Мадам Мидас - Фергюс Хьюм

Пребывание в качестве заключенного было для него опытом новым и неприятным. Промежуток времени с того дня, как он покинул Францию на борту корабля с осужденными, и до того, как высадился на берег Квинсленда, Гастон считал ночным кошмаром и всячески старался так к нему и относиться. Вот только его немой компаньон, Пьер Лемар, то и дело попадаясь Ванделупу на глаза, слишком живо напоминал о реальности тогдашних его злоключений.

Как же часто Ванделуп страстно желал, чтобы Пьер сломал себе шею или чтобы рудник обрушился и раздавил его насмерть! Но ничего подобного не происходило, и Пьер продолжал мозолить Гастону глаза, следуя за ним повсюду с собачьей преданностью. Он поступал так не только из любви к молодому человеку, но и потому, что очутился в чужих краях, где Ванделуп был единственным его знакомым.

Молодой француз часто приходил в отчаяние, думая, что с таким жерновом на шее ему никогда не выбраться из Австралии. Но пока он с циничным смирением покорился ситуации и лишь с надеждой предвкушал то время, когда провидение избавит его от неприятного «друга».

Мадам Мидас испытывала по отношению к Ванделупу смешанные чувства. Она была очень впечатлительной, и ее злополучный союз с Вилльерсом не до конца лишил ее жизненной энергии, хотя, без сомнения, проделал в этом отношении большую работу. Будучи натурой восприимчивой, она любила слушать, как Гастон рассказывает о блестящей жизни в Париже, Вене, Лондоне и других знаменитых городах, которые были для нее лишь названиями. Для такого молодого человека он немало повидал в жизни и к тому же обладал отличным даром рассказчика. Поэтому Мадам Мидас, Селина и Макинтош часто подпадали под чары его сказочных описаний и красноречивых историй.

Конечно, Ванделуп разговаривал с миссис Вилльерс только на самые общие темы и ни разу ни словом не проговорился о том, что знаком и с неприглядной стороной жизни… Хотя с этой стороной многогранный молодой джентльмен был очень даже хорошо знаком.

В работе Гастон определенно делал успехи. Во всем, что касалось цифр, он быстро соображал и легко учился новому. Поэтому вскоре француз вник во все тонкости бизнеса на участке Пактол, и Мадам решила, что может оставить дела на него. Теперь ей можно было ни о чем не беспокоиться, в уверенности, что все деловые вопросы будут решаться быстро и тщательно.

Но миссис Вилльерс была слишком умной женщиной, чтобы позволить Ванделупу самому вести все дела или хотя бы дать понять, как сильно она ему доверяет. Француз знал – чем бы он ни занимался, спокойные темные глаза никогда не упускают его из виду; малейшая оплошность, малейшее пренебрежение работой с его стороны – и Мадам Мидас с ее тихим голосом и непреклонной волей окажется рядом, чтобы поставить его на место.

Поэтому Гастон был осторожен, не отклонялся от прямого пути и не брал на себя слишком много, но выполнял свои обязанности быстро и тщательно – и вскоре стал незаменимым для работы рудника. В придачу он приобрел большую популярность среди людей. По мере того, как проходили месяцы, на него стали смотреть как на непременную принадлежность участка Пактол.

Что же касается Пьера Лемара, то он хорошо справлялся со своей работой, ел, спал и приглядывал за компаньоном на тот случай, если тот решит бросить его в беде. Но никто не догадывался, что этих двоих, столь разных внешне, связывала тайная вина, или, попросту говоря, что оба они еще недавно стояли на одной ступеньке социальной лестницы как заключенные французской тюрьмы.

Прошел целый месяц с тех пор, как Мадам Мидас наняла мистера Ванделупа и его друга, но «Жила Дьявола» так и не была найдена. И все же миссис Вилльерс истово верила, что жила скоро будет обнаружена, потому что ее удача уже сделалась поговоркой в Балларате.

В один из ясных дней месье Ванделуп с утра сидел в офисе, складывая бесконечные колонки цифр, а Мадам Мидас, облачившись в грубую рабочую одежду, готовилась к спуску в шахту. Перед этим она ненадолго заглянула в офис, просто чтобы повидаться с Гастоном.

– Между прочим, мистер Ванделуп, – сказала она по-английски (только по вечерам они общались по-французски), – нынче утром я ожидаю в гости юную леди. Можете сказать ей, что я внизу, в руднике, но буду через час, если она меня дождется.

– Непременно скажу, мадам, – ответил француз, подняв взгляд и сопровождая его ясной улыбкой. – А как зовут молодую леди?

– Китти Марчёрст, – ответила Мадам Мидас, помедлив у дверей. – Она дочь преподобного Марка Марчёрста, священника Балларата. Думаю, она вам понравится, мистер Ванделуп, она очаровательная девушка… Ей всего семнадцать лет, и она очень хорошенькая.

– В таком случае не сомневаюсь, что понравится, – жизнерадостно ответил Гастон, – я никогда не мог противиться чарам хорошенькой женщины.

– Помните! – сурово сказала Мадам Мидас, подняв палец. – Вы не должны кружить голову моей любимице никакими пустыми комплиментами. Ее воспитывали в строгости, и для нее язык любовных ухаживаний – все равно что греческий.

Ванделуп попытался сделать вид, что раскаивается, – и потерпел в том полную неудачу.

– Мадам, – сказал он, встав и серьезно поклонившись, – вплоть до вашего возвращения я не буду говорить с мадемуазель Китти ни о чем, кроме погоды и урожая.

Мадам Мидас весело рассмеялась.

– Вы неисправимы, мистер Ванделуп, – сказала она и повернулась, чтобы уйти. – Но не забывайте, что я сказала, потому что я вам доверяю.

Когда миссис Вилльерс ушла, закрыв за собой дверь офиса, Гастон несколько минут молчал, а потом бурно расхохотался.

– Она мне доверяет! – издевательски повторил он. – Во имя неба, с чего бы это? Я никогда не притворялся святым и не собираюсь становиться им из-за того, что дал слово чести. Мадам, – продолжал он, отвесив иронический поклон в сторону закрытой двери, – поскольку вы доверяете мне, я не буду говорить о любви этой незрелой мисс… Если только она не окажется чем-то большим, нежели обычная хорошенькая особа. В таком случае, – он пожал плечами, – боюсь, мне придется предать ваше доверие и поступить по своему разумению.

Француз снова засмеялся, вернулся за стол и начал складывать цифры. Однако на второй колонке прервал работу и принялся рисовать рожицы на промокашке.

– Она дочь священника, – задумчиво сказал он. – Догадываюсь, какая она чопорная и притворно-сдержанная, как с карикатуры Кама[14]. В таком случае она может меня не опасаться, ведь я всегда терпеть не мог уродливых женщин. Между прочим, никак не пойму – уродливые женщины считают себя хорошенькими, что ли? Значит, их зеркала должны им услужливо лгать. Возьмем Адель – она была простушкой, не сказать чтобы уродиной, но язык у нее был подвешен отменно. Мне было так жаль, когда она умерла… Да, хотя из-за нее меня и сослали в Новую Каледонию. Ба! За свои неудачи человек всегда должен благодарить женщин – будь они прокляты! Но мне-то за что такое наказание? Понятия не имею, потому что женщины всегда были мне добрыми подругами… Что ж, вернемся к делам. Мадемуазель Китти вот-вот придет, и я должен вести себя как неотесанный мужлан на тот случай, если она заподозрит меня в недобрых намерениях.

Гастон вернулся к работе с цифрами, как вдруг услышал высокий чистый голос: кто-то пел на улице. Поначалу он решил, что это птица, но никакая птица не смогла бы издавать такие трели и переливы. Поэтому, когда пение приблизилось к двери офиса, мистер Ванделуп пришел к заключению, что поет женщина, а именно – мисс Китти Марчёрст.

Он откинулся на спинку кресла и принялся лениво размышлять, постучит ли она или войдет без церемоний. Мисс Марчёрст выбрала последний вариант: она распахнула дверь и встала на пороге, покраснев и надув губки из-за неловкого положения, в котором неожиданно очутилась.

– Я думала найти тут миссис Вилльерс, – проговорила она тихим милым голоском такого необычного тембра, что молодая кровь Гастона забурлила.

Он встал, и Китти, вскинув глаза, перехватила восхищенный взгляд его черных глаз, прикованный к ней. Она снова потупилась и носком изящнейшей туфельки принялась чертить на пыльном полу какие-то фигуры.

– Мадам отправилась осмотреть рудник, – вежливо сказал мистер Ванделуп. – Но попросила передать, что вскоре вернется и вам лучше подождать ее здесь… А мне тем временем следует вас занять.

Он с серьезным поклоном поставил единственное в офисе кресло поближе к посетительнице и с непринужденной грацией прислонился к каминной доске. Маленькая мисс Марчёрст приняла приглашение и угнездилась в большом плетеном кресле. Она исподтишка бросала на молодого человека быстрые взгляды, а Гастон, имевший богатейший опыт общения с женщинами, спокойно смотрел на нее. Его поведение могло бы показаться грубым, если бы не очаровательная улыбка, игравшая на его губах.

Ростом Китти Марчёрст была не больше эльфа, ее руки и ноги имели изысканную форму, а фигурка – сплошные округлости и выпуклости семнадцатилетней девушки… Ей как раз и исполнилось семнадцать, хотя в некоторых отношениях трудно было дать ей больше четырнадцати.