Дети галактики или Чепуха на постном масле - Екатерина Вильмонт

И вот мы переехали в Пахру. Боже, какой простор, какая воля после коммуналки. Правда, в школу приходилось ходить за два километра в военный городок на 36-й километр Старокалужского шоссе. По дороге на дачу мы проезжали деревни Коньково, Теплый Стан… Большой дом, большой участок. Но пришла пора идти в школу, в четвертый класс. В сентябре это было даже приятно – идти пешком, но когда зарядили дожди… В поселке заасфальтирована была пока еще только одна улица, то есть собственно, шоссе, а вот чтобы дойти до шоссе требовались усилия поистине титанические. Почва в Пахре была глинистая и превратилась буквально в топь. Ходить можно было только в резиновых сапогах, да и то приходилось эти сапоги двумя руками вытаскивать из грязи. В результате мы делали так: мама провожала меня до шоссе, там я переобувалась, грязные сапоги мама забирала, а чистые я брала с собой и надевала их на обратном пути. И так, пока не наступила зима. Постоянным спутником у меня был ныне знаменитый кинорежиссер Иван Дыховичный, тогда просто Ванька. Он был моложе меня на год, но общаться с ним было весело. Он всегда знал, что нынче в моде, несмотря на более чем юный возраст. Дочь Татьяны Аркадьевны Смолянской, моя нежно любимая подруга Наташа Фиш, вспоминает, что как-то я сказала: «Судя по тому, что говорит Ваня, его родители тоже против советской власти». Взрослые, слышавшие это заявление одиннадцатилетней девицы, похолодели! А тетя Таня сказала маме: «Тата, самое страшное тут слово „тоже“!».

Кстати, в ту первую зиму в Пахре на меня возложили весьма ответственную задачу – выгуливать беременную Наташу Фиш. Мне это льстило безмерно, еще бы – взрослая замужняя женщина гуляет под моим присмотром. Мы ходили в лес, беседовали чинноблагородно и, насколько я помню, нам обеим не было скучно.

Кстати, два забавных эпизода, связанных с Наташиным сыном Мишкой, которого я выгуливала еще, так сказать в утробе матери. В школе ему велели написать слово «герой» в дательном падеже. Он написал «По герою ползала муха». Казалось бы, все правильно, «герой» в дательном падеже, но в нашей галактике этого было недостаточно, родителей вызвали в школу и долго песочили за идеологическую незрелость восьмилетнего пацана. Тот же Мишка прославился среди знакомых тем, что спросил у матери, кто такие евреи.

– Это такой народ…– слегка растерялась Наташа.

– Народ? И где они живут? – Везде, они рассеяны по всему миру… – А в Москве они есть? – Есть.

– А у нас на Полянке?

– И у нас на Полянке.

– Евреи? На Полянке? – несказанно удивился Миша Гальперин. В детском саду ему еще не успели объяснить, кто он такой.

С нами частенько ходила гулять и Альба, собака Фишей, гладкошерстный фокс, белый, с черными ушками, существо фантастического ума. Как-то Татьяна Аркадьевна сказала дочери: «Наташа, одевайся, идем к Вильмонтам». Подойдя к нашему дому, они обнаружили у крыльца Альбу. Она знала, куда идти. В другой раз мама сказала: «Наташа, зайди к нам, есть косточки для Альбы». Альба это услышала и прямым ходом направилась к нам. Создавалось впечатление, что она понимала каждое слово.

Школа в военном городке была хорошая, у меня появились новые подружки из офицерских семей. Помню, как-то осенью нам объявили, что в ближайшие дни занятий не будет, нас посылают убирать картошку. Конечно, ребятня была в восторге. Но боже, что это была за уборка! Каждому выделялась полоса топкой земли, из которой голыми руками надо было выбирать картошку, сил у нас было не так уж много, и если поначалу все старались, жаждали соревноваться, кто быстрее соберет, то через несколько часов мы выбивались из сил, и кто-то додумался, что если хочешь отличиться, лучше затаптывать картошку в грязь, иначе норму просто не выполнить.

В результате этих сельскохозяйственных работ многие из нас потом долго хворали. На мой взгляд в этом казусе как в капле воды отразились все провалы нашего сельского хозяйства. Кому в голову взбрело посылать такую мелюзгу в поле, давая норму наравне со старшеклассниками? Наверняка какому-то чиновнику из местных. Сколько картошки пропало, сколько учебных часов, не говоря уж о здоровье детей.

Я проучилась в Пахре два года – четвертый и пятый класс, а потом родители получили двухкомнатную квартиру в писательском доме на Ломоносовском проспекте. Боже, какая была радость! Мы приехали смотреть квартиру и чуть не рехнулись от счастья. Дом был оборудован по финской технологии. Отопление в стенах, окна на винтах, а главное финская стенка в кухне. Раковина из нержавейки и белые шкафы! Просто чудо по тем временам! Стенка шла углом, а в углу были круглые вертящиеся полки.

– Катька, мы с тобой будем играть в аптеку! – возликовала мама. В те годы в аптеках были круглые вертящиеся полки. Жизнь в этой квартире поначалу казалась чудом не только из-за финской кухни и белой ванной комнаты. В те годы, видимо, было сильное желание приблизиться к человеческим нормам жизни. Велось огромное жилищное строительство, и в новых районах была масса всяких нововведений. Например, из молочной напротив носили на дом молоко, кефир, сырки, из булочной – хлеб. Из диетического магазина у Калужской заставы возили заказы. Их доставлял импозантного вида мужчина по имени Петр Дмитрич. В эти заказы входили и яйца. Тогда диетические яйца высшей категории стоили рубль тридцать за коробку, а первой категории, мелкие, рубль девять. Мама терпеть не могла мелких яиц и потом еще в течение многих лет презрительно называла их «Петькины яйца». «Опять ты купила „Петькины яйца“!» – возмущалась она, к некоторой оторопи Пети Гейбера, который как-то услышал эту фразу. Однако благодать довольно быстро кончилась. Сначала перестали носить хлеб, потом молоко, а потом и Петр Дмитрич куда-то сгинул. Видимо, городские власти решили, что нечего баловать людей, чай не буржуи. Тогда как раз начиналась космическая эра.

Наш дом располагался рядом с кинотеатром «Прогресс», где ныне находится театр Джигарханяна. Билеты, особенно на дневные сеансы, стоили какие-то копейки и я бегала на все фильмы, которые там шли. Мне было лет двенадцать, не больше, когда я попала на фильм «Все о Еве» с потрясающей Бэтт Дэвис. Он меня буквально ошеломил, я смотрела его раз пять подряд. Посмотрев его вновь не так уж давно, я пришла к выводу, что у меня в двенадцать лет был уже неплохой вкус. Еще одним потрясением, правда, совсем иного рода, стал фильм с Марио Ланца «Любимец Нового Орлеана». Его я тоже видела множество раз. Но все рекорды побил «Мистер Икс» с Георгом Отсом. Мы с мамой обе в него влюбились. У нас в доме было много его пластинок, мы ходили на все его концерты и гастрольные спектакли. А потом нередко ездили в Таллин, в театр «Эстония». Это был поразительный артист, обладавший не только фантастическим по тембру голосом, великолепной внешностью и обаянием, но и настоящим драматическим талантом. Ему были подвластны все жанры, от легчайшей оперетки до глубоко трагических оперных партий, таких как Рене в «Бале-маскараде», Яго в «Отелло», Риголетто. А какой это был Онегин! А Демон! А «Дон Жуан»! А «Джанни Скикки!» На московских гастролях театра «Эстония» в 1972 году, в ту страшную иссушающую жару, я видела Отса в роли Кола Брюньона в опере Кабалевского. Его танец, когда Кола борется с чумой, до сих пор стоит у меня перед глазами. Тогда же я впервые услышала Отса в мюзикле «Человек из Ламанчи». Несмотря на все мыслимые в Советское время регалии, по-настоящему этот великий, без преувеличения, артист не был достаточно оценен, ибо позволял себе петь эстрадные песни. Многие его по этому поводу не считали серьезным артистом. К сожалению, эта ханжеская точка зрения на легкие жанры сохраняется и по сей день, чего бы это ни касалось. Сколько презрительного фырканья я слышала по поводу, например, Владимира Спивакова, который не всегда убийственно серьезен за пультом. Таких примеров множество. Но речь не о том.

В самом начале шестидесятых родители наконец продали дачу в Пахре, у них попросту не было денег содержать этот дом в советских условиях. И сбагрив непосильную ношу, сняли на лето дом в местечке Высу в Эстонии. Помню, как-то ночью мама разбудила меня: «Помоги отодвинуть кровать, крыша протекла!».

Кровать была отодвинута, под течь поставлен таз. Мама улеглась и с наслаждением проговорила: «Какое счастье, что это съемный дом! Утром скажу хозяевам, что крыша течет и все!».

Мы жили на этой даче несколько лет, дом был большой и там у нас бывали самые разные гости. Однажды жила месяц и Нина Станиславовна Сухоцкая, о которой я писала выше, а в соседнем доме была снята комната для ее подруги Фаины Георгиевны Раневской, которая столоваться ходила к нам. Она была остроумна, в этом нет сомнений, бесконечно талантлива, и так же бесконечно одинока и несчастна. Все так, как пишут в многочисленных благостных воспоминаниях. Но у меня, шестнадцатилетней девочки, осталось от нее и другое впечатление. Она бывала чудовищно бестактна и деспотична, особенно в отношении Нины Станиславовны. И это чувствовали все в доме. Помню смешной случай. Фаина Георгиевна панически боялась мышей. В домах у эстонцев мышей не водилось, но наш кот Куке с восторгом охотился на полевок и, конечно же, с превеликой гордостью приносил в дом свои трофеи. Как-то после очередной бестактности Фаины Георгиевны, мы сидели на террасе за обедом и вдруг увидели, что к крыльцу бежит Куке с добычей в зубах. Обычно в таких случаях мы его гоняли, но тут по молчаливому согласию промолчали. Крику было! Может и нехорошо по отношению к великой артистке, но что сделаешь, так оно было! А в довершение всего Фаина Георгиевна сманила нашу домработницу. Правда, та выдержала каких-нибудь два месяца и вернулась к нам в слезах раскаяния. «Я думала, она такая знаменитая, а она меня за человека не считала!».