12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Потом он лег спать, убаюкиваемый свистками паровозов.

На другой день он вернулся рано, с пакетом пирожных и бутылкой мадеры, купленной им в бакалейной лавке. Ему пришлось еще раз выйти, чтобы достать две тарелки и два стакана; он поставил угощение на туалетном столике, прикрыв его грязную деревянную доску салфеткой, а таз и кувшин спрятав под стол.

И стал ждать.

Она пришла в четверть шестого. Восхищенная яркой пестротой рисунков, она воскликнула:

— У вас очень мило! Только на лестнице слишком много народа.

Он обнял се, страстно целуя сквозь вуаль ее волосы, между лбом и шляпой. Полтора часа спустя оп проводил ее до стоянки извозчиков на Римской улице. Когда она села в экипаж, оп прошептал:

— Во вторник. В это же время.

Она сказала:

— В это же время, во вторник.

И, так как было уже темно, она привлекла к себе его голову через дверцу экипажа и поцеловала в губы. Когда кучер хлестнул лошадь, она крикнула:

— До свиданья, Милый друг!

И ветхая каретка тронулась в путь, увлекаемая усталой рысью белой клячи.

В течение трех недель Дюруа принимал таким образом г-жу де Марель каждые два-три дня, иногда утром, иногда вечером.

Как-то раз, когда он ждал ее в послеобеденное время, громкие крики на лестнице заставили его подойти к двери. Раздавался громкий плач ребенка. Сердитый мужской голос закричал:

— Чего он воет, этот чертенок?

Визгливый, раздраженный женский голос ответил:

— Эта шлюха, которая таскается к журналисту, что над нами, сбила с ног Никола на площадке. Не следовало бы пускать этих потаскушек; не замечают детей на лестницах!

Дюруа, растерявшись, отскочил от дверей, так как он услышал этажом ниже быстрое шуршанье юбок и торопливые шаги, поднимающиеся по лестнице.

Вскоре раздался стук в дверь, которую он только что запер. Он открыл ее, и г-жа де Марель вбежала в комнату, с трудом переводя дыхание, вне себя, бормоча:

— Ты слышал?

Он притворился, что ничего не знает.

— Нет, а что?

— Как они меня оскорбили.

— Кто?

— Эти негодяи, которые живут внизу.

— Но что же случилось, скажи мне?

Она зарыдала и не могла произнести ни слова.

Ему пришлось снять с нее шляпу, расстегнуть платье, уложить на кровать, растереть виски мокрым полотенцем, — она задыхалась. Затем, когда волнение ее немного улеглось, она разразилась негодующими словами.

Она требовала, чтобы он немедленно спустился вниз, побил их, убил.

Он повторял:

— Но ведь это рабочие, грубияны. Подумай о том, что тебе придется судиться, что тебя могут арестовать, узнать, погубить. С такими людьми нельзя связываться.

Она начала обсуждать другой вопрос:

— Что же нам теперь делать? Я не могу больше приходить сюда.

Он ответил:

— Очень просто. Я переменю квартиру.

Она прошептала:

— Да… Но это потребует много времени.

Внезапно ей пришла в голову новая мысль, и она сразу же успокоилась.

— Нет, нет, я придумала, предоставь все мне, ни о чем не беспокойся. Я пришлю тебе завтра утром голубой листочек.

«Голубыми листочками» она называла городские письма-телеграммы[32].

Она теперь улыбалась, восхищенная своей выдумкой, которой пока не хотела с ним делиться, и не было конца се шаловливым ласкам.

Все же, спускаясь по лестнице, она очень волновалась и крепко опиралась на руку своего возлюбленного, потому что у нее подкашивались ноги.

Они никого не встретили.

Он вставал поздно, и потому на другой день в одиннадцать часов еще лежал в постели, когда почтальон подал ему обещанную «синюю бумажку».

Дюруа распечатал ее и прочел:

«Свидание сегодня, в пять часов, Константинопольская улица, 127. Вели проводить тебя в квартиру, нанятую госпожой Дюруа.

Кло целует тебя».

Ровно в пять часов он вошел в швейцарскую большого меблированного дома и спросил:

— Здесь госпожа Дюруа сняла квартиру?

— Да, сударь.

— Проводите меня, пожалуйста.

Привратник, несомненно привыкший к щекотливым положениям, требующим осторожности, пристально посмотрел на него и, выбирая ключ из большой связки, спросил:

— Это вы — господин Дюруа?

— Конечно, я.

Привратник отпер маленькую квартирку, состоявшую из двух комнат и находившуюся в нижнем этаже напротив швейцарской.

Гостиная, оклеенная довольно свежими обоями с разводами, была обставлена мебелью красного дерева, обитой зеленоватым, с желтыми узорами, репсом; затканный цветами ковер был так тонок, что сквозь него нога чувствовала доски пола.

Спальная была крохотная. Три четверти комнаты занимала кровать. Она помещалась в глубине, заполняя собой весь простенок. Это была характерная для меблированной комнаты большая кровать с тяжелыми голубымы занавесками, тоже из репса, покрытая красным шелковым пуховым одеялом, испещренным подозрительными пятнами.

Обеспокоенный и недовольный, Дюруа думал: «Эта квартира будет стоить мне бешеных денег, — опять придется занимать. Какой нелепый поступок с ее стороны!»

Дверь отворилась, и Клотильда влетела, как вихрь, шурша юбками, с распростертыми объятиями, она была в восторге.

— Разве здесь не мило, скажи, разве не мило? И не нужно подниматься по лестнице: прямо с улицы, в нижнем этаже. Можно входить и выходить через окно, так что привратник нас не будет видеть. Как мы здесь будем любить друг друга!

Он холодно поцеловал ее, не решаясь задать ей вопрос, вертевшийся у него на языке.

Она положила на круглый столик, стоявший посреди комнаты, большой пакет. Развязав его, она вынула оттуда мыло, флакон с туалетной водой, губку, коробку со шпильками, крючок для башмаков и маленькие щипцы для завивки волос, чтобы подправлять пряди на лбу, постоянно приходившие у нее в беспорядок.

И она страшно веселилась, играя в это устройство на новой квартире, отыскивая место для каждой вещи. Выдвигая ящики, она продолжала болтать:

— Нужно будет принести сюда немного белья, чтобы при случае иметь возможность менять его. Это будет очень удобно. Если меня захватит на улице ливень, я прибегу сюда сушиться. У каждого из нас будет свой ключ, и, кроме того, третий мы оставим у привратника на случай, если мы забудем наши. Я наняла на три месяца; разумеется, на твое имя, потому что я не могла назвать свое.

Тогда он спросил:

— Ты мне скажешь, когда нужно будет платить?

Она ответила просто:

— Уже уплачено, мой милый!

Оп продолжал:

— Значит, я твой должник?