Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 7 - Александр Голубев

На территорию центра въезжаем ровно в девять. Похвальная точность, как раз к официальному началу рабочего дня. На самом деле это, конечно, фикция. Наш рабочий день ненормированный и начала не имеет. Так же, как и конца. Ещё у нас нет выходных и отпусков. То есть официально опять-таки есть, а на самом деле в такие дни мы попросту работаем меньше, чем обычно.

Виктор, дежурный врач, пожимает нам руки. Вопросов он не задаёт, мы знакомы не первый год, и цель нашего визита известна.

— Четверо новеньких, — говорит Виктор.

Он раскрывает старомодную шнурованную папку. Компьютеров в реабилитационном центре не держат принципиально, так что истории болезни чумовых от руки заносят на бумагу. Ещё здесь не работают мобильные телефоны и блокирована спутниковая связь. Райское местечко. Для тех, кто понимает. Мы — понимаем.

— Маркова Анастасия Викентьевна, — бегло зачитывает Виктор, — двадцать семь лет, нервный срыв. Мкртычанц Владимир Суренович, тридцать восемь лет, попытка суицида. Абрамова Мария Николаевна, семьдесят два, тоже суицид на фоне общего истощения организма. И, наконец, гражданин, отказавшийся себя назвать. Возраст, соответственно, неизвестен. Голодный обморок. Первая помощь оказана всем четверым, состояние на настоящий момент удовлетворительное.

Андрюхин берёт на себя старуху Абрамову и чумового с труднопроизносимой фамилией. Суицидники — его кредо. Мне остаются девушка и господин инкогнито. Решаю начать с него. Дежурная медсестра провожает меня в палату. Мистер икс возлежит на койке, отрешённо уставившись в потолок. На вид ему лет двадцать пять. Длинный и тощий, едва не дистрофик. Небрит, по крайней мере, с неделю, нечёсан, похоже, столько же. Во взгляде безразличие, как и у всех чумовых во время ломки. Впрочем, ломку я сейчас прекращу — вид удостоверения сотрудника «Антивирта» этому несказанно способствует.

— Капитан Соколов, — представляюсь я и усаживаюсь на табурет. — Здравствуйте. У меня к вам ряд вопросов. Ответить на них в ваших же интересах.

Эти фразы стандартные, произносить их при знакомстве я обязан. Дальнейшее — импровизация и зависит от того, как сложится разговор.

— Как тебя зовут? — перехожу я на «ты». — Фамилию пока можешь не называть.

Парень молчит. Что ж, он в своём праве, допрашивать его я не могу, никакого преступления он не совершил, если, конечно, не считать преступлением злостное пренебрежение собственной жизнью.

— Мне нужна твоя помощь, — делаю я вторую попытку. — Наш разговор останется между нами. Я обещаю не читать тебе морали и не давить на психику. Если ты поможешь мне, я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы помочь тебе.

Чумовой криво ухмыляется и молчит. Не нравится мне эта ухмылка, я уже понимаю, что разговор не состоится. Передо мной не новичок, и эта реабилитация у него наверняка не первая. До неё явно были другие, а значит, душещипательные и душеспасительные беседы для него не в новинку. Я уже собираюсь распрощаться, но неожиданно парень подаёт голос.

— Пошёл ты на хрен, мусор, — говорит он. — Грёб я тебя вместе с твоей помощью, козёл.

Были дни, когда в ответ на подобное пожелание я с трудом удерживался, чтобы не засветить клиенту по морде. Были сразу после того, как умерла Вера и я подал рапорт о переводе в «Антивирт». Только эти дни давно уже позади, за пять лет работы я научился не обращать внимания на оскорбления и грязь. Правда, оставлять инвективу без ответа не позволяет чувство собственного достоинства. А может быть, честь мундира, хотя я давно уже перестал эти два понятия различать.

— Как знаешь, — говорю я спокойно и улыбаюсь ему. — Можешь послать меня ещё пару раз, мне не привыкать. И совершенно безразлично то, что говорит покойник.

Я встаю и двигаюсь на выход.

— Я не подохну! — орёт он мне в спину. — Слышишь, ты, мент, мать твою так и эдак. Не подохну. Тебе назло не подохну, ты, гад.

Я открываю дверь и, обернувшись к нему с порога, напутствую:

— Непременно подохнешь. Я таких, как ты, чумовых, во всех видах видал. Полгода тебе осталось, не больше, если не соскочишь. А соскочить ты уже не можешь — кишка тонка. Так что и хрен с тобой.

Это действует на него почище любого свинга в морду. Парень на секунду застывает на койке, потом его начинает трясти. Он, жалко дёргая кадыком, силится что-то сказать, но вместо слов издаёт лишь невнятное мычание.

— Если передумаешь, я буду здесь ещё с полчаса, — говорю я и захлопываю входную дверь.

В коридоре встречаю Андрюхина. Это, кстати, не кличка или не вполне кличка, такая у моего друга фамилия. И зовут подходяще — Андрей Андреевич, так что необходимости в кличке попросту нет, фамилия её вполне заменяет.

— Старуха в отказе, — говорит Андрюхин. — Ну, я на неё особо и не рассчитывал.

Я киваю и двигаюсь дальше. То, что пожилые люди не идут на сотрудничество, — в порядке вещей. Фактически, им это сотрудничество ни к чему, и, возможно, для них Чума, в отличие от прочих, во благо. Особенно для одиноких. Что-что, а лёгкую и быструю смерть Чума желающим дарит. Так что… Я мысленно усмехаюсь. Когда-то подобные мысли я считал кощунством и мучился угрызениями совести, когда они приходили на ум. Те времена, однако, безвозвратно прошли.

— Капитан Соколов. Здравствуйте, Анастасия. У меня к вам ряд вопросов. Ответить на них в ваших же интересах.

Видимо, до тех пор, пока не подсела на Чуму, девушка была достаточно миловидной, а то и красивой. А скорее всего, просто красивой, без всяких «достаточно». Сейчас, однако, ни красивой, ни миловидной её не назовёшь. Спутанные, неровно и невесть когда последний раз стриженные каштановые волосы. Потухшие, неживые глаза, бледная, словно выгоревшая кожа на лице, тощие, чуть ли не прозрачные руки, обкусанные ногти с остатками древнего маникюра.

— Как вы себя чувствуете? — мягко спрашиваю я.

— Сколько меня здесь продержат? — вместо ответа задаёт вопрос девушка. У меня достаточно опыта, чтобы уловить в её голосе с трудом сдерживаемое отчаяние.

— Не знаю, это определит лечащий врач. Но чем дольше вы здесь пробудете, тем лучше для вас.

— Лучше… Для меня. Как вы можете это говорить, капитан. Вы ведь наверняка знаете многих. Таких… Таких, как… Как я.

— Чумовых, — уточняю я. — Да, через меня прошли многие. Именно поэтому я знаю, о чём говорю.

— Что будет с моим аккаунтом?

Я мысленно собираюсь, сосредоточиваюсь. Обычно к этому вопросу будущего крестника приходится подводить. Девица же задаёт его сама — это, несомненно, удача.

— Ты знаешь это лучше меня, Настя, — я перехожу на «ты» и стараюсь, чтобы голос звучал доверительно. — Всё зависит от того, какой он у тебя, этот аккаунт.

Девушка опускает голову и молчит. Святая святых Чумы — тайна аккаунта, фактически, тайна личности.

— У меня продвинутый акк, — говорит, наконец, девушка очень тихо, мне приходится напрягаться, чтобы расслышать. — К нему необходим ежедневный доступ. Иначе…

Она замолкает. Я заставляю себя мобилизоваться. Продвинутый аккаунт, завязанный на сотни, а может, и на тысячи чумовых, с доступом к тайнам и дипломатии высших ступеней, — девица даже не представляет себе, насколько то, что она сказала, для меня важно. Думает лишь о том, что будет, если акк не поддерживать.

Сейчас всё зависит от моего профессионализма, от того, насколько я сумею быть с ней тактичен и деликатен. Ошибка может обернуться фатально, а значит, стоить жизни десяткам, а то и сотням чумовых. Девица готова к сотрудничеству. Если удастся её вербануть…

— Настя, — говорю я и беру её за руку. — Насколько продвинут твой аккаунт? Нет-нет, я не спрашиваю тебя об идентификации. Никаких тайных сведений, ничего такого. Просто скажи мне: насколько? От этого зависит многое, очень многое. Для тебя, в первую очередь. Доверься мне. Пожалуйста. Я здесь для того, чтобы оказывать помощь таким, как ты. Я не причиню тебе вреда, клянусь, даю слово чести офицера.

Я замолкаю. Она не отнимает руки, но голова по-прежнему опущена, потом на щеках появляются слёзы. Их становится всё больше, через полминуты она уже плачет навзрыд. Чёрт возьми, иногда я ненавижу свою работу.

— Как вас зовут? — она, наконец, поднимает глаза. Слёзы ещё текут, но уже не так обильно. Я по-прежнему держу её за руку. Ловлю себя на том, что мне её жалко. Не хватало только расчувствоваться, профессионал хренов.

— Валентин. Можно Валя. А можно так, как называют друзья и близкие люди, — приём испытанный, я как бы невзначай включаю её в список близких. — Они зовут меня Валенком.

— Валенком, — девушка улыбается, едва заметно, уголками губ, в глазах появляется интерес. — Надо же, — тихо говорит она. — Такое уютное, домашнее прозвище.

Верно. Уютное и домашнее. А ещё располагающее к тому, кто его носит, неплохой козырь в игре на доверие. Второй козырь — внешность. Шеф говорит, что с моей простецкой мордой не в «Антивирте» работать, а позировать для сельских пасторалей или иллюстраций к сказкам про недотёпистого Иванушку-дурачка.