Чумные псы - Ричард Адамс

– Но она же не наша. Это их собственность.

– Знаю. Их собственность. – Мистер Пауэлл забарабанил пальцами по столу. – Но не больше, чем я сам. Сандра, любимая, я все обдумал. Нам же не хочется уезжать, правда? То есть еще один переезд для Стефании, и, быть может, опять в большой город, а здесь ей так нравится… Здесь ей лучше. Доктор только и говорит…

– Погоди, Стив…

– Нет, милая. – Среди любящих и уважающих его людей мистер Пауэлл мог при случае показать свою власть. – Вот что я хочу тебе сказать. Я всерьез думаю поискать другую работу, совсем другую, где-нибудь в этих местах, чтобы нам обойтись без переезда.

– То есть вообще не научную работу?

– Вот именно. Я понимаю, это сильно ударит нас по карману, но все равно я хочу попробовать. Быть может, учителем или даже фермером. Я потолкую с Джеральдом Греем из «Мэнора» – он тут знает всех как облупленных…

– Это серьезный шаг, Стив.

– Я это хорошо понимаю. Но не опрометчивый. – Сандра улыбнулась. – Дай мне время подумать как следует. Обещаю ничего не делать сгоряча, – добавил он, словно ему угрожала опасность быть посаженным в бак с водой. – Тут… ну, не знаю… понимаешь, каждый имеет право… право, ну, распоряжаться собственной жизнью, что ли… – Мистер Пауэлл нахмурился, катая по столу хлебные крошки мокрым указательным пальцем. – В общем, беспокоиться не о чем. – Он встал, обнял и нежно поцеловал жену. – Как сегодня Стефания?

– По погоде, – ответила Сандра. – Но позавтракала хорошо.

– Пойду наверх, почитаю ей, – сказал мистер Пауэлл. – Только обезьяну проведаю…

– Ступай, милый, наверх, я сама покормлю бедняжку. Честно говоря, – заметила Сандра несколько замявшемуся мистеру Пауэллу, – она мне начинает нравиться. Ох, Стив, – она снова обняла его за шею, – не бойся, милый, я тебя поддержу. Ты просто молодчина. Честно, я правду говорю.

Мистер Пауэлл, преисполненный сознанием того, что он молодчина, и ломая голову, удастся ли им свести концы с концами, покуда он будет переквалифицироваться на педагога, поднялся наверх.

Кровать Стефании стояла у окна, девочка наблюдала за столиком-кормушкой для птиц, за садом открывался вид на озеро. Когда отец вошел в комнату, Стефания приложила пальчик к губам и показала рукой на висящую снаружи кормушку. Мистер Пауэлл подошел к окну и вытянул шею, но, не увидев ничего примечательного, улыбнулся дочери и покачал головой.

– Поползень, папочка. Только он уже улетел. И еще каленый.

– Каленый? Девочка рассмеялась:

– Так Джек Николсон называет зяблика.

– Да-а? Никогда не слышал. Как дела, зайка? Мистер Пауэлл сел на краешек кровати.

– Ну… да так… с утра не очень. Наверное, попозже станет лучше.

– Дать тебе таблетку?

– Да, пожалуйста.

Мистер Пауэлл вылил воду из стакана и налил свежую, затем достал таблетку. Девочка проглотила ее, поморщилась и стала расчесывать волосы – сперва правую сторону, затем левую.

– Знаешь, папа… – Стефания запнулась, снова поглядывая в окно.

– Что, милая?

– Я поправлюсь, правда же?

– Конечно! Что за глупости…

– Только вот, папочка… – Девочка вновь глянула в окно, отбросила волосы назад и положила щетку на место. – Знаешь, иногда мне кажется, что я не дождусь этого их научного открытия. Успеют ли они вовремя?

– Конечно, успеют, – убежденно сказал мистер Пауэлл.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, они делают открытия одно за другим. – Он обнял умирающую девочку, приблизил свое лицо к ее лицу и принялся качать ее. – Они все время ставят опыты и теперь знают столько…

– Как же они ставят эти свои опыты?

– Ну, чтобы узнать все, что надо, приходится сначала брать животное и делать так, чтобы оно заболело, а потом лечить его разными способами, чтобы понять, который лучше.

– Но ведь это жестоко по отношению к животным?

– Ну… в общем-то, конечно. Но все же я думаю, что это не остановит ни одного отца, если он знает, что в итоге тебе станет лучше. За последние сто лет наука изменила весь мир, это вовсе не преувеличение. Стефи, милая, поверь мне, я точно знаю, что скоро они найдут такое средство, чтобы ты поправилась.

Мистер Пауэлл ласково взъерошил волосы дочери.

– Папочка! Я же только что причесалась!

– Ой, прости! Но раз ты сердишься, тебе наверняка лучше. Правда же?

Девочка кивнула.

– Почитаешь?

– Конечно. «Зверинец доктора Дулитла». – Мистер Пауэлл взял книжку с тумбочки. – Знаешь, осталось совсем немного. Сейчас и дочитаем. Хочешь, потом сразу начнем следующую книжку, «Сад доктора Дулитла»?

– Да, папочка.

– Хорошо. Та-ак, где мы остановились?

– Там, где Томми Стаббинс и его друзья обсуждают с доктором завещание мистера Трогмортона.

– Верно. Устраивайся поудобнее. Вот что Томми Стаббинс говорит доктору:

«– Разве вы не понимаете, доктор, – закончил я, снова протягивая ему кусок пергамента, – если этот клочок присоединить к остальным, то совершенно ясно, что последнюю строчку следует читать так: „Движение за запрет жестокого обращения с животными“, или что-то в этом роде. Ведь именно на это мистер Трогмортон еще при жизни потратил огромные деньги. И именно у этого движения его подлый сынок, Сидней Трогмортон, отобрал деньги, да еще сколько! Доктор, он же обманул животных!

Все мы уставились на доктора, покуда тот молча размышлял над моей филиппикой…»

– Что такое филиппика?

– Филиппика? – отозвался мистер Пауэлл. – Это, ну… это что-то вроде, когда я очень горячо и гневно что-нибудь говорю, скажем, о животных…

Скованный жгучим холодом, который, казалось, оплел его, подобно тому как оплетает паук попавшую в паутину муху, Шустрик медленными кругами поднимался все выше и выше, поставив свои распростертые крылья крепкому предзакатному ветру. Ни остановок, ни спусков. Словно лист над сточной канавой, Шустрик кружил, кружил по спирали, неподвижный и в то же время несомый к некоему ужасному, неподвижному центру. И Шустрик понял, что там стоит мистер Эфраим, убийца и жертва, похлопывая ладонью по колену и подзывая Шустрика, не издавая при этом ни звука в ледяном безмолвии. За ним, справа и слева, стоят Киф и лис, а далеко внизу тихо плещут на ветру оловянные волны.

Глаза Шустрика были подернуты ледком, и, зная теперь, что он мертвый, он смотрел сквозь эту ледяную корочку на царящие внизу сумерки и не боялся упасть. Теперь Шустрик ясно ощутил, что мир и впрямь – огромное, плоское колесо с мириадами спиц воды, деревьев и трав, колесо, которое вечно вращается под этими солнцем и луной. И подле каждой спицы было какое-нибудь животное – все, все, все животные и птицы, каких знал Шустрик, – лошади, собаки, зяблики, мыши, ежи, кролики, коровы, овцы, грачи – и еще многие и многие, которых он не мог распознать, – огромные полосатые кошки, чудовищной величины рыбы, извергающие в небо фонтаны воды… А в центре, на самой оси, стоял человек, который беспрестанно бил животных плетью, дабы заставить их вращать колесо. Одни сопротивлялись и, окровавленные, громко выли, другие молча падали, и их беспощадно затаптывали товарищи по несчастью. И все же – Шустрик видел это собственными глазами! – человек явно извратил суть своей задачи, поскольку на самом деле колесо вращалось само по себе, и все, что требовалось от человека, так это удерживать его в равновесии на тонкой оси, регулируя при необходимости количество животных с той или иной стороны колеса. Огромная рыбина истекала кровью, так как человек пронзил ее копьем. Полосатая кошка истаивала, на глазах уменьшаясь до размеров мыши. Огромный серый зверь с длинным хоботом жалобно трубил, когда человек выдирал у него из морды белые бивни. Кругами Шустрик приближался к этому страшному колесу, между ними стоял мистер Эфраим и молча звал Шустрика присоединиться к мертвым.