Правило крысолова - Нина Васина

– Насколько я понял, ваша тетушка Ханна спрятала детей так, что уже несколько лет их никто не видел. Логично предположить, что некто, – Ладушкин опять потрясает блокнотом, намекая, что этот «некто» точно принадлежит к клану поклонников Ханны, – решил передать что-то детям и посылает две посылки. Одну – на адрес, который ему известен как адрес Ханны. Другую – на старый адрес мужа Ханны, Латова. Почем вы знаете, может, бывшая жена Латова и прячет у себя детей? По крайней мере, мальчика. Она особа решительная, пробивная, а вдруг этот мальчик уже у нее?

В этот момент я вдруг осознала, что было во второй посылке. Как-то так получилось, что до этого момента я не думала, что там может быть. И сейчас, начав падать сверху на Ладушкина (потому что от одной только мысли, что там должно быть, мои ноги подкосились), я простонала: «Голова!»

Ладушкин подхватил меня, не удивившись. Он закинул мое обмякшее тело через плечо, и оно, это плечо, вдавилось в желудок железобетонной сваей. Спустился на один пролет, посадил меня на подоконник и похлопал по щекам. Вверх поднимались мужчина и женщина. Женщина посмотрела участливо, а мужчина постарался быстрее прошмыгнуть мимо.

– Голова? – поинтересовался инспектор, когда я стала хватать его за руку, пока мое лицо не пострадало до степени необходимости применения примочек и косметики.

– Да, голова. – Я сжалась, заметив взгляд, которым инспектор отдела убийств окинул меня с головы до пояса: помесь жалости и брезгливого снисхождения.

– Что – голова?

– Голова болит! – Я повысила голос.

– Ты, Инга Викторовна, с обмороками не переусердствуй. – Инспектор протянул мне сумку, я обхватила ее и прижала к себе. – Не бери пример с мамы, это не тот случай, когда надо брать пример с родителей! – Он помахал рукой и стал спускаться вниз.

– Не ваше дело, – огрызнулась я. – Обмороки – это личное дело каждого! – Я вскочила и перегнулась через перила.

Ладушкин услышал мое движение и еще раз помахал рукой, не глядя.

– Отдайте ключи!

– Какие ключи? – Теперь ему пришлось поднять лицо вверх.

– От квартиры. Если вы больше не будете устраивать в ней санаторий для оперуполномоченных вашего отделения, отдайте ключи!

– Зачем вам ключи?

Нет, это уже смешно. То ли от пренебрежения ко мне, то ли от раздражения, но инспектор никак не определится, как ко мне обращаться – в единственном числе или во множественном! Надо успокоиться и попробовать тоже изобразить на лице что-то вроде отрешенности. Этакую помесь наивности и утомленного раздражения.

– Николай Иванович, вы же слышали, теперь это квартира детей.

– Пока идет следствие… – начал было Ладушкин, раздумывая, не подняться ли ко мне. Вероятно, он полагал, что я лучше усваиваю информацию в непосредственной близости. За эти два дня я даже привыкла к его запаху изо рта.

– Следствие, судя по вашей манере его вести, – перебила я инспектора и начала спускаться к нему, – может длиться бесконечно долго. И я не собираюсь вам чинить препятствия. В машине с телами… – Тут я, конечно, слегка сбилась, но достаточно быстро овладела собой. – С телами Латовых были обнаружены их личные вещи? Ну, сумочка Ханны с документами, и у Латова что-то должно быть.

– Да, – неуверенно ответил Ладушкин, подозрительно всматриваясь вверх, в мое приближающееся лицо. – Была сумочка с документами у Латовой и папка у ее мужа.

– Значит, там были, как минимум, два комплекта ключей.

– Ну и что?

– Возьмите себе один из них, пока идет следствие. А эти отдайте мне. – Я бесцеремонно выдернула из его рук ключи. – Ведь вы взяли их в квартире?

– Нет. Это именно один из комплектов, которые находились при умерших. Верни ключи, я за них расписался.

Я задумалась.

– Где же третий комплект?

– А он был?

– Должен быть, – пожала я плечами. – Ключей обычно бывает столько, сколько людей ими пользуются. Так? – Не обращая внимания на впавшего в задумчивость инспектора, я продолжила: – Муж, жена и двое детей. Даже если младшему, Антону, ключи не полагались, все равно получается три комплекта.

– А может быть, этот третий комплект и находится у детей, – предположил Ладушкин, и возразить мне было нечего. Я задумалась, потом решительно поинтересовалась:

– Вы будете еще сажать в квартиру сотрудника?

– Мне нужно посоветоваться с начальством. Но этого сержанта больше не будет.

– Послушайте, Николай Иванович, давайте посмотрим в квартире.

– У меня дела, – отрезал Ладушкин.

– Ну пожалуйста, – жалобно заныла я. – Ну сами подумайте, когда еще моя мамочка переедет, когда перееду я, а детей придется привезти уже в ближайшее время, им нужны будут вещи, знакомая обстановка. А ваш сотрудник пусть приходит в любое время, пожалуйста!

– Пять минут, – кивнул Ладушкин. – Если не найдем через пять минут, уходим.

– Ну как это не найдем, – убеждала я его, – вы, такой хороший розыскник, и не найдете в квартире ключи?

– С чего ты взяла, что я хороший розыскник? – ухмыльнулся Ладушкин, обошел меня и стал подниматься.

– Но вы же сразу обнаружили несоответствие адреса на посылке с этим адресом. И потом, мне дедушка Пит говорил, что, когда он писал вам заявление о пропаже кота, вы были младшим лейтенантом, а сейчас вы старший лейтенант.

– Какого кота? – продолжая подниматься, поинтересовался Ладушкин.

– У Пита два года назад пропал кот, вы тогда, вероятно, работали в районном отделении милиции. Он пришел к вам с заявлением, а вы проявили такое равнодушие и халатность, что Пит запомнил вас, и теперь можете даже не пытаться его расспрашивать, он ни за что…

– Сумасшедший старик, который назвал кота как штурмбаннфюрера? – резко остановился Ладушкин.

– Почему вы все время стараетесь обвинить моего дедушку в сумасшествии?! Никакого имени фюрера там не было, кота звали…

– Хватит, – предостерегающе выставил палец Ладушкин. – Хватит с меня твоих бабушки и дедушки, всех тетей, дядей, их жен и мужей. А кота я вообще не вынесу!

– Заметили? Вы опять тычете в меня пальцем.

У дверей Ладушкин перебрал ключи от трех замков. Я ждала, пока он, чертыхаясь, определял их соответствие методом тыка. Так, чертыхаясь, он и вошел в квартиру, оставив мне широко распахнутую дверь.

– У нормальных людей запасные ключи висят в прихожей или лежат в легкодосягаемом месте в тумбочке, – пробурчал он, оглядывая прихожую.

Я посмотрела в раскрытую дверь маленькой спальни. Сначала распахнутая дверь балкона меня просто удивила, я же возвращалась в квартиру, чтобы ее закрыть, и закрыла!.. Я помню. И сразу же после удивления, проявившись вставшими дыбом волосками на теле, на меня накатил страх. Чтобы не заорать, я зажала рот рукой и кивнула в сторону спальни. Раздосадованный Ладушкин, копающийся в тумбочке, оставил мой жест без внимания, тогда сильно, с выкрутом, я ущипнула его за ногу.

Он даже не пискнул. Я же говорила, что ему не зря дали звание. От такого щипка обычный мужчина должен заорать как резаный. Я проверяла. Два раза. В метро в час пик. Нет, ничего плохого, это была самооборона. А Ладушкин резко схватил мою руку, завернул за спину и с бешенством приблизил свое лицо к моему, вероятно, чтобы еще раз всмотреться в него повнимательней и отыскать явные признаки сумасшествия. И, кажется, ему не понравился цвет моего лица. Я думаю, оно стало очень белым, и тогда Ладушкин проявил профессиональную сообразительность и проследил взглядом, куда я показываю свободной рукой. Сначала он смотрел в спальню удивленно, потом заинтересованно, потом хватка ослабла, и я смогла потрясти освобожденной рукой.

Он решительно направился в спальню. Осмотрелся. Я пряталась у него за спиной, не забывая оглядываться. Ладушкин ничего подозрительного не обнаружил, вышел на балкон, посмотрел в сторону соседского балкона, и тогда я подумала, что преувеличиваю его розыскные способности. Потому что вся земля из ящика опять была вывалена на пол. А он только равнодушно переступил через сухие комки. Конечно, в то время, когда я загребала эту землю в ящик, он был занят ремонтом замка, но это его совершенно не оправдывает!

Из спальни Ладушкин двинулся по квартире дальше, мне пришлось задержаться, потому что ноги мои в который раз за эти дни отказались двигаться и некоторое время ушло на уговоры и поглаживания по коленкам сначала правой, потом – левой ноги.

Кое-как добравшись до коридора, я увидела, что решительный Ладушкин уже осмотрел все комнаты и кухню и теперь, включив свет, заперся в туалете. Когда под шум спущенной воды он оттуда вышел и дернул за ручку дверь ванной, а та оказалась запертой, я не удивилась. Мне очень хотелось, чтобы инспектор, как в прошлый раз, достал свой пистолет, но вместо этого он сначала обозленно дергал ручку, а потом пошел за стамеской и гвоздодером. Входная дверь в квартиру все еще оставалась распахнутой, подать голос я не решилась и запряталась под длинный плащ Ханны на вешалке. Вцепившись в свою сумочку, чтобы как-то занять дрожавшие руки, я сделала себе маленькую щелочку, в которую инспектор был виден не весь, а только его нижняя часть. Он отжимал замок, что-то бурча, и наклонился, чтобы поддеть снизу дверь гвоздодером. Я увидела на какое-то мгновение его красное, возбужденно-злое лицо, и в этот момент дверь ванной распахнулась, вероятно, с большой силой, потому что Ладушкин отлетел в сторону, теперь я видела только одну его ногу в туфле. Потом появились еще две ноги в мужских туфлях, потом рука, поднимающая с пола гвоздодер. Потом из ванной вышла женщина – короткая кожаная юбка, черные колготки, туфли на каблуках. Тут я не выдержала, ведь любому, даже самому страшному страху, бывает предел, и раздвинула щелочку пошире. Я испытала сначала щемящее чувство боли от невозможности помочь – это когда мужчина ударил Ладушкина гвоздодером по голове, а потом удивления – когда мужчина и женщина пробежали мимо меня к открытым дверям. Это была именно та самая парочка, которая спокойно поднялась мимо нас по лестнице, пока инспектор, усадив меня на подоконник в пролете между третьим и вторым этажом, читал нравоучения на тему невостребованных обмороков.