Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

С каждым шагом Торвей все больше удивлялся, как сильно изменилась местная растительность. Откуда взялись эти громадные папоротники и первобытные цветы? Определенно, это лунный свет искажал привычные взору пальмы и кустарники. Днем он не видел ничего подобного, и к тому же таких форм просто не существовало в природе. Понемногу Торвея охватывали сомнения. На него опустилось невыразимо пугающее ощущение, будто он вышел за пределы собственной личности, за пределы всего того, что заслуживало доверия и поддавалось пониманию. Фантастические, невыразимые мысли, чуждые порывы одолевали его под колдовским сиянием лучезарной Луны. Он содрогался под натиском пугающих и настойчивых воспоминаний, которые ему не принадлежали, немыслимых приказаний, которые ему отдавались. Что, черт возьми, на него нашло? Неужто он тоже обезумел, как Морли? Залитый лунным светом остров представлялся Торвею бездонной пучиной ночных кошмаров, в которую он провалился.

Он пытался обрести присущее ему здравомыслие, веру в то, что все вокруг материально. Затем, внезапно и ничуть этому не удивившись, перестал быть Торвеем.

Теперь он четко сознавал свою цель – священный ритуал, в котором ему предстояло исполнить пугающую, но важную роль. Назначенный час приближался; прихожане, жертва и шестеро товарищей-жрецов ждали его в древнем храме богини Ралу.

Сам, без помощи жрецов, Матла растянулся на холодном алтаре, не имея понятия, сколько еще придется так пролежать. Наконец по усилившемуся ропоту толпы он понял, что седьмой жрец прибыл.

Страх отпустил, словно теперь Матла был выше боли и земных страданий. Впрочем, с почти ощутимой ясностью, будто видел и чувствовал воочию, он знал, для чего предназначены медный нож и серебряный кубок.

Он лежал, глядя в подернутые пеленой небеса, и смутно, расфокусированно видел склонившееся над ним лицо седьмого жреца. Оно казалось ему вдвойне знакомым… но что-то ускользало из памяти. Впрочем, вспомнить он уже не пытался. Ему почудилось, будто Луна, склонившись со своего небесного пьедестала, приблизилась, чтобы осушить кубок. Ее свет был нестерпим, но Матла успел разглядеть движение ножа, пронзающего его сердце. Мгновенная боль разодрала тело, пронизывая внутренности все глубже и глубже, словно его ткани были бездонной пропастью. Затем внезапная темнота заслонила от Матлы небеса и лик богини; и все, даже боль, затянуло черной дымкой вечного ничто.

III

Утром Свенсен с матросами терпеливо ждали возращения Морли и Торвея. Когда те не явились и после обеда, Свенсен решил, что пора отправляться на поиски.

Он получил приказ сегодня отплыть в Сан-Франциско, но нехорошо же бросать археологов на острове.

С одним из матросов капитан погреб к берегу и там взобрался на склон к руинам. В храме без крыши не было никого, только растения пустили корни в трещинах между камнями. Впрочем, Свенсена и матроса насторожили пятна свежепролитой крови, запятнавшие большой желоб от центра алтарного камня к его краю.

Они призвали на помощь остальную команду. За день матросы успели осмотреть маленький остров целиком, но результата не достигли. Аборигены ничего не знали о местонахождении Морли и Торвея и были странно неразговорчивы, даже когда отвечали, что ничего не знают. На острове не было места, где двое археологов могли бы спрятаться, если предположить, что им в голову пришла такая странная мысль. И Свенсен с командой сдались. Не будь они лишены воображения, могли бы решить, что археологи во плоти переместились в прошлое.

Поцелуй Зораиды

Мельком оглянувшись через плечо на тенистые пригороды Дамаска и на безлюдную улицу, освещаемую тонким полумесяцем и заполненную лишь длинными прозрачными тенями, Селим спрыгнул с высокой стены в сад Абдура Али. Там цвела сирень, и чуть душный воздух был напоен пьянящим сладостным ароматом. Даже в ином саду, в ином, чужеземном городе аромат этот неизбежно напомнил бы Селиму о Зораиде, молодой жене Абдура Али. Последние две недели ночь за ночью встречался он с Зораидой среди пышной сирени и миндальных деревьев, пока ее хозяин и повелитель Абдур Али был в отъезде. И вот теперь сиреневый цвет тотчас воскрешал в памяти запах ее волос и вкус ее губ.

В саду царила тишина, нарушаемая лишь сладкозвучным лепетом фонтана; в благоуханной тьме не двигался ни единый листок, ни единый лепесток. Абдур Али уехал по неотложному делу в Алеппо, и ожидали его лишь через несколько дней, а посему слегка охладевший пыл Селима не отравляло ни малейшее беспокойство. С самого начала вся интрижка была обставлена безопасно, насколько позволяли обстоятельства: кроме Зораиды, у Абдура Али не было жен – ревнивых соперниц, которые могли бы наябедничать своему господину; как и сама Зораида, слуги и евнухи ненавидели жестокого старика-ювелира, и их даже не пришлось подкупать. Решительно все и вся благоволили юным влюбленным. Откровенно говоря, вышло даже как-то слишком легко, и Селиму уже чуточку приелись и это благоуханное счастье, и приторная любовь самой Зораиды. Возможно, сегодняшняя ночь станет последней… или завтрашняя… Есть на свете и другие женщины, не менее прекрасные, чем жена ювелира, а ведь их Селим целовал не так часто… или вообще не целовал.

Он прошел среди кустов, гнувшихся под тяжестью соцветий. Кто там стоит в тени возле фонтана? Темный силуэт, закутанный в черную ткань, – это наверняка Зораида. Она всегда ждала его здесь, с самого первого свидания сама выбегала навстречу. Иногда они отправлялись в роскошный сераль, а иногда, в такие вот теплые вечера, долго предавались страсти под звездами, среди миндаля и сирени.

Селим удивился, почему Зораида, вопреки своему обыкновению, еще не бросилась к нему. Может, просто не заметила? Приблизившись, он тихонько позвал:

– Зораида!

Закутанная фигура выступила из тени. Но то была не Зораида, а Абдур Али. Тусклые лунные лучи заиграли на железном стволе и блестящих серебряных накладках – в руке старый ювелир сжимал тяжелый пистоль.

– Желаешь увидеть Зораиду? – В резком голосе гневно звенел металл.

Изумление Селима, говоря без преувеличений, не ведало границ. Его интрижка с Зораидой, совершенно очевидно, была раскрыта. Вероятно, Абдур Али вернулся из Алеппо раньше назначенного срока, чтобы устроить ему западню. Юноша рассчитывал провести вечер с прелестной возлюбленной, а угодил в весьма серьезный переплет. Прямой вопрос Абдура Али привел его в замешательство, и Селим никак не мог придумать приличествующий случаю ответ.

– Пойдем же, скоро ты ее увидишь.

Селим почувствовал в словах ювелира злобу и ревность, но не уловил жестокой иронии. Юношу одолевали тяжкие предчувствия, касавшиеся в основном его самого. Ясно было, что на милосердие жуткого старика рассчитывать не приходится. Селиму грозила такая кара, что о судьбе Зораиды он почти