Избранное - Александру Влахуцэ

другой,

И музыка гремит, не умолкая…

Брильянтами сверкай, страна святая,

Чтоб язвы скрыть под яркой мишурой!

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Но, боже мой, каким-то гулом странным

Встревожен слух! Откуда этот гром?

Земля дрожит, вздувается бугром,

Как море, вздыбленное ураганом.

В пустых, холодных, темных небесах

Отчаянье спешит найти опору.

Безумья ветер завывает, гору

Грехов низвергнув. Рушится в слезах.

Прогнивший мир… Но ярость-то какая!

Какой буран! Во мгле глаза горят —

Как зверь, бросается на брата брат.

Вновь жаждет крови борозда сухая.

И женщин дух безумья обуял:

Они детей своих в остервененье

К убийству подстрекают. Наводненье.

Плотины рушит ненависти вал!

Седой король в смятенье. Кто тревожит

Его покой? Кто трон его потряс?

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Но знамения времени не может

Понять он даже в этот грозный час.

1907

Перевел Р. Моран.

СЛОВО

Волшебна сила слова! Грезы трепет

Оно преображает в сущий мир,

Вчера — в сегодня, вечный образ лепит

Из тени, ускользающей в эфир.

Оно из гроба мертвых может кликнуть,

Оно — источник власти. В миг любой.

Куда захочешь, можешь ты проникнуть,

Сто жизней пережив в своей одной.

Оно тебя коснется лишь — пылинки

В водовороте вечности, — и ты

Взираешь свысока на поединки

Миров, познав тщету их суеты.

Оно к любви или к вражде взывает.

Жизнь утверждает или смерть несет.

Оно народами повелевает,

Когда — погубит, а когда — спасет.

*

Вы, облаченные священным саном

Жрецов великой силы, чьи сердца

Прибоем потрясают непрестанным

Глухая боль, и думы без конца,

И выстраданные народом муки, —

Не отдавайте дар своей души

В нечистые, кощунственные руки!

Как таинство причастия в тиши

Святого алтаря, — в благоговенье

Готовьте слово, освящайте стих,

Чтоб тысячи сердец слилось биенье,

Чтоб голос ваш в столетьях не затих!

1907

Перевел Р. Моран.

СПРАВЕДЛИВОСТЬ

В Путне[2] древняя обитель в солнечных лучах сияет,

Колокольный звон широко ей осанну возглашает,

Чтоб воскресла предков вера из могилы величавой:

«Щедры были властелины, именам нетленным — слава!

Их не съесть червям могильным, живы добрые дела,

Властелины были щедры», — все поют колокола.

Слышит звон Штефан Великий (тяжкий меч в его деснице),

Проникают славословья под гранитный свод гробницы,

Но томят обиды сердце благородного героя,

Громким голосом из гроба говорит он про былое:

«Я владыкой был Молдовы, защищал свой край родной,

Я любил луга и рощи, воду рек считал святой…

Кто ж их все оберегает бескорыстною заботой,

Кто страну обогащает неустанною работой?

Кто же он, не знавший славы, но отважнейший воитель?

Есть один. Он — самый добрый, самый щедрый повелитель.

То — бедняк. Он дал Молдове стены, храмы, царский дом;

Все, чем родина гордится, создано его трудом.

В жизни мирной и сраженьях был он верным и могучим.

А когда, победой счастлив, приношеньем самым лучшим

Я хотел увековечить наши подвиги и славу, —

Золото, алмазы, жемчуг он принес ко мне в Сучаву.

В дни же мира он на нивах, увлажненных ливнем слез,

Вырастил своей любовью купы драгоценных роз».

Он умолк. Штефана имя пусть и нас хранит от зла.

«Щедр бедняк!» — ликуя, в Путне все поют колокола.

1908

Перевела А. Ахматова.

ПРОСЛАВЛЕН СТИХ…

Когда ни слов, ни мысли, — одно спасенье стих.

Тяни же нитку строчек, разматывая их;

И вот клубок словесный распутан и размотан,

Широкой, звонкой песней он тянется, растет он, —

О, этот стих, как чудо, рожден из ничего,

И не затем он создан, чтоб поняли его.

Когда ни слов, ни мысли, — одно спасенье стих.

Гремят ступеньки-стопы под грузом фраз пустых.

И как младенец, критик с торжественною миной

Спит, убаюкан рифмой, в пустотах зрит глубины.

Прославлен стих неясный — мираж, паренье, взлет,

В бессмертье, словно пропуск, он даст свободный вход.

Слогов чередованье немного измени,

Чтоб не напоминали знакомых слов они.

Переверни всю фразу ты вопреки науке,

Чтоб мудрыми казались бессмысленные звуки, —

Так тесную каморку в большой просторный зал

Искусно превращает обманчивость зеркал.

Долой же смысл!.. Иначе раскроется секрет,

Тогда любой узнает, что думает поэт.

Ведь все, что непонятно, — значительней намного,

Предстанет бог явленный — и нет величья бога.

Меняй размер почаще и слог меняй притом,

Чтоб твой язык казался не нашим языком.

А главное — заглавье должно туманным быть,

Немного замогильным, чтоб сразу поразить,

Должно звучать фанфарой, должно сигналом взвиться:

«Жизнь в сумасшедшем доме», «Душа в огне», «В гробнице»,

Или: «Цветок кровавый», — победа за тобой!

А связи с содержаньем не нужно никакой.

Мистический эпиграф пусть разгоняет мрак

Над первою строкою, как над водой маяк.

И пусть под ним резвятся, как волны в белой пене,

Изысканные слоги в азарте псалмопений.

А если кто захочет добиться смысла, тот

Пускай стихотворенье навыворот прочтет.

Недолговечный плевел ты создал или слово

Для пленума ученых в твоем мозгу готово,

Поспешно излагаешь ты мысли или нет, —

В любой словесной пляске не забывай, поэт:

Слова, чем легковесней, тем меньше проку в них,

И человек подобен словам в делах своих.

1910