Конклав ночи. Охотник - Александр Сивинских

Дойдя до своей машины, я засек время. Ильяс появился через пять минут ровно.

– Ну чего? – как обычно скороговоркой спросил он, запрыгнув на место рядом со мной и сняв фуражку.

– Проросло дельце на полсотни баксов, братишка. Во-первых, мне бы хотелось полюбоваться на труп Хохорева Степана Виленовича. Во-вторых, потолковать со смельчаком и спортсменом Чичко.

– Че’т не понял, за какое дельце полтинник-то? – хитро прищурился Ильяс. – За первое или второе?

– За каждое, грабитель, – вздохнул я.

– А, тогда клево. Ты знал, к кому обратиться, Раскольник. Короче, у наших экспертов холодильник гробанулся на фиг. Поэтому Хохорева увезли в городской морг. А у меня в морге свояк работает. Прозектором. Сейчас как раз его смена. Но ему тоже придется дать. Рубчиков пятьсот. Найдешь пятихатку?

– Не вопрос, – пожал я плечом.

– Тогда поехали. Только мобилу дай, я ему звякну.

– Помнишь номер?

– У меня память – во! Да и че там помнить? Начало «мегафоновское», конец – шесть шестерок.

– Правда, что ли? – поразился я.

– Провалиться мне, – хихикнув, сказал Ильяс и запиликал телефонными кнопками.

…В морг мы зашли со служебного хода. Свояк Ильяса, крупный мужик с лицом горького пьяницы и руками вроде экскаваторных ковшей, поджидал нас снаружи, куря самокрутку. Табачок у него был явно самосад, ароматный как черт-те что.

Получив свою пятисотенную, прозектор выбросил окурок в урну и молча двинулся внутрь здания, громко шаркая потрепанными войлочными тапочками.

В морге я оказался впервые, и мне там решительно не понравилось. Во-первых, здание, на мой взгляд, требовало капитального ремонта. Или хотя бы покраски. Облупленные стены и двери из расслоившейся фанеры навевали жуткую тоску. А во-вторых, здесь попахивало. Примерно так же пахнет от низших упырей. Только намного острей и, как бы это выразиться… «горячей». Конечно, я понимал, что кровососам тут делать совершенно нечего, но натренированные рефлексы приказывали держаться настороже. Я даже отстал на минуту, будто бы перешнуровать ботинок, а на самом деле для того, чтобы вытащить из-за голенища нож и спрятать в рукаве. Паранойя? Жизненный опыт доказывал, что лучше быть параноиком, нежели мертвецом.

Мы прошли длинным коридором, свернули, поднялись этажом выше, прошли немного, опустились по плохо освещенной лестнице в подвал.

– Наверное, неудобно таким путем покойников таскать, – подал я голос.

Прозектор остановился, повернулся ко мне всем телом, некоторое время что-то соображал, а потом сообщил:

– Вообще-то доступ к холодильным камерам имеется короткий. И ворота широкие, удобные, прямо с улицы. Но через тот вход ты еще успеешь въехать.

Ильяс захихикал. Свояк покосился на него неодобрительно, перевел взгляд на меня.

– А пока не торопись, ладно?

– Договорились, – сказал я.

В подвале уже не то чтобы пахло, а откровенно разило трупным запахом. Температура держалась сравнительно высокая, градусов восемнадцать. Похоже, охлаждающие агрегаты были неисправны не только у полицейских экспертов. Двери здесь были из оцинкованного железа, с крошечными застекленными окошечками. Окошечки закрашены белой краской. Мы подошли к двери под номером «четыре», и прозектор объявил:

– Хохорев тут. Лежит прямо на смотровом столе, не перепутаете. Входите, а я постерегу.

– Слышь, Раскольник, – протараторил Ильяс. – Давай один. Я че’т не кайфую от трупаков.

– Ты тоже входи, – отрезал прозектор, отпирая замок. – Мало ли, нагрянет кто-нибудь, не дай боже. Не хочу проблем.

Он зажег в камере свет, и мы с Ильясом вошли.

Бывший однокашник премьера и впрямь лежал на столе. Тело даже не прикрыли простынкой. Брюки ему оставили, но торс был обнажен, ступни босые. На большом пальце ноги – бирка из рыжей клеенки с неразборчивыми записями шариковой ручкой.

Ильяс остался возле двери. По-моему, его слегка мутило. Ничего, сто енотов быстро вернут душевное равновесие.

Я медленно обошел смотровой стол слева, остановился. Рана на шее мертвого издателя выглядела кошмарно. Вернее, вместо шеи присутствовала одна сплошная рана. Казалось, Степана Виленовича терзала целая стая волков одновременно. Или одно существо, но имеющее гигантскую пасть. Например, как у белой акулы. Моя Мурка не смогла бы так разорвать человеческое горло в принципе. Я отлично знал ее точный, можно сказать «хирургический» стиль и был уверен: тут поработала не она. Впрочем, сказать, что я догадывался, чьих это клыков дело, было нельзя. Такие раны мне никогда не встречались. Вообще.

– Ну че? – пискнул от двери Ильяс. – Налюбовался?

– Нет еще, – сказал я и приподнял ножом верхнюю губу покойника. Зубы нормальные и даже отличные, при жизни у Хохорева явно был дорогой стоматолог. Все до одного на месте. Я бросил взгляд на грудь и живот. Кровь, конечно же, натекла из горла, следов вскрытия не имелось. Набравшись духу, расстегнул у мертвеца штаны, приспустил. Гениталии целы. Значит, Степан Виленович действительно не высший, которого безвестным, но крайне впечатляющим способом решил завалить кандидат на принадлежность к племени ночных.

– Вот теперь все, – сказал я, убирая нож обратно за голенище.

Сержант, облегченно выкрикнув «слава Аллаху», пулей вылетел из камеры. Я посмотрел на лицо Степана Виленовича. Оно было запачкано кровью, но абсолютно безмятежно. Ни испуга, ни страдания. Словно горло ему разодрали внезапно, молниеносно и одним движением.

Старший лейтенант Чичко, бесстрашный борец с взбесившимися росомахами, квартировал в полицейском общежитии. Без Ильяса внутрь меня, скорей всего, не пустили бы: вахтер выглядел чрезвычайно внушительно и посторонних явно не жаловал.

А общежитие оказалось более чем пристойным. Двухкомнатные квартиры-малосемейки с кухнями, ванными и балкончиками. Повсюду порядок, вкусные ароматы домашней пищи, живые растения в кашпо. Два работающих лифта без запаха мочи и настенной росписи а-ля «я знаю строение женского тела». В вестибюле первого этажа работал большой телевизор, возле него сидели женщины в халатиках и спортивных костюмах. Смотрели ночной канал о чувственной любви. Пара зрительниц была очень даже ничего. Ильяс, шепнув, чтоб я ни в коем случае не выдавал его Чичко, присоединился к ним. Сразу затараторил, тут же вспыхнул ответный смех. Похоже, моего провожатого здесь хорошо знали и питали к нему добрые чувства.

Комната Чичко располагалась на четвертом этаже, в самом конце коридора. Рядом была дверь, ведущая на большой общий балкон. Там курили и не вполне трезвыми голосами беседовали об автомобилях. В полтретьего ночи. Оказывается, полицейские, как и их супруги, необыкновенно мало нуждаются в сне.

Приложив ухо к двери, прислушался. Кажется, в комнате старшего лейтенанта кто-то был – и тоже не спал. Я негромко постучал. Подождал и постучал снова, требовательней. Послышались шаги, знакомый строгий, но с юношеским звоном голос спросил:

– Кто?

– Открывай, Чичко, – сказал я. – Это Раскольник.

Дверь приоткрылась. Старший лейтенант высунул плечо и перебинтованную голову. На щеке виднелась длинная, неглубокая царапина.

– Кто вас сюда пустил в такое время?

– Без разницы. Дай войти, разговор есть.

– Во-первых, принять я вас не могу, у меня гости. А во-вторых, пока вы мне не скажете, каким образом проникли на территорию охраняемого общежития, никакого разговора не будет. Вообще.

– Ладно, – сказал я. – Будь по-твоему. Меня провела женщина.

– Какая женщина?

– Ты что, лейтенант, контуженый? – удивился я. – Баба, понял? Замужняя. Благоверный у нее натуральный зверь. Но в настоящее время, к счастью, на «круглосуточном», х-хэ. Так что не пытай, буду молчать как красный партизан. Да и ты ведь мне свою не показываешь, а? – Я заговорщицки подмигнул.

– Прекратите мне «тыкать», Раскольник. И с чего вы взяли, что мой гость – дама?

– Если у меня рожа неандертальца, это не значит, что я тупой. Запах французских духов распознать как-нибудь сумею. Только не говори, что это твой собственный парфюм, – усмехнувшись, добавил я. – Почему-то мне кажется, что лейтенанты полиции таким не пользуются. Или я ошибаюсь, голуба?

Румяное лицо Чичко от гнева покрылось алыми пятнами, он махом выскочил в коридор и сгреб меня за грудки.

– Послушай, ты, урод… – зашипел он гневно.

– Так-то лучше, – сказал я спокойно. – А то «вы» да «вы».

С балкона вышли двое мужиков в футболках и трениках. Посмотрели на нас. Тот, что был погрузнее, отрывисто спросил у Чичко:

– Проблемы, земляк? Что за кадр? Мешает отдыхать?

Я стоял смирно, улыбался насколько мог дружелюбно. Конечно, с такой внешностью, как у меня, выражать дружелюбие весьма затруднительно. Все равно собеседнику кажется, что этот звероподобный мужик с пиратской бородкой замышляет недоброе.

– Да нет, ребята, все в порядке, – сказал Чичко и тут же от меня отцепился.