Социалистический реализм - Анатолий Логинов

– Так не специально же, товарищ капитан!- начал оправдываться лейтенант.

– Знаю, – улыбнулся Чечков. – Вернее, догадываюсь. Ни к чему нам провокации такого уровня сочинять, чай не Витте, царская милость в обратку станет. – И посмотрев на вытянувшееся от удивления лицо лейтенанта, не сдержавшись, засмеялся. – Не бойся, Иван Михайлович, это я так, красного словца ради. Если серьезно, – продолжил капитан, – то признаюсь, как на духу, ни черта я не понимаю в происходящем.

Оба молчали, в который раз уже рассматривая выложенное на стол имущество шпиона. Старый заржавленный перочинник, с выдавленным на рукояти из странного материала ценником '2 руб. 20 коп' и силуэтом белки, кучка металлических монет, все как одна, с навязшим уже трезубцем, несколько купюр, притом, одна из них с гетманом Мазепой. Первый раз увидев ее, Огурцов долго хмыкал, крутил головой, и пытался прогнать из головы, навязчиво лезущие строчки нас чет 'гетмана-злодея' и какого-то 'Кочубея'. Чечков тоже уделил немало внимания бумажным деньгам, рассматривая каждую 'грывню' через карманное увеличительное стекло.

Отдельной кучкой лежали более важные вещи – ворох документов и небольшой, зализанный 'брусок' из того же непонятного материала. У 'бруска' снималась задняя крышка с надписью 'Sony Ericsson' и наличествовал стеклянный экран с непонятной маркировкой и надписью 'Нет сети'. Документы, которые, если быть объективным, представляли собой смазанные светокопии оригиналов, были чрезвычайно необычны. Язык и трезубцы, Огурцов заметил еще на Песчанке. А когда немного разобрался с рапортами и прочей 'сопроводиловкой', и покопался основательнее, то заметил еще одну несуразицу. Даты. 2001 год, 2008-й, 2010…

– Да, тут еще один момент, – не сдержавшись, зевнул Огурцов. – Я, товарищ капитан, наших ихтиологов озадачил.

– Кого-кого? – не сообразил капитан.

– Ну, рыбологов. Тех, кто рыб изучает.

– Ааа… Понял, точно. Извини, не сообразил сразу. С чего это ты вдруг к рыбологам побежал? – Чечкову определенно понравилось слово, выдуманное лейтенантом.

– Загвоздка тут в чем. Я сам у моря родился и жил, каждую рыбешку в лицо знаю. У шпиона же в лодке, пудов двадцать свежака и почти все – звери, а не рыбы. Каждая как бревно, и весит кил под десять. Сперва не мог понять хитрость в чем, думал, может он в рыбах взрывчатку перевозил. А потом, профессор все разъяснил. Пеленгас это.

– И что? – недоуменно переспросил капитан у торжествующего Огурцова.

– А то, товарищ капитан, что рыба эта только на Дальнем Востоке обитает! Хищник – хуже судака, такого в море выпусти, он через пять лет всю рыбу пожрет. Кроме бычка ничего водиться не будет!

– Сурово… – оценил неожиданный поворот в деле Чечков, но продолжить не успел. В кабинет постучался дежурный:

– Телефонограмма из Киева, товарищи командиры! За подписью Серова. Сверхсрочная! С приказом донести содержимое до всего начальствующего состава.

– Сверхсрочная?

– Так точно, товарищ капитан государственной безопасности, – дежурный от старания так тянулся, что, казалось, еще немного и порвется пополам, даже портупея не поможет. – От товарища комиссара государственной безопасности третьего ранга!

Ческов с Огурцовым переглянулись. Мысли что лейтенанта, что капитана ГБ, совпадали полностью: 'Началось!'

г. Брест. Девятая погранзастава.

В. С. Нестеренко, директор ЧОП 'Фрида'

Дымить в помещении не приучен с детства. Да и лейтенанту поспать надо. Как он признался, третьи сутки на ногах. Вот и вышел в курилку. Задымил…

– Товарищ командир, разрешите обратиться?

Рядовой. Молоденький совсем, лет двадцать. Невысокий, крепенький, кареглазый, волосы рыжеватые, даже при короткой стрижке курчавятся. Лопоухий немного. Сразу видно, что недавно с гражданки. На все пуговицы застегнут. И форма не обмятая. В глазах любопытство так и плещется.

– Обращайтесь.

– Рядовой Абрам Фридлендер! А Вы правда из будущего?

Млять! Не может быть! А почему, собственно, не может? Дед же именно в этих местах войну встретил, а они с одной комендатуры. Вот с этой. Значит…

– Правда! А скажи, боец, есть у вас такой – Василий Нестеренко?

– Есть, товарищ командир. Позвать?

– Позови, если он не занят.

– Я мигом! – он поворачивается, окидывает взглядом окрестности и громко кричит, – Васька! Иди сюда!

Один из пограничников неторопливо разворачивается к нам. Высокий, мускулистый, с хорошей фигурой. Форма сидит ладно, как будто скроена под заказ. Всё верно, он на два года старше Абрама, уже послужил, пообтерся. Два треугольника в петлицах. Папироска висит на краю губы. Голубые глаза сканируют местность. Иначе не скажешь, именно сканируют.

– Ну чего тебе, малохольный, наряд захотел? Форму обращения забыл?

– Вас, товарищ сержант, товарищ командир спрашивает, – малость стушевался рядовой.

Василий меряет меня взглядом. Видно, что он еще не определился, как к нам относиться. И ко мне тоже. Вроде и командир, но ведь ни к РККА, ни к НКВД не принадлежу. С другой стороны, видел, что начальник отряда общался на равных, и с начальником заставы посторонний чаи гонять не будет. Решается.

– Товарищ командир, сержант Василий Нестеренко! Прибыл по Вашей просьбе!

Ишь ты! Не по приказанию, по просьбе. Ладно, не таких обламывать приходилось. Хоть ты мне и дед…

– Здравствуйте, сержант. Ты хоть знаешь, что твоя Анюта беременна?

Вся шелуха слетает мигом. Остается двадцатидвухлетний удивленный пацан.

– Как беременна? Откуда Вы знаете? У меня ребенок будет? Когда?

– Сын у тебя будет. Сергей. Что, не помнишь, когда сына делал?

Начинает считать, шепча губами и сбиваясь… Нет, дед не был неграмотным. И дураком тоже. От счастья ошалел. Первым не выдерживает Абрам:

– Через семь месяцев родится. Ты два месяца, как в увольнение ездил.

– Ага, правильно, – выдыхает Вася. – Это точно? Ах ну да, Вы же из будущего. Вы что про всех знаете?

– Нет, только про вас двоих.

– Почему про нас?

– А вы мне родственники.

– Оба? Не может такого быть. Он же жид! – запоздало оглядывается, не слышит ли кто вырвавшееся слово. – Что, мы в будущем с ними породнились? Да не в жисть!

– Вы уже в курсе, что от войны чудом сбежали? Так смотрите. Оба.

Достаю заветную фотку. Они впиваются взглядом. На фотке рейхстаг. Выщербленные пулями и осколками колонны, крошево камня, какая-то перевернутая тачка. Трое солдатиков на переднем плане. Мятая, видавшая виды форма, запыленные лица. И большие надписи над их головами. Две фамилии. Два имени. Их имена и фамилии.

– Это что?

– Рейхстаг. Берлин, май сорок пятого. Победа.

– Видишь, – совсем по-мальчишески толкает Абрама мой дед. – Я выше расписался. И крупнее!

Вот он, момент истины.

– Извини, Василий, – говорю. – Ты не дошел. Погиб в сорок третьем под Конотопом. Это Абрам писал. За обоих.

Я им рассказываю всё, что знаю. Долго. Подробно. Про то, как погибла застава. Как Васька тащил из окружения раненого Абрама. Как Абрам тащил через линию фронта раненого Ваську. Про их встречу в Сталинграде. Про Курскую битву. Про освобождение Киева. Про безвестную высоту под Конотопом. Про могилу у подножия той высоты. Про Варшаву. Про Берлин. Про Парад Победы. Про них…

Я рассказываю про семьи, их довоенные и послевоенные семьи.

Про беременную Анюту Нестеренко, отставшую от поезда, везущего семью в эвакуацию и мечущуюся на путях на безымянном полустанке, а потом втягиваемую раненными бойцами в санитарный эшелон (поедешь с нами, девонька, негоже тебе немца дожидаться)… Про ту же Анюту, кормящую маленького Сережку не отходя от станка… Про Веньку Фридлендера, брата Абрама, четырнадцатилетнего пацана, кидающего уголь в топку паровоза где-то в казахской степи под аккомпанемент подбадривающей скороговорки машиниста, ровесника первых паровозов: 'Шуруй, Венька!'… И про другой паровоз, где Васькин дед, мой и его полный тезка, кричит другому пареньку: 'Шуруй, Витька!'… Про мать Абрама, падающую в голодный обморок за операционным столом… Про шурина Абрама, брата еще не знакомой ему будущей жены, не взятого в армию из-за 'брони', но ушедшего в ополчение и погибшего в подмосковных окопах, так и не успев сделать ни одного выстрела… Про казака Сергея Нестеренко, бросившегося с гранатой под танк…

Я рассказываю про… про то, чего теперь уже не будет. Даже если случится обратный перенос, и дивизии вермахта рванут на Москву – не будет. Потому что будет всё по-другому. Потому что здесь я с ребятами, и весьма неплохим боезапасом. Потому что гонит к Москве Фима с его головой. Потому что…

Они слушают, раскрыв рты, забыв, кто из них сержант, а кто рядовой, кто еврей, а кто казак, забыв обо всем.

Я рассказываю, а сам понимаю, что если пшеки завтра начнут махать шашками, им не светит. И бундесам не светит. И китаезам. И пиндосам. Никому. И не из-за моих бойцов и Фимы с его идеями. Не из-за наших станков и ноутбуков. Не из-за подлодок с ядерными боеголовками. Из-за этих ребят. Из-за миллионов таких мальчишек. Которые еще совсем дети, которые еще ничего не умеют. Но они, в той, прошлой истории остановили Гитлера. И они в истории нынешней остановят кого угодно. Даже без современного оружия. Даже если окажутся вообще без оружия. Все равно, остановят. Они просто не умеют иначе…