КАК ЕВРЕИ ПРОИЗОШЛИ ОТ СЛАВЯН - Михаэль Дорфман

Заметим, что не только на Би-би-си. Слово хуцпа – нахальство, дерзания, смелость давно в ходу в Америке, а недавно строго следящая за стилем консервативная «Уолл стрит джорнал» поразила своих читателей выражением «они получат бобкес». Бобкес или в другом произношении бапкес, хоть и происходит от славянских «бобы», но прямого отношения к бобам не имеет. Боб на идише – бебл. Скорей бобкес – это похожий на бобы овечий или козий помёт, и фраза означает, что ничего не получили. Что-то вроде русского «остался на бобах» или польского zadac bobu, «задать бобы», то есть на бобах оставить кого-то другого. А какая разница с услышанным от бабушки словом гурништ? Разница есть – гурништ – действительно ничего, а бобкес – что-то, что, однако, ничего не стоит. Несколько лет назад идиш на страницах «Уолл-стрит джорнал» вообразить было невозможно. Даже если редактора понимали это слово, то вряд ли еще 5-10 лет назад его поняли бы читатели одной из самых солидных международных газет для бизнесменов. Теперь же очевидно, в редакции уверены, что их читатели от Гонконга до Монтевидео понимают еврейское словечко. Ведь не взяли же они румынское название одуванчика. Впрочем, дело не в отдельных словечках. Как раз здесь, позаимствовав слово из славянского языка, идиш придал ему совершенно особый, еврейский смысл. Другой пример, который приходит на ум – нудник, еврейский зануда, совершенно непохожий на зануд других стран и народов. Ответ на вопрос о том, служат ли бобкес или нудник для сохранения тысячелетней и неизменной в веках талмудической традиции и если да, то каком образом, останется за рамками нашей дискуссии.

«Ашкеназийское еврейство не столько языковое или религиозное меньшинство, сколько одна из наций – создателей современной Европы, более многочисленная, чем многие другие», – заключает Пол Кривачек в «Еврейской цивилизации». Почему мы перевели идиш, как еврейское? А потому, что сам автор, многолетний продюсер на Би-Би-Си пишет, что «идиш просто значит еврейский», а «наши отцы и бабушки говорили на идише, подразумевая еврейский язык». Кривачек последовательно отказывается видеть в истории евреев лишь «длинную сагу постоянных погромов, притеснений со стороны властей и антиеврейских церковных эдиктов, резни, изгнания, пыток, костров и пожаров». Вместо этого автор отмечает «не такие частые, но счастливые моменты, вероятно более важные вехи, отмечающие успех, а то и славу еврейской цивилизации, ее вклад в европейскую экономику, общество, религию и интеллектуальный прогресс». «Что же насчет гонений? Простить им? Как можно их забыть? Как можно перестать сетовать и обличать?», – спросит нас читатель.

«Как и вся еврейская культура, несущая печать еврейского свойства одновременно исследовать и вышучивать все на свете, вся Библия коренится в кветч (жалобах идиш.). Тора уделяет большую часть времени беспрестанному сетованию на сынов Израиля, которые постоянно виноваты во всем на свете..., – пишет Макл Векс, – ... Иудаизм определился в галуте («изгнании», иврит), а изгнание без жалоб – есть обычный туризм».

НЕ ИДЕТ ПРЯМО, ЗАХОДИ СНИЗУ

Замечательный знаток еврейского языка Макс Вайнрайх упрощал для ясности, приводя лишь три слова для еврейского вопроса. На самом деле синонимов значительно больше – еще сугия, шеильта, баайя.

Покойный иерусалимский профессор-лингвист Хаим Рабин, один из создателей языка иврит, как-то рассказывал нам на лекции, как на заре иврита избегали пользоваться словом баайя, предпочитая международное «проблема». Его поколение получило религиозное еврейское образование и понимало проблемность введения богословского термина в разговорный язык. Однако они предпочли свое, и еще один «вопрос» пришел из идиша, обогатив современный иврит.

Есть еще сод (тайна) и другие слова, изобретенные пытливым еврейским умом для классификации вопросов и проблем сложного мира. Есть ретениш – загадка, мистерия, затруднение. Именно загадкам славянского форманта языка идиш посвящен конец самой интересной и важной седьмой главы «Лингвистические определения» фундаментальной «Истории языка идиш» Вайнрайха. (History of the Yiddish language by Max Weinreich; translated by Shlomo Noble, with the assistance of Joshua A. Fishman. Chicago : University of Chicago Press, 1980). О загадках славянизмов в идише он писал многократно. К концу седьмая глава превращается в увлекательный перечень загадок и проблем, которые невозможно объяснить «рейнской теорией» происхождения идиша и которым Вайнрайх не нашел ответа. Например, невозможно объяснить, почему одно и то же слово славянского происхождения имеет в разных еврейских диалектах разные, а то и противоположные значения? Или почему славянизмы в идише, якобы заимствованные от соседей, не совпадают с языком этих самых соседей. В глубине Восточной Украины вдруг встречаются слова польского происхождения, которых нет у евреев самой Польши. Интересно, что в диалектах идиша, на которых говорили в самой Польше довольно мало заимствований из польского, в то время как в идише евреев Южной и Восточной Украины встречается значительно больше польских слов. Теория славянского происхождения идиша находит простые и логические ответы для многих загадок идиша. Ко многим, но не ко всем.

Не беда, что не все теоретические построения Вайнрайха выдержали проверку временем. Вайнрайх был большим и честным ученым, не боявшимся подвергать сомнению собственные идеи. Один из древнейших методов библейского комментария строился на том, что текст Торы рассматривали как ответы на заданные вопросы, а искусство комментатора состояло в том, чтобы понять, какой же вопрос был задан. Вопросы, сопровождающие культуру ашкеназийских евреев, продолжают возникать, а ответы на них, как водится у евреев, естественным образом складываются из новых вопросов. И один из самых интересных – почему почти ни одна работа о еврейском языке идише не обходится без замечания о том, что идиш давно похоронили, а он... гляди-ка, живет себе. Однако, если судить по числу и тиражам книг еврейской тематики, выходящих в свет, то идиш не только «живей всех живых», но вызывает интерес гораздо больший, чем иной язык и культура народов, насчитывающих десятки миллионов человек. Еще в шестидесятые годы Лео Ростин выпустил замечательную серию о вторжении идиша в американский обиход (Joys of Yiddish McGraw-Hill, 1968 and Joys of Yinglish, McGraw-Hill, 1989). До сих пор не нашлось переводчика, способного адекватно перевести его полные замечательного еврейского юмора книги на русский язык. Из всех ныне живущих, вероятно лишь Михаилу Жванецкому, знай он еврейский язык, по плечу такая задача. Да и на иврите книги Ростина еще долго ждать. Не так-то просто переводить книги об идише на современный сабровский иврит, стремительно адаптирующий модели своего ближневосточного окружения. Не приходится ждать появления аналогичных сборников из наследия других еврейских общин. Ведь знаменитый еврейский юмор и умение рассказывать истории не передавались вместе с религией. Зато длинный список книг: замечательная и заслуживающая отдельного разговора книга профессора Давида Роскиса «Мост грусти: Забытое искусство еврейского рассказа» David G. Roskies's A Bridge of Longing: The Lost Art of Yiddish Storytelling (Harvard University Press, 1995) such as или упоминаемая выше написанная с любовью книга Мириам Вайнштейн (Miriam Weinstein's Yiddish: A Nation of Words Steerforth Press, 2001) или книга американско-израильского исследователя Бенджамина Харшава «Смысл идиша» (The Meaning of Yiddish University of California Press, 1990), пишущий об идиш, как о «сплаве характера простого народа с гордостью и вдохновением гибнущей аристократии духа».

Книги про идиш продолжают выходить в лучших академических издательствах. Не страшно, что в университетах идиш – не живой язык, даже не сленг, а лишь предмет изучения. Макс Вайнрайх как-то заметил, что «язык – это диалект, обладающий армией и флотом». Карлин Романо в статье «Язык – это перо сердца. Идиш «умирает», идиш живет» в The Chronicle Review перефразирует Вайнрайха: «Язык – это диалект, обладающий посвященным ему университетским факультетом». Книги продолжают выходить и вызывать вопросы и споры. Если умирает язык, то вместе с ним как бы умирает целый набор уникальных идей, определений и моделей нашего мира. Есть ли смысл цепляться за уходящее старое, если несомненно, что уходящий язык и его идеи, саму душу народа можно сохранить в переводе на другой язык? Особенно если не стремиться к занудливой дословности, а смело возрождать смысл и душу идиша другими, своими собственными словами. Как гласит еврейская пословица «Аз ме гейт нит арибер, гейт мен арунтер» – «Если не идет прямо, заходи снизу».