Лунные бабочки - Александр Экштейн

— Да нет, — махнул рукой Саша, — не то, что вы подумали.

— Я ничего не подумала, — весело расхохоталась Капитолина Витальевна, слегка порозовев лицом, — гусь ты лапчатый. Говори скорее, что там у тебя.

— Я обладаю даром ясновидения, — сказал Саша Углокамушкин, скромно потупившись.

— Кому это ты пытаешься вкатить телегу, а, перец? — Капитолина Витальевна с интересом посмотрела на Углокамушкина. — Эту байку ты лучше своей морковке рассказывай, а мне надо только сгрести деньги, и не на пиво, как тебе, а просто на то, чтобы на еду хватало.

— Я обладаю даром ясновидения, — серьезно и торжественно повторил Саша. Лицо его побледнело так, что Капитолина Витальевна испуганно прижала ладонь к губам. — Я могу увидеть прошлое и будущее, — не унимался Саша, — я даже могу видеть дороги умерших.

Было, было что-то такое в голосе Саши Углокамушкина, что насторожило бы даже самого циничного скептика. Даже Капитолина Витальевна, провинциально-концептуально-андеграундная джазвумен маньеристского акцента, склонная к лесбийским методам общения в минуты депрессии — мужчинами она интересовалась лишь в благополучные периоды жизни, — даже она почувствовала в его утверждении необъяснимые всплески истины.

— Это же горбыль, Саша? — неуверенно предположила она, но тут же взяла себя в руки, насмешливо прищурилась и присоединила к первому вопросу второй: — Ну а мне зачем париться по этому поводу? Не хочу крошить батон, но мне по фигу твои прогулки с покойниками. Тебе двадцать три года, а ты только прибарыживать шушер на ночь можешь, что говорит о том, что ты обыкновенный лошара и кидала, а это мне вынимает мозги и неинтересно.

— Знаете что, Капитолина Витальевна, — разозлился Саша, — я говорю о ясновидении, но не говорю о том, что не расплачусь с вами сегодня. К тому же ваш фашн-сленг мне не понятен, я говорю только по-русски, московский не изучал.

— Настоящий московский язык уже в коме, — остановила его Капитолина Витальевна, — он умер вместе с последней арбатской бабушкой. Ладно уже, — вдруг успокоилась она, — раз сегодня я бабло сгребу, то и нечего перетирать эту тему. До вечера, ясновидящий. — Она красиво улыбнулась. — И было бы кульно, если бы ты называл меня Капой.

Капитолина Витальевна, словно спохватившись, заспешила, а Саша, неожиданно восхитившись, смотрел ей вслед, пока она не скрылась в доме, и отчетливо понимал, что никакая она не Капитолина Витальевна, а Капа, интересная и талантливая женщина. И будто в ответ на его прозрение, Капа открыла створки окна в спальне и застыла в проеме все в том же халате, но уже в широкополой шляпе вишневого цвета и с саксофоном в руках.

«До-о, — поплыл чистый звук в сторону Саши, — ре-ми-до-ре-до-о…» Саша знал, что именно так профессиональные музыканты посылают друг друга куда подальше.

«Не будь я Саша Углокамушкин, если не говорю правду. Никто не верит, что я обладаю ясновидением. Всем надо денег, пророки никому не нужны. Мне, кстати, тоже деньги нужны. Как говорил великий О'Генри, «если вам нужны деньги, то их нужно взять у людей». Блин, люди. Но только не сейчас, башка как у Ленина — озабочена социальной справедливостью плюс каждому капиталисту по электрическому стулу. Пойду посмотрю, кто это всю ночь возлежал со мной на одном ложе, неплохо было бы увидеть там когда-нибудь Капу. Как я раньше ее не замечал?»

Саша Углокамушкин вошел в комнату и в задумчивости остановился возле разложенного дивана-кровати, глядя на девушку, укутавшуюся в одеяло. Подопечная «братьев» Рогонян по кличке Крейсер Аврора. Саша с интересом похлопал ладонью по ягодицам девушки и, когда она открыла глаза, сухо спросил:

— Я что, за тебя бабки белобрысым армянам платил?

— Нет, — девушка перевернулась на спину, — я с тобой из благодарности пошла.

— Ты что, головой стукнулась? Я ничего не помню, было что между нами?

— Все по нулям, — прикрыв ладонью рот, зевнула Аврора. — Я тебя довела, уложила, раздела и сама спать легла.

— Понятно. — Саша снял брюки и лег рядом с девушкой под одеяло. — Расскажи, о какой благодарности ты со мной говорила. Если это так, то нельзя ли отблагодарить деньгами?

— О деньги, — потянулась в постели Аврора. — Можно и деньгами. — Она взяла со стула сумочку, вытащила пачку денег и, отсчитав десять пятисотрублевок, протянула Саше: — Это благодарность.

Саша взял деньги охотно и одобрительно похлопал девушку по щеке.

— Это на время, — объяснил он свое альфонство. — Я тебе в два раза больше верну. Мне срочно нужно с хозяйкой расплатиться. Спасибо за благодарность, а теперь давай вернемся к любви.

— Ну давай, — легко согласилась Аврора, — куда же от нее денешься!

«Все бы хорошо, когда бы не хотелось лучшего. Интересно, какую такую благодарность я заслужил от симпатичной овцы из стада Рогонянова? Надо вспомнить вчерашний день, кадр за кадром», — думал Саша Углокамушкин, пока Крейсер Аврора ходила обнаженной по флигелю, с интересом рассматривая предметы быта, отягчающие жизнь Саши Углокамушкина.

— Ну что, так и не сообразил, почему я тебе деньги дала и ничего не требую взамен?

— Ты в меня влюбилась, — зевнул в потолок лежащий на спине Саша и уточнил: — Или ты со мной вчера банк по пьяни ограбила, а я забыл об этом.

— Ну ты даешь! — Изумленная Аврора села на край постели и по привычке выгнула спину, демонстрируя пластичную готовность к исполнению профессиональных обязанностей. — Ты в натуре? Или я в натуре, или я даже не знаю кто?

В словесной несуразице, произнесенной Авророй по имени Галя, присутствовала энергетика авантюрной экспрессии, обычной для человека, готовящегося соврать в свою пользу.

— Ну-ну, — подбодрил ее Саша Углокамушкин и наобум ляпнул: — Где остальные бабки?

— А я и не собиралась тебя кидать, — сразу же выдала себя с ног до головы Аврора-Галя, — иначе еще вчера бы слиняла.

— Я тебя проверял, — соврал Саша и на всякий случай криво усмехнулся, — и ты прошла проверку.

ВСЕ лежало под кроватью, задвинутое в самый темный угол. ВСЕ было похоже на полуметровый кожаный кисет странной угловатой наполненности. ВСЕ полностью уложилось в сумму семьсот пятьдесят тысяч наглых и беспардонно-притягательных американских долларов.

— Е…! — откинулся на кровати Саша Углокамушкин и вновь повторил: — Е…!

Немного придя в себя, он с усмешкой посмотрел на успевшую перепугаться Аврору и понял, почему она не убежала вчера. Такой суммой, не имея навыков и смелости, можно подавиться сразу же и насмерть. Саша вспомнил все: пьянку, длившуюся семь дней и начавшуюся сразу же после похорон Лени Светлогорова; каких-то людей, Лену Баландину, сдающую сейчас экзамены в школе и намеревающуюся прийти к нему сегодня вечером; пирсинг на пупке, который она ему сделала на память и который, как ни странно, прижился; драку в трамвае — Саша заступился за Аврору, над которой издевались два юнца мажорно-кулацкого типа, — милицию, убегающую вместе с ним по переулкам всхлипывающую Аврору; ночь, Пушкинскую набережную, запах моря и гари на месте сгоревшего ресторана «Морская гладь»; серый плоский камень, и вот — СЕМЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ.

— Так, — потянулся Саша Углокамушкин, ощущая, как в его мыслях возникают контуры ПЕРСПЕКТИВЫ. — Начнем с того, что забудем об алкоголе.

Глава восьмая

— По мнению психиатров, все люди сумасшедшие, ты знаешь об этом, сынок? — говорил Иван Максимович Савоев, участковый инспектор городского района Соловки.

— Не то чтобы все, — засомневался Слава Савоев, — но психиатры — точно привернутые.

— Ну да, — неизвестно кому сказал Иван Максимович, — я тебя понимаю. — Он обошел вокруг новенького «вольво» — подарок от жены ко дню рождения и, указывая на него пальцем, спросил у сына: — Как ты думаешь, твоя мама здорова?

— А что? — Слава с недоумением посмотрел на автомобиль. — «Вольво» как «вольво», обычный подарок женщины-олигарха своему мужу-участковому. Мне, допустим, она «Оку» подарить хотела, ты представляешь? — Слава, улыбаясь, посмотрел на отца. — Это то же самое, если бы я по городу на трехколесном велосипеде ездил.

— Ну, — неуверенно протянул Иван Максимович, — я ей выговор и за «Оку» сделаю. А ты на личную машину не рассчитывай, пока не женишься и внука нам не покажешь, а для работы можешь мой «жигуль» брать. — Иван Максимович почесал затылок и уточнил: — Два раза в неделю, в ночное время…

Отец и сын стояли во дворике частного дома родителей Савоевых. Вокруг них был южный май. Щебечущая юная сила тепла и радости, овладев городом, раскрасила его изумрудной зеленью и нежным смущением белого восторга повсеместно цветущих фруктовых деревьев. Сочная и добрая ярость улыбчивой южной природы несла в себе акцент неумолимого жизнеутверждения, настоянного на запахах древнего моря, окружающего город, и буйно самоутверждающихся древних степей, окружающих море.