Кровь на снегу - Ю Несбё

– Ты знаешь, что я должен был бы сказать «нет»?

– Но ты скажешь «да».

– Что, если скажу?

– Тогда мне потребуются деньги на три гроба, – сказал я. – В похоронном бюро «Кимен» есть готовые. Но ты ведь это знал…

Рыбак предостерегающе посмотрел на меня, вытер пальцы фартуком и потянул усы. Снова вытер пальцы фартуком.

– Возьми фрикадельку, а я пойду посмотрю, что у меня есть в кассе.

Я сидел и смотрел, как фрикадельки болтаются в жидкости, которую я бы принял за семенную, если бы не знал, что находится в миске. Правда, поразмыслив, я понял, что не знаю этого.

По дороге домой я прошел мимо гастронома Марии. И подумал, почему бы мне не купить здесь продукты для ужина. Я зашел и взял корзинку. Мария сидела спиной ко мне и обслуживала покупателя. Я пошел вдоль полок и выбрал рыбные палочки «Финдус», картошку и морковь. Четыре пива. Конфеты «Король Хокон» продавались со скидкой, каждая коробка уже была упакована в рождественскую бумагу. Я положил коробку в корзину.

Я направился к кассе Марии. В магазине больше никого не было. Она заметила меня и покраснела. Черт, ничего странного, она ведь помнит, как все вышло с ужином, и, наверное, она не часто подобным образом приглашает к себе домой мужчин.

Я подошел к ней и просто сказал «привет». Потом опустил взгляд в корзину и сосредоточился на том, чтобы выложить на ленту продукты: рыбные палочки, картошку, морковь и пиво. Я взял в руки коробку конфет и немного помедлил. То кольцо на пальце Корины. Вот что подарил ей он, сын, любовник. Вот так. И тут я являюсь домой и дарю ей на Рождество хреновую коробку конфет, запакованную так, словно это скипетр Клеопатры.

– Это. Все.

Я удивленно взглянул на Марию. Она говорила. Да, черт возьми, говорила. Голос ее звучал странно, что понятно, но она произносила слова. Совершенно обычные слова. Волосы с лица убраны. Веснушки. Спокойные, немного усталые глаза.

– Да, – ответил я, чересчур четко артикулируя губами.

Она слегка улыбнулась.

– Это… все, – сказал я медленно и слишком громко.

Мария вопросительно посмотрела на коробку конфет.

– Это… тебе. – Я вынул коробку. – С Рождеством!

Она прикрыла рот ладонью, и на лице ее сменилось множество выражений, как в театральном спектакле. Больше шести. Удивление, смущение, радость, неловкость, за которой последовало поднятие брови, означавшее вопрос «почему?». Глаза ее превратились в щелки, и она, смеясь, поблагодарила меня. Наверное, так бывает у людей, не способных говорить. Им дается очень подвижное лицо, способное исполнить целую пантомиму, которая может показаться наигранной тем, кто не привык к подобному проявлению чувств.

Я протянул ей коробку. Ее веснушчатая рука потянулась к моей. Что она хочет? Собирается взять меня за руку? Я отдернул руку, коротко кивнул и направился к двери, ощущая ее взгляд на своей спине. Черт, я же просто подарил ей коробку конфет, что еще надо этой дамочке?

Когда я открыл дверь, в квартире было темно. В кровати угадывались очертания Корины.

Было так тихо и беззвучно, что я даже немного удивился. Я подошел к кровати и встал рядом с ней. Она казалось такой спокойной. И такой бледной. В голове у меня раздалось тревожное тиканье, тиканье, обычно ведущее к какому-то выводу. Я наклонился к ней и поднес лицо к ее губам. Чего-то не хватает. Тиканье становилось все громче и громче.

– Корина, – прошептал я.

Никакой реакции.

– Корина, – повторил я чуть громче и услышал в своем голосе то, чего никогда прежде не слышал: беспомощные пронзительные нотки.

Корина открыла глаза.

– Иди сюда, мой медвежонок, – прошептала она, обвила меня руками и затащила в кровать.

– Сильнее, – шептала она. – Я не развалюсь на части, ты ведь знаешь.

Нет, думал я, ты не развалишься на части, и мы, и все это не развалится на части. Потому что именно этого я и ждал, именно к этому я и готовился. Смерть – единственное, что может все разрушить.

– О Улав, – шептала она. – О Улав.

Лицо ее сияло, она улыбалась, но глаза Корины были наполнены слезами. Ее груди белыми, неимоверно белыми волнами ходили подо мной. И хотя в тот момент она была так близко ко мне, что ближе уже некуда, мне казалось, что я вижу ее так же, как в первый раз, на расстоянии, за окном в доме на другой стороне улицы. И я думал, что человека невозможно увидеть более обнаженным, чем в то время, когда он не знает, что за ним следят и его изучают. Меня она таким никогда не видела. Может, никогда и не увидит. И в тот же миг меня осенило. У меня еще оставались мои листочки, письмо, которое мне никак не удавалось дописать. Если оно попадется на глаза Корине, она может все неправильно истолковать. И все же странно, что сердце мое забилось быстрее из-за такой ерунды. Листочки лежали под подносом со столовыми приборами в ящике кухонного стола, и крайне маловероятно, что кто-то его будет двигать. Но я все равно решил выкинуть эти бумажки при первой возможности.

– Да, так, Улав.

Когда я кончил, из меня словно что-то вырвалось, не знаю что, но поток спермы вымыл это из моего организма. Я лежал на спине и тяжело дышал. Я изменился, только не знал как.

Корина склонилась надо мной и поцеловала в лоб.

– Как ты себя чувствуешь, мой король?

Я ответил, но мокрота в горле мешала мне говорить.

– Что? – рассмеялась она.

Я прокашлялся и повторил:

– Я голодный.

Она засмеялась громче.

– И счастливый, – добавил я.

Корина не переносила рыбу, у нее всегда была аллергия на рыбу, это у нее в роду.

Гастрономы уже были закрыты, но я сказал, что могу заказать ей Большую особую пиццу в китайской пиццерии.

– В китайской пиццерии?

– Китайская кухня и пицца. Отдельно, конечно. Я там обедаю почти каждый день.

Я снова оделся и спустился к телефону-автомату. В квартиру я телефон не провел, не захотел. Я не хотел, чтобы ко мне вела линия, по которой люди могут услышать меня, найти меня, поговорить со мной.

Из будки было видно окно моей квартиры на четвертом этаже. За ним стояла Корина, ее голова была окружена светом, как чертовым нимбом. Она смотрела вниз, на меня. Я помахал, она помахала в ответ.

А потом монетка в одну крону провалилась вниз с металлическим звуком.

– Китайская пиццелия, слусаю.

– Привет, Лин, это Улав. Большую особую с собой.

– Не будете здеся кусать, мистел Улав?

– Не сегодня.

– Питанасать минут.

– Спасибо. И вот еще что. К вам никто не заходил и не спрашивал обо мне?

– Спласивал о вас? Нет.

– Отлично. У вас сейчас не сидит никто из клиентов, с кем вы меня раньше видели? Один с такими странными тонкими усами, как будто нарисованными. Или такой человек в коричневой кожаной куртке с сигаретой за ухом.

– Пасмотлим. Не-е-ет…

В заведении было всего столов десять, поэтому я доверился ему. Ни Брюнхильдсен, ни Пине меня не поджидали. Они не раз бывали там со мной, но они не знали, как часто я хожу в китайскую пиццерию. Хорошо.

Я открыл тяжелую металлическую дверь телефонной будки и посмотрел на свое окно. Она все еще была там.

До китайской пиццерии было пятнадцать минут хода. Пицца уже ждала меня, она была запакована в красную картонную коробку размером со складной столик. Большая особая. Лучшая в Осло. Мне уже хотелось увидеть лицо Корины после того, как она откусит первый кусочек.

– Цао!.. – прокричал Лин, как обычно, когда я выходил из заведения.

Дверь захлопнулась за моей спиной, и я не дослушал его прощальное «какао».

Я быстро зашагал по тротуару и свернул за угол, весь в мыслях о Корине. Наверное, я очень напряженно думал о ней. По крайней мере, только этим можно объяснить тот факт, что я их не увидел, не услышал и даже не подумал о вполне очевидном. Ведь если они поняли, что я постоянный посетитель этого заведения, они также должны были понять, что, возможно, я догадался, что они поняли, и поэтому не подойду к этому месту, не приняв определенных мер предосторожности. Так что они ждали меня не в теплом и светлом помещении, а в темноте на лютом морозе, на котором, готов поклясться, даже молекулы едва шевелились.

Я услышал, как два раза скрипнул снег, но чертова пицца мешала мне, и не успел я выхватить пистолет, как к моему уху уже прижался холодный металл.

– Где она?

Это был Брюнхильдсен. Его узенькие, как карандаши, усы двигались, когда он говорил. С ним вместе был молодой парнишка, показавшийся мне скорее напуганным, чем опасным. На карман куртки ему смело можно было прицепить табличку «ученик», но он, по крайней мере, тщательно меня обыскал. Он отдал мой пистолет Брюнхильдсену. Думаю, у Хоффманна хватило ума отправить на помощь Брюнхильдсену молокососа без режущих предметов. А может быть, у него где-нибудь припрятан нож – оружие сутенеров. Пистолет – оружие наркобизнеса.

– Хоффманн сказал, что ты останешься в живых, если выдашь его жену, – заявил Брюнхильдсен.