Волчья шкура - Борис и Ольга Фателевичи

Он не плакал, а покашливал, если что-то просил. Методом проб и ошибок Ира быстро научилась угадывать его желания. Сначала их было два: поесть и на горшок. Грудь сосал вдумчиво, серьезно, а потом показывал на кашу, пюре, суп. Ровно через месяц от груди отвернулся.

На четвертом месяце он уже крепко стоял на ногах, но шлепался на спину, когда кто-то звонил в дверь.

Каждое утро младенец кашлем и жестами «велел» включить радио и телевизор одновременно и до позднего вечера не разрешал выключать. Новости слушал очень внимательно, любил документальные фильмы, а вот музыку он не воспринимал совсем. По вечерам увлеченно смотрел боевики.

Ира ему была совсем не нужна, и она, быстро справившись с домашними делами, садилась за шитье. Он приучил Иру раз в день навещать Петровну, а когда забегали по вечерам Ирины подружки, у нее опять появлялся сыночек-младенец, красавчик и умничка.

В тетрадке с антресолей Ира написала о мальчике, который странным и непостижимым образом появился в ее жизни. Написала о любви к своему еще не родившемуся сыну, и о жутком ужасе, когда в его первом же его взгляде прочитала, что, не сын он ей вовсе; о тайне, с которой так трудно, почти невозможно было справиться на первых порах; о глухой тоске бессонными ночами и о дневном страхе ожидания катастрофы. Может, права была та, черная, посреди комнаты?..

Но дни шли, со временем наладилось размеренное, спокойное существование, где у каждого определилось свое место. Обязанности ее оказались несложными. Малыш хлопот не доставлял, лишнего не просил, и прекрасно обходился без нее, как и она без него.

Так прошло полгода. Однажды на рассвете ее разбудили какие-то необычные звуки из комнаты Миши. Ира нашарила тапки, посидела, прислушиваясь: булькающее, гортанное, заикание, как будто слабослышащий с утра пораньше старательно выполняет специальные упражнения. Странно… Может, чем подавился, заболел, или режется зубик?

В дверях она по привычке, но уже без страха остановилась.

Обычно спокойное лицо мальчика скривилось от напряжения. Он гримасничал, раскрывал рот, высовывал и снова прятал язык, пухлые щечки дрожали, перекашивались, надувались и опадали. Но он не выглядел больным, встревоженным или испуганным. Кажется, в жизни ребенка начинается новый этап. Что он ей принесет?

Вдруг странные звуки сложились в неуклюжие, едва понятные, но осмысленные слова:

— Добрррл-л-лое утррр-ло, Ирррл-л-ла!

Ира сползла по стенке на пол, слезы покатилсь по щекам:

— Ты кто?.. Кто ты?..

Невнятно, через «кашу» во рту донеслось:

— А щ-щ-шс-са-ма поду-у-умай… прлр-ро не-порро-чщч-ное зза-чщщ-ча-тие слы-хха-а-лла?

— Кто я? — малыш задумался, помолчал. Улыбнулся снисходительно. — Сама Миш-ш-шей наз-звала. Пусссть будет так.

*****

Уже три дня настроение у Анчара препаршивое. Все тело противно зудит, словно в крапиве вывалялся.

Дернул же черт за руку и ткнул его палец в схему взрыва. Там Анчар заметил ошибку. Маленькая ошибочка, незначительная. Да и не ошибка, если по большому счету: можно так, а можно и эдак. Но «эдак» будет не по правилам, а по опыту, на «авось», как говорится, сойдет, как до сих пор сходило. Но Анчара учили по-другому, и учеба крепко въелась в его душу, мозги, характер. С каждым разом все труднее было себя сдерживать, не замечать местного «авось». Вот и не сдержался в конце концов. Первый раз оказался последним.

Йоси удивленно посмотрел на рабочего. Хороший парень, старательный. Добросовестно и споро управляется с работой. Такой худой, невысокий, а тяжеленные мешки с аммоналом молча таскает, детонаторы вставляет — даже учить не нужно. По утрам грузовик со взрывчаткой «ведет», как привязанный: ни утренний бестолковый поток машин, ни пробки, ни новые маршруты ему не помеха. Мигалку на крышу — и «кадима» — вперед. Надо отметить, иврит у него приличный. С таким ивритом мог бы найти что-нибудь почище, но, видно, не хочет, кто их, этих «русских» поймет. Конечно, можно так, а можно и эдак, но Йоси понимает, что дело не в этом. Такое может увидеть только взрывник, равный по мастерству ему самому. Получается, как ни крути, что во взрывном деле парень разбирается не хуже него, известного на весь Израиль мастера.

К концу работы Йоси был уже хмуро раздражен, а вечером Анчару позвонили из охранной компании и сообщили, что он уволен. Письмо об увольнении придет почтой.

Такую работу потерял! Ну, вставать приходилось в три ночи; а что, сам себе хозяин, дети дома не плачут, да и жены не намечается. По пустым дорогам до кибуца Яд Хана — красота! Там он ждал Йоси и ехал за ним к подземному заводу под Зихрон Яковом. Загрузить мешки с розовым аммоналом, белые колбасы промежуточной пластической взрывчатки, детонаторы, бухту провода, потом сопровождать Йоси до стройки — это вообще не работа… Взрывы готовить — пара пустяков, детские игрушки после того, что ему «там» приходилось делать. Руки сами все помнят. Работа хоть и пыльная, но не внапряг, совсем не внапряг. А в час дня свободен до завтра. Дорога домой, в Петах-Тикву, занимает меньше часа. В это время трассы отдыхают от пробок. И время до вечера свободное, и платили неплохо. За год на машину собрал. Конечно, смотря что здесь считать машиной, но его «Шкода» оказалась крепкой, резвой и неприхотливой. Чего еще!

Указать на ошибку хозяину! Забыл, где находишься? Теперь придется на заводе стеклодрянь глотать.

Взгляд Анчара остановился на «штуковине» из подземной комнаты. Хоть что-то на память осталось. «Штуковина» больше всего походила на тупорылый снаряд четыреста пятидесятого калибра для орудий, что на крейсерах устанавливают, и такой же высоты. Вес примерно соответствовал размеру, килограммов пятьдесят.

Тускло-серый от многовековой, а может, тысячелетней грязи, непонятный предмет был, похоже, цельнолитым, но полым: наклонить или перевернуть — внутри начиналось какое-то шевеление и перекатывание. И не просто, будто что-то оторвалось и болталось внутри, как в пустой банке, нет, звук был постоянного, целенаправленно заданного движения.

Покрыт предмет выпуклым сложным орнаментом: то ли цветочки какие, то ли лепесточки, или просто загогулины…

Анчар попытался ножом очистить поверхность. Матово заблестел металл белого цвета. На этом все и закончилось. Это же нужно выйти в магазин, поискать какую-нибудь подходящую «химию» да мочалок купить и перчаток резиновых. Потом как-нибудь.

Похоже, вещь в доме ненужная и бесполезная, даже ноги не положить — соскальзывают. Продать ее не удастся, а нести назад, чтобы сдать археологам, — себе дороже, проблем не оберешься. И так еле домой допер, чудо, что никто не увидел. А чтобы вынести из дома… Стремно! Пусть стоит.

Да и времени нет, сейчас не до этого. Работа новая, разобраться нужно. В первом же бюро по трудоустройству дали Анчару направление на завод по производству фиберпластовых труб большого диаметра, до трех метров. Говорят, погонный метр трубы завод продает за тысячу долларов.

Его поставили в бригаду, обслуживающую машину. С ним в бригаде шесть человек, кроме него, еще пятеро арабов-палестинцев: Казем, Биляль, Ахмед, Мухамед и Мансур. Сначала думал, что придется «тубареткой» отбиваться, если они «стариковать» начнут, но нет. Парни помогают, объясняют, не нагружают, ведут себя по-товарищески, хотя и не принято здесь так говорить об отношениях с арабами. Все они черноголовые, крепкие, белозубые, всем около тридцати.

Бригадир Казем — болезненно бледный, с высоким, выпуклым лбом и горящими глазами. Анчар решил, что от него нужно держаться подальше, уж слишком похож на фанатика-исламиста. Ну их, этих одержимых всех мастей! А бригадир оказался простым, умным, добрым и очень жизнерадостным. Он объяснил Анчару, что все в бригаде родственники и приходятся друг другу братьями, дядями, племянниками. Но главное — все они друзья: вместе росли, вместе учились и сейчас вместе работают. И добавил: «Закон на этом заводе один: никаких разговоров о политике. Вам, евреям, и нам, арабам, здесь делить нечего. Все пришли сюда деньги зарабатывать, семьи кормить надо».

И его пытались расспросить, нового человека, откуда приехал в Израиль, есть ли семья, кто по профессии. Ответил осторожно, чтобы не обидеть. Не будет же он им в подробностях рассказывать о своей основной профессии. Сам пытается не вспоминать, сколько мусульман отправилось к Аллаху после его командировки в Чечню, да какое отношение имело их спецподразделение к взорванным складам боеприпасов в Приморском крае, и почему застрелился генерал-майор Стовба, лично отдававший им приказы.

Анчара случайно не оказалось в том самолете. Как говорится, не было бы счастья… Накануне вылета ему сломали нос в пьяной драке. В травматологию привезли без сознания и, понятно, без документов. Так он оказался в «цивильной» больнице. Пока очухался, разобрался, «АН-2» взлетел без него и рухнул на территории какого-то завода, прямо на склад горюче-смазочных материалов. Ребята, четверо, погибли, все боевое подразделение. Хорошо, хватило у Анчара времени и ума затаиться в больничке и переждать. Потом шито-крыто уволили его капитаном в запас, выдернув из-под следаков военной прокуратуры. От них-то он и узнал, что комиссия обнаружила в самолете подпиленные тяги управления. Страху натерпелся — жуть! Каждый вечер с жизнью прощался «по-взрослому», все казалось, что ночью по его душу придут. Потом понял, что и днем могли, да, видно, судьба у него счастливая.