Жить и помнить - Иван Свистунов

Спит и Екатерина Михайловна Курбатова. Долго пугливый железнодорожный сон не шел к ней. Долго память перебирала мертвые страницы прошлого.

Но и она заснула. Что снится ей?

Может быть, тот январь сорокового года, когда в окружной военный госпиталь прибыла партия раненых воинов с финского фронта. Комсомолки-десятиклассницы ходили после уроков в госпиталь, носили раненым воинам цветы, носовые платочки с вышитыми розочками и незабудками, печенье «Москва» и конфеты «Мишка». Лежачим раненым читали газеты и рассказы Антона Чехова и Михаила Зощенко, писали под диктовку письма домой, пересказывали содержание новых кинофильмов.

Там, в госпитале, и познакомилась Катюша Нестерова с лейтенантом Сережей Курбатовым. У лейтенанта была смешная, по-больничному стриженная голова, обмороженное ухо и рука на перевязи. Катюша с ним почти не разговаривала, но, идя в госпиталь, знала: лейтенант стоит на лестничной площадке третьего этажа, а уходя, она будет видеть его пижаму в окне до тех пор, пока не свернет за угол.

В марте, когда уже окончилась война с белофиннами, лейтенант Курбатов, выписавшись из госпиталя, неожиданно пришел к Катюше домой. Он поблагодарил ее за цветы и носовые платочки, сказал, что уезжает служить на Дальний Восток. Остался пить чай. Был смущен и задумчив. Да и хозяйки, — Катюша и мама — не знали, что и думать о неожиданном визите. Мать с тревогой поглядывала то на красневшую и бледневшую дочь, то на молодого офицера, молча сидевшего за столом и все помешивавшего в стакане ложечкой, хотя сахар положить забыл, а может, постеснялся.

В тот последний вечер лейтенант ничего не сказал Катюше — так и уехал. Но летом, когда Катюша готовилась к вступительным экзаменам в медицинский институт, лейтенант Курбатов нагрянул внезапно — без письма и телеграммы. Привез смешного японского или китайского деревянного божка, ожерелье из разноцветных камешков, веер, такой пестрый и яркий, что, казалось, он вот-вот вспорхнет на воздух, как большая тропическая бабочка. Угрюмо, не глядя в глаза, гость сказал, что командование перевело его в их город для дальнейшего прохождения службы.

Теперь Сергей стал бывать у Нестеровых почти каждый вечер. Правда, чтобы не мешать Катюше готовиться к экзаменам, он больше беседовал со старшей хозяйкой. Рассказывал ей о жизни в детдоме, где воспитывался после гибели родителей, о занятиях в военном училище, о товарищах и подчиненных. Только о своих планах на будущее ничего не говорил, но Катюша и мать понимали, почему все свободные от службы вечера он проводит в их доме.

Катюша поступила в институт, бегала на лекции и семинары, в библиотеку и на собеседования, но, возвращаясь по вечерам домой, знала: ждет ее там застенчивый, молчаливый и непоколебимый в своем упорстве Сережа Курбатов. Кончилось все тем, чем и должно было окончиться: к весне Катюше пришлось менять паспорт и студенческий билет. Она стала женой Сергея Курбатова.

В середине мая сорок первого года полк, в котором старший лейтенант Курбатов командовал ротой, уехал на учения. Хотя Сережа утверждал, что это обычная боевая подготовка и то обстоятельство, что они едут к западной границе, не имеет никакого значения — с таким же успехом могли поехать и на юг и на север — и что они скоро вернутся в зимние казармы, Катюша не верила. Чувствовала — беда! Пусть что угодно говорят ученые психиатры и физиологи, но есть в человеческой психике еще необъяснимые явления. Приближение войны Катюша чувствовала, как животные чувствуют приближение грозы.

Не успокоило Катюшу и переданное по радио четырнадцатого июня сообщение ТАСС. Знакомый, хорошо поставленный голос московского диктора говорил убедительно и твердо:

«…По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».

Мать твердила:

— Слава богу! Слава богу! Значит, лишены всякой почвы.

Катюша молчала. Если правда, что войны не будет, что фашисты договор соблюдают и о войне не помышляют, то почему у нее так тяжко на душе?

Утром в воскресенье двадцать второго июня Катюша с подругой была в театре. Шла «Сильва». То грустил, то бурно радовался оркестр. Старый заслуженный артист, дряхлый и больной в жизни, на сцене ходил и танцевал, как молодой, а пошленькие слова: «Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?» — звучали волнующе и искренне.

В антракте в фойе вокруг потной, возбужденной женщины, склонной к полноте, как деликатно тогда выражались, столпились зрители. Женщина судорожно обмахивала платком набрякшее фиолетовое лицо:

— Господи! И Киев бомбили. У меня там сестра и мать…

С застывшим лицом Катюша спустилась в гардероб, взяла плащ, вышла на улицу. Твердила:

— Не может быть! Не может быть!

Конечно не может быть! Как солнечно, ярко, празднично вокруг. Пышно цветут цветы в сквере возле театра. Клены и липы стоят в зените густолистой зрелости.

Не может быть!

Голубой детский шарик плавно плывет над деревьями, и девочка лет трех, задрав кверху головку с бантом в курчавых волосах, тянет к нему пухлые ручонки.

Не может быть!

Дворник в белом бабьем фартуке с видимым удовольствием поливает низко подстриженный газон. Картинно изогнувшись, упругая радужная струя воды блестит на солнце.

Не может быть!

А из репродуктора на углу тот же уверенный, хорошо натренированный голос диктора произносил с гневом:

— Вероломно… подло… победа будет за нами!

Когда теперь она вспоминает годы войны, то знает, что главное в них было ожидание. Нет, она не сидела сложа руки! Она занималась в медицинском институте, по ночам дежурила в госпитале, ухаживала за ранеными. Измоталась, исхудала, изголодалась. Однажды в сорок втором даже упала на улице в обморок от усталости и недоедания. Но все же главным в ее тогдашней жизни было ожидание. Она ждала победы, ждала возвращения Сережи.

Еще раз — в последний раз — она видела мужа летом сорок четвертого года, когда Сережа, возвращаясь из свердловского госпиталя, на сутки заехал домой. Он был уже капитаном. На гимнастерке — ордена, медали, ленточки о ранениях, гвардейский знак — фронтовик! Схватив Катю на руки, он кружился по комнате, а она, обняв руками его коричневую, по́том пахнущую шею, смеялась, плакала…

В темной комнате — окно было плотно занавешено светомаскировочной шторой — они лежали, прижавшись друг к другу, уставшие, напуганные коротким неожиданным счастьем. Катюша положила голову на грудь Сергея и слушала, как глухо и громко бьется его сердце. Так близко она его никогда не слышала. Неиспытанное чувство близости, родства, любви и страха за свою любовь охватило ее. Она знала: утром Сережа уедет на фронт, в тот жестокий мир, откуда каждый день привозят к ним в госпиталь изувеченные, искромсанные, обрубленные, обожженные мужские тела. Может быть, и то сердце, что сейчас так близко бьется у ее уха, поразит там горячий, немилосердный металл!

Сергей лежал молча, но Катюша чувствовала, что он не спит. Вдруг Сергей сказал:

— Как жаль, что у нас нет сына!

Слова мужа поразили Катю. Раньше Сергей никогда не говорил ей о своем желании иметь детей. Сейчас в его словах ей послышался упрек, но — главное — предчувствие: я не вернусь!

А если Сергей не вернется, она останется одна, совсем одна… На всю жизнь одна!..

Она целовала его грудь, еще пахнущую госпиталем, целовала плечи, шею, твердый колючий подбородок, целовала, обхватив руками, словно хотела навсегда удержать его, и чувствовала, что ив ней растет желание.

— Хочу сына!

Прижала к его уху горячий рот:

— У нас будет сын.

Не отрывая губ от его щеки, нашла рот Сергея и прижалась к нему губами:

— У нас будет сын!

Сергей уезжал утром. Он больше не говорил о сыне, но Катя чувствовала, что он думает об их ночном разговоре. В последний раз обнимая ее, сказал голосом, который и сейчас стоит в ушах:

— Береги себя!

В этой фразе она почувствовала недосказанное: береги себя ради сына.

Надеясь, веря, сказала и за себя и за сына, которого еще нет, но который будет, обязательно будет — не может бесследно пройти их любовь:

— Возвращайся! Мы будем тебя ждать!

Когда в День Победы всю ночь горели огни, город осыпали звездами ракет, на всех площадях и улицах пели, плясали, целовали солдат и офицеров, Катя в первый раз за всю войну вздохнула с облегчением: Сережа остался жив! Жив! Теперь всю жизнь она будет видеть его глаза, гладить его волосы, чувствовать его тепло.

Правда, Сережа со своей частью еще где-то далеко, за границей, и только пять цифр полевой почты связывают их. Но теперь уж скоро!