Я подарю тебе все… - Марина Серова

Полицейский слушал меня очень внимательно и, как мне казалось (или как хотелось думать), сочувствовал нам. Зайцев, с тревогой наблюдавший за действом, особенно за лицом пострадавшего, все-таки хоть что-то наконец сообразил. Он притих и принял виноватый вид. Полицейский нахмурил брови и что-то строго спросил у Михаила Петровича. Тот хлопнул глазами и непонимающе отвесил нижнюю губу. Потом растерянно уставился на меня.

– Вас спрашивают, осознаете ли вы, что поступили недопустимым образом? – зашипела я, толкая его в бок.

Зайцев продолжал молчать.

– Ну! – прошипела я еще громче. – Говорите – мол, осознаю!

– Я? Да… это… осознаю, конечно! – с готовностью закивал Зайцев.

Однако он видел, что все по-прежнему смотрят на него, явно чего-то ожидая. Зайцев неуверенно сунул руку в нагрудный карман пиджака, но, слава богу, прежде чем вынуть деньги, перехватил мой негодующий взгляд.

– С ума сошли?! – испугалась я, хватая его под руку. – Говорите, что вы раскаиваетесь! Просите извинения!

На лице Михаила Петровича застыла странная гримаса – отражение сложнейшей дилеммы, которую он пытался решить. Он осознавал, что должен раскланяться перед этим уродом, жалким педиком, как он наверняка именовал про себя молодого человека в шарфе. Ничего подобного ему делать крайне не хотелось! Но еще меньше хотелось ему оказаться задержанным и препровожденным в соответствующее учреждение со всеми вытекающими отсюда последствиями. Выбор перед Михаилом Петровичем стоял нелегкий…

– Ну! – Я с силой ущипнула Зайцева за его «бронированный бок». – Говорите, ну! Ай эм сори! Ай воз рон!

– Ай… – пробормотал Зайцев.

– Ай эм сори! – чуть ли не по буквам повторила я, боясь, что толпа сочувствующих Зайцеву – если, конечно, таковые в ней имелись – примется хором скандировать эту фразу на манер выкриков: «Спартак – чемпион!»

– Э-э-э… ой… ай им… эм… сори, – наконец выговорил Михаил Петрович с таким видом, словно был президентом страны, публично признающим ошибочность своей политики и согласившийся на справедливую отставку.

Я с облегчением выдохнула и, на всякий случай загородив Зайцева плечом, с самой любезной улыбкой повернулась к молодому нетрадиционалисту. Надеясь, что он понимает хотя бы элементарные фразы на английском, я сообщила ему, что Михаил Петрович очень переживает все случившееся, что он обязательно пересмотрит свои консервативные взгляды, и что я лично проведу колоссальную работу в этом направлении. С замиранием сердца я ждала реакции юного гея. К моему удивлению и облегчению, юноша улыбнулся и, небрежно махнув рукой, выговорил на ломаном русском:

– На здорофье!

Эта фраза, видимо, означала, что он прощает «непродвинутого» иностранца и не собирается раздувать скандал из этого, в сущности, пустячного эпизода. Возможно, это была единственная фраза, которую он знал по-русски, но пришлась она весьма кстати, и я поспешила этим воспользоваться. Крепко ухватив Зайцева за руку, я, пятясь и продолжая нежно улыбаться, бормотала еще тысячу извинений и быстренько взяла курс за угол, на другую улицу. Почти бегом пронеслась, таща за собой Зайцева до конца квартала, и снова свернула. После этого, увидев у остановки какой-то трамвай, поскорее впихнула Михаила Петровича внутрь, плюхнулась на сиденье и, отдышавшись, удовлетворенно протянула:

– Фу-у-ух! Кажется, обошлось!

– Еще бы не обошлось! – подал голос Зайцев. – Если я прав по всем статьям!

И он, усевшись рядом со мной, гордо выпятил грудь, незаметно переходившую в круглое пузо. Начальник охраны уже пришел в себя, расправил перья и обрел свою всегдашнюю самоуверенность.

– Заткнитесь, пожалуйста! – с досадой посоветовала я ему. – Имейте в виду – вам крупно повезло! Да и нам всем тоже. Если бы не мое вмешательство, вас бы обязательно задержали. И крупный штраф – это самое меньшее, что вам грозило! Вы рисковали получить судимость и два года исправительных работ! Вас вообще могли депортировать и поместить в российскую тюрьму! Вот бы обрадовались тамошние завсегдатаи новому сокамернику, бывшему менту!

Разумеется, я нарочно сгустила краски. Мне очень хотелось припугнуть Зайцева и дать ему понять, к чему может привести его несдержанность.

– Кстати, а вы действительно работали в милиции? – полюбопытствовала я, когда гнев мой несколько поулегся.

– Да, – буркнул Зайцев. – И, главное, тот тип просто проигнорировал мое служебное удостоверение!

– Ну, естественно, оно же просрочено! – усмехнулась я. – А почему вы ушли из органов?

– Да потому, что везде – одни козлы! – в сердцах произнес начальник охраны. – В России сплошная коррупция, невозможно работать!

– Вы пострадали за борьбу с коррупцией? – удивилась я.

– Ну, можно и так сказать, – уклончиво проговорил Зайцев и как-то сразу свернул тему: – Вы уж больше от меня не отходите!

– Это еще почему? – удивилась я.

– Мало ли во что я еще вляпаюсь, – резонно заметил Михаил Петрович.

– Ну, знаете! Я вам в няньки не нанималась! К тому же вы ведь не дите малое, верно?

– А вы отвечаете за груз, значит, и за меня тоже! – попытался применить спекулятивные приемы Михаил Петрович, но меня на такие штучки не купишь.

– Вот именно: я обеспечиваю лишь доставку груза, – парировала я. – Меня никто не обязывал доставлять обратно вас! Так что я повезу образцы в Тарасов в любом случае, даже если вы в это время будете скучать в местной камере смертников, – пожала я плечами.

– В Голландии нет смертной казни, – покосился на меня Михаил Петрович.

– Слава богу, что вам хотя бы это известно об этой стране, – вздохнула я. – Я лишь хотела дать вам понять: не стоит рассчитывать, что я буду бегать вокруг вас и утирать вам сопли. Кстати, на следующей остановке я намереваюсь выйти.

– Я с вами! – поднялся с места Зайцев.

– Нет уж! – решительно остановила его я. – Я сыта вами по горло! К тому же в деле, по которому я собираюсь, вы мне только помешаете. Встретимся в отеле, в шесть часов.

И я быстро сошла с трамвая, едва он становился, и отправилась вниз, по Калвер-страат.

Июнь – второй в году сезон скидок и распродаж в амстердамских магазинах, бутиках и супермаркетах. Первый приходится на рождественские праздники. Как истинная женщина (в глубине души), я решила не обходить торговые точки своим вниманием и направилась к ближайшему магазинчику, специализирующемуся на верхней одежде. Главными направлениями шопинга в Голландии являются одежда и обувь. И пусть эти вещи не столь мажорны и выпендрежны, как товары из Италии и Франции, зато они весьма удобны, практичны и, что немаловажно, продаются по разумным ценам.

Посетив магазин, я стала обладательницей пары отличных демисезонных туфель и спортивной ветровки, после чего переключилась на лавку, торгующую бижутерией, а дальше все как-то пошло по накатанной колее.

Рынки, лавки, лавчонки, подвальчики – я отрывалась на славу! Разумеется, я не везде отоваривалась, так как привыкла к разумным тратам и от вида всякой дребедени у меня, как правило, не сносит крышу. А дребедени было полно, особенно в сувенирных лавках: от традиционной бело-голубой делфтской керамики до типично голландской же фишки – косметики с марихуаной. Вдоволь налюбовавшись и приколовшись над этим ноу-хау, я тем не менее не рискнула ее приобрести.

Сувениры были представлены в огромном многообразии: чашки, кружки, деревянные башмачки-кломпы, всякие штучки, рассчитанные на извращенный вкус сексуально-помешанных особ, как-то – помада в виде фаллоса или механические игрушки, имитирующие интимный контакт. Все это меня лишь забавляло, не более того. Единственное, что я намеревалась приобрести, – симпатичную маленькую мельницу, очень искусно выполненную из природных материалов.

Так как продавцы повсеместно говорили по-английски, никаких затруднений шопинг у меня не вызвал.

Что еще меня порадовало, так это округление денежных сумм – например, если за вещь следует заплатить 38,3 евро, с вас возьмут только тридцать восемь евро. Такой вот русский обсчет «наизнанку» – непривычно, правда? Но так даже приятнее!

Я достала из кармана наличными двенадцать евро, так как меленка стоила 12,4, как вдруг в лавку вошел Дмитрий Сергеевич Ковалев собственной персоной. Заместитель финансового директора «Поволжск-фарм» показался мне еще более озабоченным, чем в арабской закусочной. Брови его были слегка сдвинуты, а уголки губ опущены. Я не видела причин для маскировки в этот момент, поэтому спокойно стояла себе у прилавка, крутя в руках мельницу и искоса поглядывая на Ковалева.

Тот подошел совсем близко и уставился было на витрину, как вдруг заметил меня и на миг застыл как статуя. В глазах его мелькнуло что-то похожее на испуг, однако он моментально совладал с собой и даже улыбнулся мне – преувеличенно-доброжелательно. До сих пор за ним подобного не водилось: Дмитрий Сергеевич предпочитал снисходительно-насмешливую манеру общения.