Поэтические переводы - Марина Цветаева

Клонится, что черви жрут

Милую. Верни здоровье

Ей, и оба оживут!

Снадобью противоядье

Раздобыв, верни стране

Сына царского, больному —

Жизнь, успокоенье — мне».

В землю тулится несчастный,

Бьется сердце о ребро.

Тот, кто каджу продал душу,

Может ли творить добро?

Медлит Шерэ, не находит

Слов, в раздумье погружен.

За него царю ответил

Тяжкий, похоронный звон.

Колоколу — двери вторят,

Толпы вторят у ворот,

Вместе с колоколом стонет

И рыдает весь народ.

царь

Шерэ, что это за звуки?

Мрачное идет за ум…

шерэ

Плач, быть может… Смех, быть может…

Может, пиршественный шум…

Отбыл Шерэ за вестями,

Но уж весть идет сама:

С головой, покрытой пеплом,

В потрясенности ума,

Окровавленностью лика

Изъявляя скорбь и страх,

Визирь внутренних покоев

Пред царем стоит в слезах.

«Да иссохнет царский недруг,

Иссуши его Господь,

Как от участи Годердзи

Сохнут кость моя и плоть.

К страшной вести приготовься,

Царь! В расцвете естества

Мертв твой первенец Годердзи,

И Этери с ним мертва.

Воевал я, царь, немало,

Очи — сытые мои,

Но ужаснее кончины

Не видал за все бои.

Привели к нему Этери,

Посадили на кровать,

Умирающий к болящей

Руки вытянул — обнять…

Обнял, и душа из тела

Вылетела, точно дым,

А несчастная кинжалом

Закололася над ним».

Побелел Гурген, как саван:

«О, злосчастная чета!

Всем ветрам теперь раскрыты

Царства древнего врата!

Сын, зачем оставил землю

Прежде сроку своего?

Бог, зачем у старца вырвал

Посох старости его?»

Солнце миру улыбнулось

Из-под золота волос,

Но земля его улыбку

Встретила ручьями слез.

Толпы в траурных одеждах

Топчутся по площадям.

Отереть тоски потоки

Руки тянутся к глазам.

Реют черные знамена.

Скорбь до неба донести —

Задымили по столице

Поминальные костры.

Перед скорбными войсками —

Спасалар, вожатый сеч,

Встал, глаза потупив долу,

Руки положил на меч.

Смолкли трубы. Барабанов

Смолк победоносный гром.

На уста нейдет поэту

Стих о доблестном былом,

Чтобы не было под небом

Звуков неги и любви,

Соловьев снесли в подвалы,

И замолкли соловьи.

Пусто каждое жилище:

Провожают стар и млад,

Провожают прост и знатен,

Обездолен и богат.

Вслед за пастырями в ризах

Визири шагают в ряд.

Не явился только Шерэ,

Совести познавший ад.

По волнам людского моря,

Точно морем голубым,

Высоко плывут два гроба:

Медный — с нею, белый — с ним.

За ворота городские.

Вышли. В поле, над горой,

Место выбрали пустое,

Как наказывал больной,

И зарыли, друг от друга

Не вблизи и не вдали, —

Так, чтоб темными ночами

Взяться за руки могли.

И пошла кружить по царству

Изумительная весть:

Что цветам на их могилах

Круглый год угодно цвесть.

Презирая расстоянье,

Призывает как рукой,

Роза с царственной могилы

Скромную фиалку — той.

Но еще одну примету

Чудную скажу тебе:

От могильного подножья

Вдоль по золотой трубе

Ключ бессмертия струится,

Всё питая и поя.

Наклонись к нему — и канет

Всякая печаль твоя.

К небожителям причислен,

Кто нагнется над водой,

Кто бы ни был он — хоть зверем

Иль букашкою немой.

— Что же с визирем-злодеем?

Все ли царь к нему хорош?

— День и ночь он, ночь и день он

На дороге точит нож.

— Что затеял? Что задумал?

Нож зачем ему востер?

— Тени собственной боится

Лиходей с тех самых пор.

Больше визирем не хочет

Быть, до власти не охоч.

Плачем плачет, ножик точит

Ночь и день он, день и ночь.

Тело — в лыке, с видом диким

Ножик прячет в рукаве.

Бьют несчастного крестьяне

Палками по голове.

По оврагам, по ущельям,

Тощ, как собственная тень,

Волком рыщет, смерти ищет

День и ночь он, ночь и день.

Разучившись по-людскому,

Голосит в лесную дичь,

То как пес он, то как лис он,

То как бес он, то как сыч.

То с пастушеской свирелью

Лесом бродит, как во сне,

То побед былых оружье

Следом возит на осле.

Всех жилье его пугает,

Годное для воронья,

И лицо — еще темнее

Темного его жилья.

Понадеялся спастися,

Мертвой душу откупить:

Стал с монахами поститься,

Воду пить, поклоны бить.

Но ни бденье, ни раденье

Не смогли ему помочь.

— Для чего же ножик точит

Ночь и день он, день и ночь?

— Очи выколоть он хочет,

Ночи хочет! Об кремень

Оттого и ножик точит

День и ночь он, ночь и день.

РАНЕНЫЙ БАРС 

(Поэма)

Таял снег в горах суровых,

В долы оползни ползли.

Снежным оползням навстречу

Звери-туры в горы шли.

Шел за турами вожак их

С тихим криком: берегись!

Вволю нализавшись соли,

Стадо возвращалось ввысь.

Вот и крепости достигли.

Здесь, за каменным щитом,

Круторогому не страшен

Тот с ружьем и волк с клыком.

Но стрелку и горя мало —

Новою надеждой полн:

На утесе, глянь, оленье

Стадо взобралось на холм.

И сокрылось. Сном сокрылось!

Как бы не сокрыла даль

И последнего оленя

С самкою! Рази, пищаль!

Выстрелил! Но мимо пуля!

Не достала, быстрая!

Только шибче поскакали

Быстрые от выстрела!

Звери вскачь, охотник следом,

Крупный пот кропит песок.

Трижды обходил в обход их

И обскакивал в обскок,

Но как стаду вслед ни прядал,

Сотрясая холм и дол,

Ближе чем на трижды выстрел

К мчащимся не подошел.

Эх, кабы не на просторе,

А в ущелье их застиг!

Был бы праздник в горной келье

И на вертеле — шашлык!

Пир бы длился, дым бы стлался…

Созерцая гордый рог,

Здорово бы посмеялся

В бороду свою стрелок!

С горы на гору, и снова

Под гору, и снова ввысь.

Целый день гонялся тщетно —

Руки, ноги отнялись.

Голоден. Качает усталь.

Кости поскрипом скрипят.

Когтевидные цриапи

Ногу до крови когтят.

Пуще зверя изнемогши,

Точно сам он был олень,

Злу дивится, дню дивится,

Ну и зол, дивится, день!

А уж дню-то мало сроку.

Глянь на солнце: ввысь глядит,

Вниз идет. Уж скоро в долах

С волком волк заговорит.

Холм с холмом, тьма с тьмой смесится:

С горной мглой — долины мгла.

Скроет тура и оленя,

Скроет шкуру и рога.

«Матерь мощная! Царица

Векового рубежа,

Горной живности хозяйка,

Всей охоты госпожа,

Все охотники — сновидцы!

Род наш, испокон села,

Жив охотой был, охота ж

Вещим сном жива была:

Барс ли, страшен, орл ли, хищен,

Тур ли, спешен, хорь ли, мал, —

Что приснилось в сонной грезе —

То стрелок в руках держал.

Матерь вещая! Оленя

Мне явившая в крови,

Оживи того оленя,

Въяве, вживе мне яви!

Чтобы вырос мне воочью

Исполин с ветвистым лбом!

Чтобы снившееся ночью

Стало сбывшееся днем».

Помоляся, стал Мтварели

Хлеб жевать — зубам гранит!

Вдоль по берегу ущелья

Вверх глядит, вперед глядит.

Островерхие там видит

Скалы статной вышины.

Можжевельником покрыты,

Папортом опущены.

С можжевеловой вершины

Мчит ручей хриплоголос,

Пеной моет — все ж не может

Дочиста отмыть утес.

Встал охотник, встал, как вкопан:

Вот оттуда-то, с высот,

Раздирающий, сердечный

Стон идет — то зверь зовет.

Погляди! На самой круче,

В яркой росписи пчелы,

На площадке барс могучий

Вытянулся вдоль скалы.

Лапу вытянул по гребню,

С лапы кровь течет в ручей,

И, с водой слиясь, несется,

В вечный сумрак пропастей.

Стонет он, как муж могучий

Под подошвою врага!

Стонет, как гора, что тучу

Сбрасывала — не смогла!