Я репетирую жизнь - Татьяна Васильевна Промогайбо

Промогайбо и Емельянов.

Восемнадцатая школа, спасибо тебе за одноклассников, которые были ко мне терпимы, за друзей. Спасибо учителям, которые смогли вложить в мою слабую голову какие-то знания.

Я не с первого раза, но всё-таки поступила в университет на филфак, там я выучила, наконец, русский язык, полюбила литературу, овладела какими-никакими навыками сочинительства. Моя внучка сейчас учиться там же. Это уже династия: тётушка, я и внучка. Спасибо, Армавир, я тебя люблю.

БЫЛА БЫ ВРАЧОМ

В городе осень. Почему-то запомнилась, аллея белолиственниц, стоят голые, а облезлая кожура тут же валяется. И деревья стыдятся, и их небрежно сброшенные платье. Наблюдение грустное, а настроение взвинченное: бегу устраиваться на работу и не куда-нибудь, а в медицинский институт.

В этом году я окончила среднюю школу. Поступала на истфак университета, но развитие деревенской школьницы на два с минусом. Грамотность нулевая, смекалка отсутствует. Знакомый преподаватель истории помогал, как мог, чтобы девочку вытянуть, задал дополнительный вопрос: какие литературные журналы я знаю. Назвала «Юность», «Октябрь», и хлопаю глазёнками. Он помогает дальше: «Московские литераторы выпускают журнал по названию реки». «Москва» – радостно сообщаю. Преподаватель разошёлся и ещё вопросик: «А в Ленинграде?», – и я радостно сообщаю: «Ленинград». Дура!

Надо было по названию реки – «Нева». В общем, понимаете, вас ждут великие стройки.

На стройки не пускают родители. Говорят— по здоровью не прохожу. А в станице работы нет, кроме производства табака, а это опять—по здоровью не прохожу. Как сказал мой красивый сосед, ты какая-то комнатная, хотя и звал потом замуж.

Уже октябрь, а я на шее у мамы с папой. Помог случай. Мимо двора проходила бывшая станичница, теперь работающая в городе на фарфорофаянсовом заводе. Расписала маме прелести своего предприятия: работа в три смены, можно красть выпускаемую продукцию, надо придумать только, как эту продукция выносить. Например, все женщины покупают бюстгалтеры на несколько размеров больше, чтобы обогатиться чайными чашками. Наверное, поставленный в серванте сервиз да льготная прописка меня вдохновили. Прошла медкомиссию, которая подтвердила, что я могу работать на вредном производстве (видно, это только на табаке мне работать нельзя).

Спасла от тюрьмы за кражу Зоя Ивановна— бабушкина соседка. «Вы что белены объелись, как ты будешь добираться на другой конец города, когда у тебя третья смена». Да, не довелось мне поносить лифчик третьего размера.

Зоя Ивановна велела прийти в мединститут. Вот туда-то по красивой аллейке я и направляюсь со страхом и гордостью.

– Будешь работать препаратором на кафедре психиатрии.

Кафедра находилась на территории психбольницы – ул. Красная,1, а ул. Красная,3 – это уже Крайком партии. Я заблудилась (как Гадя Хренова Петрович11). Спас меня опрятный симпатичный доктор, который работал на этой же кафедре, правда, называлась она не психологией, как я ему сказала, а психиатрией. Разницы я не понимала. По дороге он расспросил о моём знатном роде, о перспективах на будущее. Добрый человек – заключила я.

На кафедре были все такими. Там не было соперничества, злобы. Там любили все друг друга, а меня особенно любили и оберегали. Один только ординатор Саша Паршиков называл меня брандахлысткой12, лапедрой, оппортунисткой, на которую нет тридцать седьмого года.

Оппортунисткой я стала, когда напечатала отчёт в Отдел здравоохранения. Этот отчёт проверила доцент, но, будучи человеком занятым, на начало, в котором лижут задницу товарищу Брежневу по самые брови, пропустила. А там-то я и ошиблась, не со зла, конечно. Короче, как говорил Товарищ Брежнев на 24 съезде … (у меня он получился БРЕХНЕВЫМ, а отдел здравоохранения —ЗДРАВООХРЕНЕНИЕМ.) Умные люди, зоркие сидят в этом ЗДРАВООХРЕНЕНИИ. Позвонили профессору Хромову, старому умному человеку, который не садился в кресло, если там сидел кот Кузя. А кота – развратника и дебошира – поил регулярно валерьянкой врач «Скорой помощи» – Поддубный. И тогда этот старый наркоман Кузя шёл к профессору и укладывался спать в кресло. Никто кота так не жалел, как Николай Александрович.

Понимаете, учёный не стал заниматься моим безграмотным вопросом, поручил доценту. Тот собрал кафедру, прочитав претензии, хохотали полчаса, решили меня не увольнять. Но вот Саша Паршиков прилепил ко мне прозвище «оппортунистка».

Нигде больше, ни на одной работе я не получала столько знаний и доброты. «Наш ребёнок», – называли меня. Моя любимая Клара Ивановна говорила, что это про меня в песне поют:

Жила к труду привычная, девчоночка фабричная.

Росла, как придорожная трава.

На злобу не ответная, на доброту приветная,

Перед людьми и совестью права.13

Клара рассказывала нам о прочитанных книгах, ввела с лаборанткой Галей в свой дом. Я гуляла на свадьбе её старшего сына Валеры и Алисы, младший Миша был в меня даже влюблён. Муж Артур Михайлович, адвокат по профессии, помог моему отцу в трудную минуту, не взяв никаких денег, хотя потратил на это весь день в другом городе. Клара Ивановна рассказывала о муже с юмором, даже о его грехах: купил пятнадцать рубашек, застрочил в талии выточки, значит, появилась новая любовница.

Эдуард Павлович, Клара Ивановна, я, Галя Поляева и Александр Викторович.

Утром говорит нам с Галей, что сегодня после работы пойдём к ней, муж привёз из командировки много вещей. Смотрины происходили следующим образом: «Смотрите, девчонки, молодец Артур – купил мне польские босоножки тридцать шестого размера (она носила 40)», —а Артур в это время сидел за стеной и наслаждался комплиментами жены. Из чемодана привезённого импортного барахла ей подходило две – три вещи. Остальное мы сдавали в комиссионку, где раскупалось всё моментально.

– Вот, видите, сколько у нас денег. Пойдём на толчок14 за своими размерами, хорошо, что он это купил, деньги остались в семье, не прогулял.

Артур зашёл на кафедру и пригласил жену в ресторан пообедать, берут меня. Когда отходит официантка, Клара Ивановна объясняет шкалу образованности женщины по Артуру. Чем больше зад у конкурсантки, тем она образованнее.

Артур Михайлович умер рано. Они любили друг друга, прощали.

В мои обязанности препаратора с бешеной зарплатой в шестьдесят два рубля пятьдесят копеек входило иногда печатать на машинке, что проверялось всеми грамотными людьми. Я приводила больных на занятие к студентам; мыла полы и следила за порядком в помещении. Последнего я явно стеснялась. Студенты, молодые люди, меня вниманием не обходили, а это, понимаете, некрасиво появляться у них перед глазами с тряпками. Нашла выход – приходила на работу на полтора часа раньше, и кафедра сияла. Коллеги заметили чистоту и помогали,