Эпизоды жизни - Сергей Калабухин

себе заявила простата, вылечить которую врачам не удалось. И вот, наконец, мы добрались до недуга, из-за которого дед Лёша из своего дома в Воскресенске попал в палату № 8 Коломенского кардиоцентра.

— Сидели с женой на диване и смотрели телевизор, — рассказал он. — Внезапно мне стало трудно дышать, жена вызвала «Скорую», и та немедленно доставила меня сюда, в Коломну. Сразу же сделали операцию, и вот я здесь.

Так получилось, что лекарства от инфаркта спровоцировали обострение геморроя! И вскоре дед Лёша лёг и начал крутиться с боку на бок на койке, громко стонать и чуть не плакать, как ребёнок. Потом опять сел и взял с тумбочки пластиковую крышечку от бутылки с водой. В таких крышечках медсестра трижды в день приносила каждому из нас назначенные доктором лекарства.

— Таблетки! — с явным отвращением произнёс дед Лёша и проглотил сразу всю горсть пилюль. — Одно лечат, другое калечат.

Вот в Азии я видел, как местные мужики змей ловят. Есть там такая маленькая и жутко ядовитая змейка, название которой в переводе на русский язык означает «голова-хвост» или что-то похожее, я уже сейчас точно не помню. У неё очень трудно на глаз определить, где голова, а где хвост — уж очень они похожи.

Так вот, поймав эту тварь, змеелов загоняет её в обычную стеклянную бутылку, затыкает горлышко и оставляет на солнце. За несколько дней на жарком азиатском солнце змея высыхает, как мумия. Змеелов везёт эту бутылку в город и продаёт на базаре за очень большие деньги. Потому что лекарство, приготовленное из таких высушенных змей, лечит чуть ли не все болезни, особенно — бесплодие у женщин.

Змею измельчают в порошок, добавляют его в муку, пекут хлеб или пироги, которые и дают больным. В похлёбку ещё добавляют в качестве приправы. И люди выздоравливают! А я эти проклятые таблетки пью уже который день, а толку нет, зато геморрой вот опять мучить начал…

— А ты напиши своим азиатским друзьям, — посоветовал Костя. — Пусть пришлют тебе такую бутылку со змеёй.

— Поздно, — сокрушённо покачал лысой головой дед Лёша. — Раньше я просто подходил к проводнику поезда «Москва — Ташкент» и отправлял с ним посылочку, а там его уже встречали мои друзья. Или сам у него получал подарок из Узбекистана. А теперь никто из проводников связываться с такими посылками не хочет. Запугали их очень из-за наркотиков и террористов. Так на границе проверяют, что никто и не пытается что-либо спрятать. А уж когда нескольких посадили за контрабанду наркотиков, то и вовсе никто слышать о передаче посылок не хочет. И ведь не знали те, кого посадили, что наркотики везут. Их же внутри фруктов и орехов спрятали! Так скорлупки, говорят, склеили, что и не догадаешься. А как доказать, что ты не знал про наркотики?

А если не наркотики, а бомбу подсунут под видом дыни какие-нибудь террористы? Да ещё взорвут её вместе с твоим вагоном и тобою! Нет, никто из проводников сейчас никаких посылок передавать не берётся, ни за какие деньги…

— А по почте?

— Почта таких посылок не принимает. Да я ею и не пользовался никогда — разве что письма слал. А сейчас зачем что-то писать, если у всех сотовые телефоны есть? Ох, и больно же! Ой, мамочка! — необычным для него тонким голоском подвывал Лёша. — Да что же это такое? Когда ж оно кончится? А почему в такие моменты зовут маму? — вдруг спросил он.

— А кто ж ещё пожалеет, если не мама? — ответил я.

— Кто ж пожалеет, если не мама? — поддержал меня Николай.

— Да? — неуверенно промолвил дед Лёша и как-то странно посмотрел на нас.

Между прочим, за всё время нашего совместного проживания в палате № 8 он рассказывал нам о многих событиях в своей долгой жизни, а вот о родителях не сообщил ничего. Мельком упомянул пару раз об отце, но вот о матери не сказал ни слова. В день знакомства Николай спросил его, откуда он родом, потому что в речи деда Лёши явно слышался какой-то странный акцент.

— Не знаю, — кратко ответил Лёша и поспешил сменить тему.

Диля

Утром в палату вошла санитарка, чтобы сделать влажную уборку: помыть пол, вытереть пыль с мебели. Она оказалась узбечкой, лет сорока — пятидесяти. Дед Лёша что-то сказал ей, та ответила, завязался диалог, из которого мы поняли только три слова: Бухара, Ташкент и самосвал. Когда санитарка ушла, я спросил Лёшу, откуда он знает узбекский язык?

— Перед самой войной мы с отцом переехали из Запорожья в Ташкент, — ответил тот.

Я удивился двум вещам: во-первых, выходит, Лёша всё же знал, откуда он родом, а во-вторых, учитывая его возраст (восемьдесят лет), тот перед войной должен был быть совсем маленьким ребёнком и, следовательно, очень зависеть от матери. Почему же он говорит только об отце? Но я не успел задать свои вопросы, так как дед Лёша вдруг очень возбудился, даже встал с кровати и с явным возмущением выдал такую речь:

— Вы знаете, что узбеки во время войны приняли в свои семьи десятки детей, эвакуированных из России, Украины и Белоруссии? Растили их наравне со своими, кормили, одевали, ни одного не бросили погибать от голода и холода. А ведь им и самим в то время жилось нелегко! И вот теперь, когда узбеки приезжают за помощью сюда, в Россию, их здесь презирают и обзывают «чурками»!

Вот Диля, например, что сейчас тут была. Она закончила институт в Бухаре, работала журналистом, а теперь вынуждена днём мыть полы в коломенской больнице, а вечером подрабатывать судомойкой в каком-то кафе. Муж её работает на стройке шофёром самосвала. Почти все заработанные деньги они отсылают домой на содержание родителей и троих детей. Работают, между прочим, каждый день, без праздников и выходных, как какие-то бесправные рабы! А если будут возмущаться, их немедленно уволят, ведь на их место легко найти других таких же гастарбайтеров. Вот такая «благодарность» за помощь беженцам во время войны…

— Ты, Лёша, как говорил Райкин, «в принципе — прав, но по существу — глубоко ошибаешься», — не выдержал я, в то время как остальные молчали, отводя глаза. — Не надо упрекать русских в неблагодарности. Мы вбухали в эти азиатские испокон веков нищие земли и народы миллиарды рублей и труд миллионов наших людей. И в царское время, и в советское. Особенно во времена СССР все эти республики буквально сидели на нашей шее. Мы дали им всё, что имели сами: всеобщее образование, бесплатную медицину, построили города и промышленные