Ралли «Конская голова» - Елена Ванслова

Мне такой показатель результативности и мои тридцать шесть лет по вкусу, естественно, не пришлись (Сэндору Куреину еще нет тридцати шести, но Макиверу есть, следующей весной его выгонят из команды), и если мы скоро не вернемся в будущее, значит, я сделаюсь спортивным комментатором или еще кем-то в этом роде.

В то утро я отправился на стадион вместе с моим соседом по номеру Тони Ллойдом, здоровенным малым, игроком первой базы. В команде за любовь к деньгам его прозвали Долларом. По дороге он долго и нудно втолковывал мне, что, будь у нашего начальства побольше мозгов, Джеки Робинсону ни за что не удалось бы перейти из клубной команды в команду Национальной лиги. Я не очень прислушивался к нему. На два часа у нас была назначена игра, и так как "Ред сокс" заканчивала сезон весьма неудачно, каждому из членов команды предстояло бегать и суетиться больше прежнего, делая вид, что его крайне заботит исход матча.

Что касается меня, то я и в самом деле был сильно возбужден. Боялся я страшно, но радостное волнение меня не покидало. Вслед за Ллойдом я вошел в Фенуэй-парк — сторож у ворот кивнул мне, узнав того, в чьем облике я был, — потом постоял несколько минут в раздевалке, приглядываясь. В детстве я, как и все мальчишки, мечтал стать бейсболистом и вот…

И вот я им стал. Отчасти. Бейсболистом уже в годах, который больше сидит на скамье для запасных и ударяет изредка по мячу лишь ради того, чтобы напомнить о своем существовании. Почему, с горечью думал я, уж коли меня заставили путешествовать во времени и пространстве, мне не посчастливилось появиться в облике, скажем, Теда Уильямса, шкафчик которого в раздевалке стоял неподалеку от моего? Я смотрел на Теда, на других игроков, рассматривал полотенца, мыло, содержимое своего шкафчика. Шкафчика игрока профессиональной бейсбольной команды. Внутренняя панель его дверцы вся была обклеена картинками каких-то красоток. Висела экипировка, разобраться в которой я был не в силах. Пришлось понаблюдать, как и в каком порядке одеваются другие спортсмены. По-моему, они заметили, что я за ними подглядываю.

Экипировавшись, я пошел по длинному прохладному тоннелю под трибунами и очутился у выхода на поле. Передо мной простирался огромный прекрасный мир Фенуэй-парка. И мне разрешалось выйти туда и бегать по изумрудно-зеленой траве.

Надев перчатку полевого игрока, я заторопился ко второй базе. Двигался я, оказывается, неплохо. Но когда добрался до места, меня поджидали неприятности. Во-первых, пришлось здороваться с людьми, которых я видел впервые, а во-вторых, шла тренировка: нам подавали низкие мячи, и мы их ловили. Собственно, ловили они, мне же доставались удары по локтю, по колену и дважды по подбородку.

— Глянь-ка на старика, — заметил какой-то малый, отбивая мяч, пущенный низко над землей. Не мяч, а ракету. — Эй, старик, неужели ты будешь торчать здесь и в следующем сезоне?

Я разозлился. Мне хотелось показать этому юнцу, на что я способен, но годился я лишь на то, чтобы сочинять научную фантастику.

— Будет, — отозвался второй юнец. — Его и похоронят прямо на поле. — Очередной мяч пролетел у меня между ног и поскакал по траве. Юнцы загоготали.

Потом бил я. Шел 1954 год, и на подаче стоял легендарный игрок, имя которого гремело в годы моего детства. Я сказал ему, что не очень хорошо себя чувствую, и он несколько умерил пыл. Подачи его были что надо, легкими, всякий раз точно над битой, и мне удалось послать несколько мячей вдоль поля. Я сделал вид, что такие удары, после которых игрок успевает добежать до базы, а потом перебежать с базы на базу, мне нипочем. Я чувствовал себя в прекрасной форме. А когда закончил подавать, на мое место встал Тед Уильямс, изумляя присутствующих мастерством.

Потом началась игра. Вот это был спектакль! Смутно помню, как наставлял нас Лу Бодро, наш менеджер, как играли национальный гимн. А затем не успел я сообразить, что происходит, как очутился в углу поля на скамье для запасных, шла третья подача. За нас подавал Фрэнк Салливан, а за Филадельфию — Эрни Портокарреро.

Если бы в ту минуту мне предложили вернуться в семидесятые годы и, сидя за машинкой, сочинять фантастику, зарабатывая себе на жизнь, я бы наверняка отказался. Зачем? Лучше остаться в 1954 году и получать деньги за игру в бейсбол. Президентом был Эйзенхауэр. О полетах в космос даже не мечтали. Эрни Ковач и Бадди Холли[10] были живы. Я мог бы составить себе состояние, держа пари на всякую всячину в ожидании, например, появления "Полароида".

Нет, не совсем так. Во-первых, у меня были определенные обязательства перед научной фантастикой. Правда, научная фантастика, вероятно, вполне могла бы обойтись и без меня (пусть только попробует!), но Джим, Норрис, Лэрри и Дик тоже очутились здесь, и я должен был выручать своих друзей. Но как? И почему мы здесь очутились? Что перенесло нас на двадцать с лишним лет назад?

И тут мне пришла в голову страшная мысль. Значит, через двадцать с лишним лет в Новом Орлеане некий Эллард Макивер, неудачливый бейсболист, так и не сделавший карьеру в спорте, будет сидеть за моей машинкой и печатать мои сочинения? Нет! Мысль эта была невыносима. Если кому-либо и суждено подорвать мою репутацию, пусть это буду я сам.

Вечером в воскресенье мы отправились поездом в Детройт. Ну и поездка! Хорошо, что мне так и не довелось принять участия ни в одной из игр в Филадельфии, пришедшихся на пятницу, субботу и воскресенье. Команде "Ред сокс" я был не нужен, везли меня на тот случай, если земля вдруг разверзнется и поглотит четыре пятых состава игроков. Я же ехал в надежде повидаться с Джимом. Конечно, 1954 год имел свои плюсы — я насчитал, по-моему, шесть таковых — но, принимая во внимание все обстоятельства, я решил, что мы должны выбраться из этой истории как можно скорее. У меня лично истекал срок договора с издательством "Даблдей", и мне вовсе не хотелось, чтобы роман за меня написал Эллард Макивер. Если же он напишет его да еще получит премию, тогда мне останется только идти служить в армию или еще куда-нибудь.

По счастью, Джим придерживался того же мнения. Он был славным малым, но из-за всего происшедшего превратился в какого-то психа. Ему выпало стать игроком второй базы да еще начинающим, поэтому он трижды пропахал землю носом, пытаясь сделать "дабл-плей". Кроме того, мяч с его подачи то и дело летел в зрителей (что вполне понятно), и тот, в чьем облике он пребывал, явно был ему не по душе.

— Желудок у меня всегда пошаливал, — ворчал он. — Но теперь он не принимает даже овсянку.

Во вторник, когда проводился первый из детройтских матчей, мы обедали в моем отеле.