Царица Проклятых - Энн Райс

От невидимого удара женщина пошатнулась, но устояла. Она тут же выпрямилась, широко раскрыв глаза, и, вытянув руки к Акаше, кинулась вперед – так быстро, что я не успел ничего заметить.

Ее покрытые грязью пальцы метнулись к Акаше. Я увидел лицо Акаши в тот момент, когда женщина схватила ее за волосы. Она закричала. Потом я увидел ее профиль – и ее голова ударилась о западное окно, на пол посыпались осколки.

Я содрогнулся всем телом. Я не мог ни дышать ни двигаться. Я падал на пол. Я не чувствовал ни рук ни ног. По треснувшей стене сползало обезглавленное тело Акаши, вокруг него падали осколки. А женщина держала голову Акаши за волосы!

Черные глаза царицы заморгали и расширились. Она открыла рот, словно хотела еще раз закричать.

А потом вокруг меня все померкло, как будто погасили огонь, хотя он горел по-прежнему. Я катался по ковру, плакал, невольно цеплялся руками за пол и сквозь темно-розовый туман увидел далекое пламя.

Я пытался подняться, но не мог. Я слышал, что меня зовет Мариус, что он мысленно повторяет мое имя.

Я чуть-чуть приподнялся, опираясь на ноющие руки.

Глаза Акаши устремились на меня. Ее голова была так близко, что я почти мог до нее дотянуться, а тело лежало на спине, из разорванной шеи хлестала кровь. Внезапно правая рука дрогнула, поднялась, но тут же упала обратно на пол. И снова приподнялась. Ладонь шевелилась – она искала голову!

Я мог ей помочь! Я мог воспользоваться дарованной мне силой, чтобы сдвинуть ее с места, помочь ей добраться до головы. Пока я пытался хоть что-то рассмотреть, тело накренилось, содрогнулось и опять рухнуло на пол, уже ближе к голове.

Но близнецы! Они оказались рядом с головой и телом. Мекаре уставилась на голову тусклым взглядом пустых покрасневших глаз. А Маарет, словно испуская последний вздох, упала на колени рядом с сестрой, склонившись над телом Матери, в комнате стало темно и холодно, а лицо Акаши начало бледнеть и приобретать загробно-белый оттенок, словно внутри его погас свет.

Я должен бы был испугаться, ужаснуться, по телу поползли мурашки, я слышал свои собственные сдавленные всхлипывания. Но меня охватило странное ликование, я внезапно осознал то, что открылось моим глазам.

– Это же сон! – сказал я, и мой голос донесся до меня откуда-то издалека. – Близнецы и тело Матери, смотрите! Картина из сна!

Ковер пропитался кровью, льющейся из головы Акаши, Маарет осела, распластав руки, Мекаре тоже ослабела и склонилась над телом, но картина оставалась прежней, и теперь я понял, к чему она являлась мне, я понял, что она означала!

– Погребальное пиршество! – закричал Мариус. – Сердце и мозг, одна из вас – примите их в себя. Это единственный шанс.

Да, именно так. Они сами это знали. Им не нужно было ничего объяснять. Они знали.

Вот в чем был смысл сна! И все они это понимали! И хотя глаза мои закрывались, меня охватило глубокое, приятное чувство цельности, завершенности. Я узнал, чем все кончилось!

Потом я плыл, плыл в ледяной темноте, как будто снова оказался в объятиях Акаши и мы поднимались к звездам.

Меня пробудил резкий треск.

«Еще не умер, но умираю. А где те, кого я люблю?»

Все еще цепляясь за жизнь, я пытался открыть глаза, но это представлялось мне невозможным. Но я все-таки рассмотрел их в сгущающемся мраке – две фигуры, в их рыжих волосах отражается туманный отблеск огня, одна из них держит в покрытых грязью пальцах окровавленный мозг, вторая – трепещущее сердце. Они казались совсем мертвыми, глаза остекленели, руки двигались словно в воде. Акаша все еще смотрела перед собой, ее рот был открыт, из расколотого черепа хлестала кровь. Мекаре поднесла мозг ко рту, Маарет вложила сердце в ее свободную руку, Мекаре проглотила и то и другое.

И снова мрак, не за что зацепиться, никаких ощущений, только боль, боль, растекающаяся по всему моему существу, не имеющему ни рук, ни ног, ни глаз, ни рта… Боль, пульсирующая, электрическая, – и нет никакой возможности смягчить ее, оттолкнуть, восстать против нее или слиться с ней. Просто боль…

Но я все же не утратил способности двигаться. Я метался по полу. Сквозь боль я внезапно нащупал ковер, я шаркал по нему ногой, как будто намеревался взобраться на отвесную скалу. И потом я различил поблизости безошибочный звук огня, почувствовал, как через разбитое окно врывается ветер, принесший с собой ласковые, сладкие запахи леса. Я содрогнулся, как от жестокого толчка, – каждый мускул, каждая пора моего тела дрогнули, воспламеняя руки и ноги. Потом – ничего…

Боль прошла.

Я лежал, хватая ртом воздух, глядел на блестящее отражение огня в стеклянном потолке и чувствовал, как воздух наполняет легкие, я осознал, что опять плачу, душераздирающе рыдаю, совсем как ребенок.

Близнецы стояли в объятиях друг друга на коленях, повернувшись к нам спиной, головы их сблизились, волосы перепутались, и они гладили друг друга, нежно, ласково, как будто разговаривали посредством прикосновений.

Я не мог заглушить всхлипы. Я перевернулся на живот и плакал, уткнувшись головой в руки.

Рядом был Мариус. И Габриэль. Я хотел обнять ее. Сказать все то, что следовало, – что все кончено, мы это пережили, все кончено, – но не мог.

Я медленно повернул голову и еще раз всмотрелся в лицо Акаши: оно не изменилось, хотя насыщенная сияющая белизна исчезла и кожа стала бледной и прозрачной как стекло! Даже ее глаза, прекрасные чернильно-черные глаза теряли цвет, как будто в них никогда не было пигмента, а была только кровь.

Щека покоилась на мягких шелковистых волосах, рубиново-алая засохшая кровь блестела.

Я не мог остановить слезы. И не хотел. Я хотел было произнести ее имя, но оно застряло у меня в горле. Наверное, этого делать не следовало. Ни сейчас, ни тогда. Не нужно было подниматься по мраморным ступенькам храма и целовать ее.

Все возвращались к жизни. Арман поддерживал Дэниела и Луи, которые нетвердо держались на ногах и еще не могли самостоятельно стоять, Хайман вышел вперед вместе с Джесс, с остальными тоже все было в порядке. В отдалении застыла Пандора с искаженным в плаче ртом, она дрожала, обхватив себя руками за плечи, как будто смертельно замерзла.

Близнецы повернулись к нам и встали, рука Маарет обнимала Мекаре за талию. Лишенным выражения, непонимающим взглядом Мекаре смотрела прямо перед собой – поистине живая статуя.

И в этот момент Маарет торжественно произнесла:

– Перед вами – Царица Проклятых.

Часть 5

Во веки веков, аминь

Есть вещи, разгоняющие мрак ночной,

но различать дано их лишь таким,

как Рембрандт; и при виде их

его печаль как будто отступает.

Но с большинством из нас

быстротекущее время играет шутку,

которую мы не в состоянии оценить.

Объятой пламенем бабочке

не до смеха. (Такова судьба.

И поэтому мифы мертвы.)

Майами.

Город, созданный для вампира, – жаркий, кишащий людьми и пленительно красивый. Плавильный сосуд, рынок, игровая площадка, где отчаявшиеся и алчные скованы губительными узами торговли, где небо – собственность каждого, а пляж простирается до горизонта, где огни горят ярче, чем солнце, а вода горяча, как кровь.

Майами. Веселые охотничьи угодья дьявола.

Вот почему мы и оказались здесь, на большой изысканной вилле Армана, на острове Ночи, где в нашем распоряжении была любая мыслимая и немыслимая роскошь, а также широко распахнутая южная ночь.

Там, за полоской воды, манит к себе Майами, ждут не дождутся жертвы – сутенеры, воры, короли наркотиков и убийцы. Безымянное скопище людей, почти таких же отвратительных, как я сам, но не совсем.

На закате Арман отправился туда с Мариусом. Они уже вернулись. Арман в гостиной играл с Сантино в шахматы, Мариус сидел в кожаном кресле у выходящего на пляж окна и читал – он постоянно читает.

Габриэль сегодня еще не появлялась – с тех пор как ушла Джесс, она предпочитала одиночество.

Внизу, в кабинете, Хайман разговаривал с Дэниелом – с Дэниелом, который любил накапливать в себе голод, с Дэниелом, который хотел знать все о древнем Милете, об Афинах и Трое. Да, особенно о Трое. Меня и самого смутно завораживала мысль о Трое.

Мне нравился Дэниел, и впоследствии он мог бы присоединиться ко мне, если я его позову, если заставлю себя покинуть этот остров, что с момента моего появления здесь случалось только однажды. Дэниел, который до сих пор радовался следу луны в воде, теплым каплям на лице. Для Дэниела все – даже ее смерть – представляло собой увлекательный спектакль. Но его нельзя в этом винить.

Пандора практически не отходила от телеэкрана. Мариус приносил ей шикарную современную одежду, вроде той, что и сейчас была на ней – атласная рубашка, сапоги до колен, узкая бархатная юбка. Он унизывал ее пальцы кольцами, надевал на руки браслеты и каждый вечер расчесывал ее длинные коричневые волосы. Иногда он дарил ей маленькие флаконы духов. Если он не открывал их сам, то они, незамеченные, оставались на столе. Она, как Арман, до бесконечности смотрела видеофильмы, иногда прерываясь, чтобы подойти к пианино в музыкальной комнате и тихо поиграть.