения, то секрет этого дара был предельно прост и заключался в извечной истине: любого человека можно убедить в самом невероятном, если в глубине души он сам хочет в это верить. Надо лишь подтолкнуть его к действию в соответствии с его же желанием.

— А если он узнает, что это обман? — спросила Оля с огромным недоверием, пробегая глазами адреса, телефоны, расписание поездов и перечень указаний.

— Правдолюбцы на мою голову! — рассердился Звягин. — Сейчас не узнает. А через несколько лет будет уже неважно. В любви и на войне все способы хороши! Не волнуйся: медицинская этика допускает ложь во спасение больного. Моральные издержки я беру на себя. Так что можешь передать привет своей совести.

— Но меня не отпустят с работы раньше, чем через два месяца…

— Отпустят.

И Звягин двинулся в отдел кадров устраивать Олино увольнение, а затем в предварительные кассы — брать билет на поезд. «Браки совершаются на небесах! — ворчал он. — Как же. Тут семь потов сойдет, пока его совершишь».

А Оля, вернувшись к себе, забилась в закуток за теплый металлический шкаф АТС, где покоилось продавленное кресло с пепельницей на подлокотнике и лучилось зеркало под неоновой лампой. Морща лоб, перечитывала подробное расписание своей будущей жизни. Пять листов, вырванных из большого блокнота, были заполнены твердым ровным почерком. Список дел казался бесконечным.

Для начала Оля поплакала. Странным образом плач приблизил реальность плана, пункты стали выглядеть исполнимее.

«Подумай здраво: что ты теряешь — и что можешь приобрести? — сказал Звягин. — Взвесь трезво соотношение возможного проигрыша и выигрыша».

Оля взвесила трезво, и сама не поверила, что получилось трезво: надо соглашаться, надо ехать. Она даже удивилась. А удивившись, стала думать о парикмахерской, диете и в чем ехать.

Она подумала о женах декабристов, и глаза ее высохли и заблестели.

…Звягин прикидывал просто. Короткого эмоционального заряда человеку хватает на сутки-двое — так и было поначалу. По мере стабилизации — может хватить на неделю. Максимальный срок — период адаптации организма к новым условиям, где-то месяц. Раз в месяц надо подбрасывать что-то новое, сильнодействующее.

Катился июнь. Звягину позванивал Боря — информировал: Саша чувствовал себя неплохо, а временами — отлично. В срочном темпе сдавал в ДОСААФе на водительские права. Занимался спортом. Летал на патрулирование. Мечтал о путешествии на машине. Нормально ел. Прибавил полтора кило. По субботам Боря таскал его на танцы.

Дом культуры гремел музыкой. В зале пульсировали и вращались цветные лучи фонарей. Мелькали лица, руки, джинсы и кружева. Густая масса фигур самозабвенно отдавалась ритму. Саксофонист лопался от собственной виртуозности. Вечерняя свежесть сочилась в окна.