Сатанинский смех - Фрэнк Йерби

– Это он, – закричал пострадавший от рук Жан Поля, – это же, о, Боже!

Жерве вытолкал его за дверь, вышел сам и закрыл дверь за собой. Им слышен был его голос, дрожащий и слабый, произнесший:

– Господа, не могу отрицать того, что вы видели собственными глазами, но я убью на дуэли любого из вас, кто посмеет вспомнить то, что он здесь видел!

Наступило молчание, потом другой голос манерно произнес:

– К дьяволу, ваши театральные штучки, Жерве. Никто из нас не проронит ни слова, и вовсе не из боязни вашей шпаги. Я, к примеру, во все дни недели держу в руках это смертоносное лезвие чаще вас. Сейчас речь не об этом, ибо на карту поставлена честь всего нашего сословия. А теперь отойдите и позвольте нам разделаться с этим молодцом…

– Нет, – возразил Жерве спокойно, – это мое дело, и только мое. Я не допущу никакого вмешательства…

В спальне Николь очнулась первой.

– Беги! – шепнула она, голос ее стал хриплым от страха. – Беги через окно… ты можешь спуститься… там вьющееся дерево… и… Бога ради, Жанно, беги!

– Нет, – засмеялся Жан, – я, Николь, от него не побегу. На этот раз мы с господином Граверо должны раз и навсегда решить наш спор.

Дверь тихо отворилась, вошел Жерве и прикрыл ее за собой.

– Ну, Марен, – прошипел он, – вы все-таки вынуждаете меня убить вас?

– Марен? – вырвалось у Николь. – Ее брат?

– А ты даже не знаешь его имени, ты, грязная маленькая потаскушка? – прорычал Жерве. – С тобой я разберусь позже, и этот день ты не забудешь до конца жизни.

– Господин граф мог бы тщательнее взвешивать свои слова, – насмешливо произнес Жан. – Приношу свои извинения в этой связи, господин граф, но я должен убить вас сейчас же, мне нечего добавить…

Он спокойно вынул из кармана пистолет и прицелился в сердце графа де Граверо.

– Жан! – всхлипнула Николь. – Умоляю, Жан, не стреляй! Он… он мой брат, ты не должен… ты не можешь…

Очень медленно Жан опустил оружие.

– Выходит, господин граф, – насмешливо произнес он, – мы опять лишены удовольствия убить друг друга. Я говорю вам до свидания и умоляю не ходить за мной следом, иначе мне придется дать вам урок, после чего вы легко можете остаться калекой, по меньшей мере…

С этими словами он решительно повернулся и, сохраняя полное спокойствие, шагнул к окну. Он перекинул одну ногу через подоконник и замер, глядя на Николь.

– Прощай, голубка, – проговорил он, – так-то лучше…

– Нет! – закричала Николь и метнулась к окну.

Она схватила его обеими руками, обнимая, охваченная ужасом и горем, целовала его лицо, глаза… Она была между ним и Жерве, и ее тяжелое шелковое платье с кринолином почти совсем заслонило фигуру Жана, но по лицу Жерве Жан мог догадаться, как выглядела она в этот момент в глазах брата.

У Жерве были почти безумные глаза. Он протянул руку, грубо оторвал Николь от Жана, повернул лицом к себе.

– Николь! – раздраженно проскрипел он. – Бога ради, я…

– Видишь, брат, что происходит? – спокойно прервала его Николь. – Я с великой радостью отдам за него жизнь. Теперь ты должен отпустить его. Потому что если ты убьешь его, что бы ты после этого ни сделал со мной – отошлешь меня в монастырь или получишь lettre de cachef[8] от короля и заточишь меня в тюрьму или запрешь здесь, – я умру через час после того, как узнаю о его смерти…

Они все трое слышали за дверью голоса молодых аристократов, выражавших свое неудовольствие задержкой.

Жерве посмотрел на Жана. Он дрожал.

– Ты, подлый бастард, уходи! – прорычал он. – Будь ты проклят, ублюдок, убирайся!

Вылезая из окна, Жан Поль Марен поразился своим издевательским хохотом. Он поторопился смеяться. Потому что когда он выпутался из ветвей вьющегося дерева и спрыгнул с высоты десяти футов, то попал в руки поджидавшей его своры конюхов, пажей, лакеев во главе с тем самым кучером, чье лицо он рассек рукояткой пистолета…

4

Как долго это продолжалось, Жан Поль не знал. Он висел в кандалах, в которые были закованы кисти рук и щиколотки ног. Если бы не кандалы, он повалился бы вниз лицом. Глаза его были закрыты, но он оставался в сознании. Струйки грязной воды, которой плеснули ему в лицо, чтобы привести в чувство, стекали с изорванной одежды. Он наконец понял, что не надо после ушатов холодной воды показывать, что к тебе вернулось сознание. Ибо каждый раз, когда он открывал глаза, они опять принимались избивать его.

Лохмотья, в которые они превратили его одежду, прилипли к телу. Но несмотря на то, что он был избит до полусмерти, мысли его не утратили привычной иронии.

Это ведь одежду Жюльена они терзают, подумал он, усмехаясь, моя-то как новая… Мне этот костюм никогда уже не понадобится…

– Да он притворяется, – прорычал главный кучер. – Дайте-ка я поговорю с ним! Сейчас я приведу его в чувство…

Жан услышал приближающиеся шаги. И другой звук – звяканье, похожее на звяканье цепи.

– Наградил меня шрамом? – орал кучер. – Изуродовал мне лицо так, что молодые женщины содрогаются, когда видят меня! Посмотрим, как ты будешь выглядеть, когда я отделаю тебя, господин Буржуазный Принц!

Он размахнулся цепями и со всей силой хлестнул ими Жана по лицу. Удар пришелся по лбу между глазами, сломал нос и распорол лицо от лба до верхней губы длинным диагональным ударом.

– О! – задохнулся Жан и захрипел. – О, Боже!

– Он теперь не такой красавчик, а, парни? – ухмыльнулся кучер. – Посмотрим, не смогу ли я подправить его личико.

Он снова размахнулся окровавленными цепями. Но прежде чем он успел обрушить их еще раз, его остановил чей-то голос. Чистый, высокий голос, звучавший так спокойно, что только тончайшая грань отделяла его от прячущейся под этим нарочитым спокойствием истерики.

– Остановитесь! – произнесла Николь. – Если ты, Августин, еще раз ударишь его, я прикажу бить тебя кнутом, пока у тебя на спине не останется ни одного дюйма мяса…

– Госпожа, – заворчал кучер, – с какой стати…

– Не твое дело, Августин. Я пришла сюда с разрешения брата. Развяжите его!

– Но… но… госпожа!

– Ты слышал? У меня с собой записка от вашего хозяина, поскольку я была уверена, что ты мне не поверишь. Месье Марена не следует пытать. Совершенно не следует, а в дальнейшем… В обмен на это я обещала брату не оказывать ему помощь в организации побега, хотя теперь это вообще вряд ли возможно, когда я вижу, что с ним сделали…

Августин взял записку и посмотрел на нее. Читать он не умел, но испытывал свойственное крестьянам уважение к написанным словам.

– Рука моего хозяина, – пробормотал он. – Ничего не понимаю. Но у нас нет другого выхода… дай мне ключи, Жюль…

Жан скорее почувствовал, чем услышал, как повернулся ключ в замках кандалов. Когда цепи перестали его поддерживать, он повалился вперед, но двое лакеев подхватили его и осторожно опустили на пол.

– Отнесите его наверх, – скомандовала Николь, – и уложите в маленькой комнате. После этого отдайте ключ моему брату, как я ему обещала…

Они подняли Жан Поля и отнесли в маленькую комнату в другой части подвала, которая была приспособлена отцом Жерве для одной-единственной цели – запирать в ней членов собственной семьи в наказание за дурное поведение. Так что комната эта, несмотря на простую обстановку, была вполне комфортабельна. Там имелась хорошая постель, умывальник и даже кресло. В молодости Жерве ла Муат частенько сиживал в этой комнате, размышляя о своих грехах…

Они положили Жан Поля на постель и стояли, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая на Николь.

– А теперь принесите воды, горячей, и полотно для перевязок. Жюль, ты отправляйся и скажи кухарке, чтобы сварила мясной бульон. И принеси бутылку вина, самого лучшего. А теперь убирайтесь отсюда, вы, злодеи!

Когда они ушли, Жан открыл глаза и даже попытался улыбнуться, хотя при его рассеченном лице это причиняло дьявольскую боль.

– Как тебе, – прошептал он, – удалось все это?

– Помолчи! – ответила она. – Пожалуйста, не пытайся разговаривать. О, Жанно, Жанно, мой дорогой, что они с тобой сделали?

– Сделали достаточно, – усмехнулся Жан, но это усилие привело к тому, что он ощутил в разбитом рту привкус горячей и соленой крови.

Она упала на него, вся дрожа, не обращая внимания на кровь, пот и пятна грязной воды, которыми он был покрыт.

– Ты испортишь платье, – прохрипел он.

– Мое платье! – выдохнула она. – Ты лежишь здесь с совершенно разбитым лицом и говоришь о моем платье! О, Жан, мой Жан, ты был так красив, а теперь… теперь…

Она не могла договорить. Слезы душили ее.

– У меня неприглядный вид, да? – пробормотал он и поднял руку, чтобы погладить ее сияющие волосы, которые были сейчас в своем естественном виде, без пудры. – Это к лучшему, теперь ты освободишься от этого глупого каприза, будто любишь меня…

Николь села на постели и долго всматривалась в него, прежде чем заговорила.