Кровь людская – не водица (сборник) - Юрий Яновский

Хата стародавней красоты, уставленная лавками, тут же сундук, полки полным-полны расписных тарелок, и опять с печи кто-то нехорошо кашлял, будто умирал, в полумраке видны были большие угасшие глаза.

«Дорогой товарищ Чубенко, — повторил плотный, широкоплечий здоровяк и осклабился ослепительно-белыми зубами, — от имени красного партизанства приветствуем тебя в наших краях. Мы-то думали-гадали, что за рыбина угодила в наши сети, а это командир Донбасского полка, и к тому же один, интересуемся знать, где весь полк донбасских партизан?»

Чубенко молча сидел на лавке, его больное тело вздрагивало от озноба и жара, следовало напрячь все внимание, собрать все силы, быть начеку, вслушиваться и решать. Тогда заговорил другой, с детским лицом, учитель или семинарист: «Ты уж нам поверь, товарищ Чубенко, ни за что бы тебя не стали так пугать, коли бы знали, что едет наш человек, а не проклятый поляк или петлюровская разведка. Мы с ними не на жизнь а на смерть бьемся, товарищ Чубенко». Третий, молчаливый, нежданно улыбнулся вкрадчиво, дружелюбно, и улыбка безжизненно повисла на его губах.

«Скажи нам, что тебе требуется, в чем у тебя в полку недостача, а мы тебе подсобим, хворых ли припрятать, одежа ли нужна или скотина, и перво-наперво харчами вас снабдим. А там и двинетесь на свой далекий Донбасс, может, и наши партизаны с вами пойдут, чтоб разом биться за революцию».

Чубенко неторопливо собрал со стола бумаги, сунул в кобуру револьвер, притворившись, будто не заметил, что наган разряжен.

«Вот ты и при форме, Чубенко, — сказал белозубый, доставая из-под стола бутылку, — может, хватишь посошок или так поедешь — воля твоя. Отряд наш по хатам разошелся, вчера с похода вернулись, передышку делаем, а поляков порубали тьму. Утром милости просим к нам в село, встречать будем вас на выгоне, со всеми почестями, а там видно будет, с чего начать: с харча ли, с подвод или еще чего там потребуется».

Лежащий на печи закашлялся так, что казалось, обрываются легкие.

Чубенко взглянул через головы говорящих. «Это наш калека, был на войне в солдатах, явился вот недавно, кто знает откуда — то ли с Кавказа, то ли из Сибири, хоть помрет у себя дома, жить-то ему — один смех».

Бывший солдат спустился с печи и, шаркая ногами, направился, держась за грудь, к двери. Больное наследие империалистической войны, живой укор и жертва прошлого, и у Чубенко защемило почему-то сердце, вспомнились миллионы таких же калек, в тысячах таких же сел, — долго нужно еще бороться, с трудом пробиваться, много приложить усилий.

А бывший солдат, выплюнув за дверь кровь, потащился обратно к печи, он посмотрел на Чубенко, посмотрел прямо в глаза, казалось, из дали времен донесся этот взгляд, глубокий и грустный, у Чубенко осталось впечатление, что взгляд этот — из-за решеток.

Солдат забрался на печь и, припав грудью к кирпичам, притих.

«Так что же, товарищ Чубенко, как ответишь на наши слова? Или у вас на Донбассе по-нашему не разумеют? Мы к тебе с открытой душой и краснопартизанской помощью, ну вымолви хоть слово в ответ».

Чубенко встал, прошелся по комнате и с радостью убедился, что в состоянии ходить, за окном маячили люди, лошади. В хату ворвался партизан с перевязанной головой: «Давайте подмогу, не справляемся!» К нему подскочил белозубый, подхватил и кинулся с ним на улицу. «Голову поляк повредил, — сказал человек с детским лицом, — взбредет что, и бредит, сердешный».

Белозубый возвратился в хату. «Голову поляк повредил», — сказал еще раз человек с детским лицом, а Чубенко не спросил, почему душевнобольной походит на связного. «Какое это село?» — произнес наконец Чубенко. «Каменный Брод, товарищ Чубенко, а мы — каменнобродские партизаны».

Чубенко опять погрузился в молчание, в хате, нагоняя дремоту, безмятежно сверчал сверчок, третий, молчаливый партизан улыбался, и улыбка безжизненно висела на его губах. «Добре, земляки, — продолжал Чубенко, — завтра ждите нас в гости, тогда же днем и побеседуем, посоветуемся, силы у меня хватит, и затеваю я обходный марш на врага, настроение у людей боевое, патронов много. Донбасский полк знает, за что бьется, он — надежда революции, опора пролетариев. Чудной вы народ, земляки, лесу — завались, люди простые, доверчивые, а нас завтра ждите за селом — шахтеров и металлистов, красу донбасской сторонушки».

Бывший солдат на печи не мог сдержать кашля, и Чубенко еще раз увидел его непомерно взволнованные глаза. На этом Чубенко двинулся из хаты, а за ним партизаны, на улице стояли лошади — его и еще чья-то. Вокруг было безлюдно. Чубенко сел на коня, молчаливый партизан — на другого, и они, не проронив ни слова, выехали из села и доехали до просеки. «Тот солдат на печи скоро умрет», — промолвил Чубенко. «Счастливо», — ответил партизан и сразу пустил коня галопом.

Лесное безмолвие расступилось перед Чубенко, и он въехал в это безмолвие. Всюду поскрипывал, точно снасти, лес, месяц уже закатился, недалек был рассвет, и вдруг приставший конь Чубенко заржал, заржал что было силы, точно в глухой пещере отдалось многократно его ржание и возвратилось едва внятным эхом. Чубенко двигался сквозь тишину, точно проезжал через город, и дворцы этой тишины устремлялись в неизмеримую высь, Чубенко ехал и год, и десять лет, хотя это были минуты, и опять заржал его конь. «Стой!» — сразу же вскрикнули густые голоса донбассцев. Чубенко сказал пароль и поехал дальше.

«Чубенко, Чубенко!» — эхом отзывалось по полку, появились вдруг адъютант и заместитель комиссара с револьверами, заткнутыми прямо за пояс, явился Чубенков помощник. «Ну, уж и не думали тебя увидеть в живых, вот он ехал за тобой и видел, как тебя накрыли, да не мог выручить, прискакал обратно, мы тут сразу же организовали ударную сотню и бросили по твоим следам, и здесь на нас напали со всех сторон, есть убитые и раненые, да не так-то просто было нас взять. Встретили их в штыки, патронов-то маловато, к тому же и лес, темень, при месяце не очень-то попадешь, и неведомо, кто они, потому одежда солдатская, больше никаких различий».

Чубенко обступили бойцы с винтовками в руках, и в это время едва приметный рассвет забрезжил над лесом. Наступила минута, когда становится все страшно блеклым, минута жуткой серости — когда после ночного затишья зарождается день. Серые тени наливались голубыми и розовыми оттенками, в лесу защебетали, защелкали, зачирикали разные птицы, и все эти таинственные минуты рождения света Чубенко проговорил с бойцами, а над лесом потихоньку поднимался ветер.

Чубенко объяснил суть предстоящей операции, чтобы каждый боец знал свое место во время боя и сознательно и беззаветно боролся. У Донбасского полка один путь — через Каменный Брод и далее на восток. Обойти село невозможно, как указывалось на карте, протекала река, залегли болота, непроходимые чащи. Придется двинуться на Каменный Брод и встретиться с партизанами, и встреча будет такая, что надо.

До восхода полк готовился к достойной встрече с каменнобродскими партизанами. Наконец тронулись, по лесу шли молчаливые, сосредоточенные, шли под дубами и топтали дубовые листья, шли под кленами и топтали кленовые, сосны заливало чернолесье. Чубенко ехал впереди, его одолевала слабость, кружилась голова, он клевал носом, и это свидетельствовало о том, что нервы у него крепкие.

Вот наконец знакомая просека, полк развернулся для наступления и в таком виде дошел до назначенного места, никого не встретя, остановился в густых зарослях перелеска, за которыми виднелось гладкое поле и крайние хаты села.

А Чубенко выдвинулся с красой полка — его первой авангардной сотней, — он шел впереди с винтовкой в руке, ветер колыхал красное знамя, кое-кто из бойцов расстегнул рубахи, обнажив вытатуированные пятиконечные звезды на груди. Это шла сотня смертников — тех, кто не сдавался в плен, в селе царила тишина, на улицах ни души, сотня стояла фронтом, как и надлежало регулярной части.

Прошло полчаса, никто не появился, из перелеска подъехал верхом помощник Чубенко. «Все исполнено, команда спустилась к реке, переправу налаживаем», — и помощник поскакал обратно в перелесок.

Чубенко стоял с сотней фронтом к селу. Издалека казалось, что их больше сотни, утро выдалось тихое, сельская улица, такая пустынная, вдруг ожила и заполнилась множеством народу, потоком хлынувшего изо всех дворов.

Красные знамена колыхались, точно хоругви, шли почти одни женщины и девушки, мужчин было совсем мало, впереди на двух шестах несли огромное красное знамя. Процессия вышла из села и, разливаясь все шире в стороны, двинулась густой лавой бабья. Чубенко посмотрел в бинокль и перешел на фланг. За процессией из села выступила группа партизан — человек с пятьдесят, они старались идти в ногу, чтоб щегольнуть перед регулярной частью.

Чубенко еще раз внимательно посмотрел в бинокль, процессия приближалась, сияя красными знаменами, лица чубенковских бойцов оставались сосредоточенными и серьезными, словно не по сердцу была им эта торжественная встреча, они деловито, на ощупь расстегивали подсумки.