ДАртаньян в Бастилии - Николай Харин

– Да, принц. Я вынужден признать, что это так.

– Но разве для этого есть какие-либо основания? Смотрите, даже королевские мушкетеры и те отступают с поля сражения.

– Не это меня беспокоит, ваше высочество. Сегодня ночью мне вспомнилась одна странная история. Она случилась со мной больше трех лет назад, и я было совсем уже забыл про нее.

– Расскажите мне ее, Генрих.

– Право, не стоит, ваше высочество, мне неловко, что я поддался минутной слабости.

– И все же!

– Хорошо, вот эта история. Как вы помните, в начале тысяча шестьсот двадцать девятого года мне и моему дяде, маркизу де Порту, был поручен сильный корпус и приказано было выступить в Виваре. Его величество же с семнадцатитысячным войском отправился в Савойю на помощь к герцогу Мантуанскому, который вел войну с герцогом Савойским и королем Испанским. Кардинал тогда сопровождал его величество.

Овладев Сузой и попутно подписав мир с Англией, королевские дружины также отправились в Виваре и подступили к стенам Прива. Наш корпус действовал успешно, и четвертого мая король изволил принимать нас с дядей, поздравив последнего со званием маршала. Мне тогда показалось, что королю хотелось обидеть меня, так как я не был удостоен никаких отличий, но я был искренне рад за дядю и не выказал никакого неудовольствия, что испортило настроение королю.

– Это так похоже на братца Людовика! – рассмеялся Гастон. – Продолжайте же, герцог.

– В ту же ночь, с четвертого на пятое мая, я спал в своей палатке, как вдруг был разбужен дядей. Он предстал передо мной бледный, со слезами на глазах и с головой, повязанной окровавленным платком. «Что случилось, дядюшка?'» – воскликнул я, не понимая со сна, что передо мной не человек из плоти и крови, а призрак. "Я пришел напомнить тебе о разговоре, который когда-то был у нас с тобой, о жизни за гробом и о клятве, которую мы дали друг другу, чтобы тот из нас, кто умрет прежде, уведомил пережившего.

Я сдержал слово. Я теперь всего лишь дух… Надеюсь на милосердие Господне, – прошептал призрак. – Но ты, ты мой бедный друг… До свидания! Через тысячу двести семьдесят два дня – вечность!"

После этого он исчез. Я тотчас же разбудил слуг и послал в лагерь к маркизу де Порту. Вскоре посланные возвратились и доложили, что около восьми часов вечера дядя был ранен в голову выстрелом из мушкета и без четверти двенадцать скончался… Последние сутки этот случай не идет у меня из головы, ваше высочество, – закончил герцог Монморанси свой рассказ.

Принц Орлеанский обладал недюжинной сообразительностью.

– Постойте-ка, – сказал он. – Вы сказали «тысячу двести семьдесят два»? Какого числа умер ваш дядя?

– В ночь на пятое мая тысяча шестьсот двадцать девятого года, – отвечал Монморанси.

– Так-так, – раздумывая, проговорил герцог Орлеанский. – Выходит прошло тысяча двести… Минутку. Всего тысяча двести семнадцать дней. Но сегодня вам ничто не грозит, Генрих.

– Вы совершенно правы, – печально улыбнулся Монморанси. – Но что это там такое? Какой-то громадный шар падает вниз!

– Да-да, и я вижу.

– Прямо в ряды испанской пехоты!

– Проклятие! Это какая-то военная хитрость этой лисы де Ла Форса!!

– Смотрите, испанцы отступают! Того хуже – бегут!

– Aа… дьявол! Это лучшие войска во всей армии!

– Я поскачу туда! – крикнул Монморанси, пришпоривая коня.

– Да-да, конечно! Остановите их, мой милый Генрих, – напутствовал его Гастон. – В конце концов, у него есть еще пятьдесят пять дней в запасе, – пробормотал он вслед уезжавшему.

– А вы, Море! Почему вы вернулись так рано, – вместо приветствия сказал герцог Орлеанский графу Море, только что вернувшемуся с поля боя, чтобы лично сообщить принцу о ходе сражения. – Скачите туда, ваш вид воодушевляет мою армию! Дело еще далеко не кончено.

Однако принц ошибался. Чаши весов заколебались, и та, на которую был брошен такой веский аргумент, как вступление в бой наших героев, конечно, перевесила. Появление друзей внесло перелом в ход сражения, мушкетеры, увлекаемые д'Артаньяном, пошли в атаку, и их натиск был неудержим. Все было кончено за полчаса. Битва при Кастельнодари завершилась смертью графа Море, бегством принца Гастона и пленением отважного Монморанси, получившего семнадцать ран.

Гастон не мог знать, что Монморанси жив, а не убит.

Отступающие мятежники видели только, как герцог, весь израненный, упал с коня под копыта королевской конницы. Об этом и сообщили герцогу Орлеанскому.

Получив известие о гибели своих приверженцев, Гастон протяжно свистнул и проронил:

– Пропало мое дело!

Курьеры понеслись в Париж, чтобы известить короля, а главное – кардинала – о победе королевских войск и полном разгроме армии мятежников.

Получив сообщение о битве при Кастельнодари и выслушав подробное ее описание, его высокопреосвященство благосклонно кивнул головой и спросил;

– Кто же тот храбрец, что возглавил атаку королевских войск и одним своим видом привел в смятение испанскую пехоту. Надеюсь, он не погиб в бою?

– К сожалению, я затрудняюсь ответить на вопрос вашего высокопреосвященства, так как маршал де Ла Форс приказал мне скакать прямо с поля битвы, не жалея коня, как только поражение мятежников стало очевидным, – отвечал усталый курьер.

– Хорошо, я распоряжусь о том, чтобы этого молодца наградили. Вы можете отдыхать, вы не щадили не только коня, но и себя, – милостиво произнес кардинал. – Вот вам чек на тысячу ливров, предъявите его казначею.

Гонец рассыпался в изъявлениях благодарности и, низко кланяясь, удалился, а кардинал довольно потер руки: «Кажется, с этим молокососом Гастоном покончено, – подумал он. – Теперь пора заняться теми, кто поближе!»

Конечно, его высокопреосвященство подразумевал королеву-мать. Но Мария Медичи, узнав от своего духовника, что Бежар арестован, не стала дожидаться, пока арестуют и ее. В панике она бежала за границу. Сюффрен, верный солдат Ордена, последовал за ней. Он не знал о пропаже ларца, украденного Бежаром у него из-под носа, и полагал, что Мария Медичи увозит драгоценный ларец с собой. Но королева-мать была до такой степени напугана, что, в спешке покидая Люксембургский дворец, даже не вспомнила о тайнике.

Ришелье не скрывал своей радости. Сбежав за границу, королева-мать признала себя виновной, а лучшего исхода он и желать не мог. Людовик XIII никогда бы не смог отправить родную мать ни на эшафот, ни в Бастилию. Он снова отправил бы ее в ссылку, а нет такой ссылки, откуда бы склонная к интригам флорентийка не сумела бы сбежать, как она уже бежала из Блуа. Из-за границы же интриговать против кардинала было трудно, а подослать к ней своих шпионов кардинал мог с такой же легкостью, как и во Франции (что он и делал неоднократно, например, выманив Шале из Брюсселя при помощи переодетого капуцином Рошфора, или, подослав убийцу к герцогу Бэкингему).