Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

Он разворачивает грязный халат и достает из него пару драных матерчатых перчаток; некогда белые, теперь они все покрыты пятнами. Обращаю внимание, как бережно он обращается с ними, хотя, по мне, они годятся лишь на то, чтобы их выбросить. Вижу, в халате есть еще одна вещь. На мгновение глаза выдают мою панику. Я вздрагиваю, мне кажется, что я вижу там хирургические щипцы. Адам замечает мой страх.

— Да, вы правы. И я, точно так же, как вы, был обезображен при рождении. Это коготь, оставивший на мне свою отметину. Узнаете его, Элизабет?

Предмет совершенно не похож на тот, который, как мне кажется, я видела тогда. Это небольшой узкий нож. Я знаю, как он называется, только потому, что это сказал мне Виктор.

— Полагаю, это скальпель хирурга.

Он кладет скальпель между нами на пол.

— А знаете ли вы, для чего он предназначен?

— Чтобы лечить тело.

— Скажите лучше, чтобы мучить тело! — неожиданно рычит он, — Это инструмент злодейства. Позвольте мне поведать мою историю так, как ее не выразят никакие слова.

Он протягивает руку к моей, я гляжу на его ладонь. Вдвое больше моей, она вся покрыта швами и рубцами. Когда мы встретились впервые, я невольно съежилась при виде этой протянутой ко мне пародии на руку. Сейчас я могу смотреть на нее с состраданием. Хотя рука коряво скроена, в ней, несомненно, заключена огромная сила; можно ли надеяться, что она не раздавит мою? Я кладу свои крохотные пальцы на его ладонь; он нежно сжимает их; вот так мы впервые коснулись друг друга.

Элизабет… прекрасная Элизабет!

Я вздрагиваю и краснею до корней волос. Но страха нет. Странное ощущение собственной смелости, опасности, близости — будто трогаешь лапу льва. Я доверилась загадочной силе и жду, что произойдет дальше.

Он прижимает мою ладонь к ножу. Я замечаю небольшую выцветшую татуировку на тыльной стороне его правой руки. Я уже замечала ее прежде, но не приглядывалась к ней. Делаю это сейчас, и сердце у меня холодеет. Татуировка изображает корабельный якорь и под ним надпись: «Мэри Роуз». Я вопросительно поднимаю глаза; но прежде, чем успеваю сообразить, слышу оглушительный гул, как колокольный. Не звук, а давление вибрирующего воздуха со всех сторон. В глазах все расплывается, как при опьянении. Комнатенка начинает кружиться; стены исчезают; я нахожусь в другом помещении, темном, сыром и зловонном. Рука опирается о влажную стену из грубого камня. Вонь такая, что трудно дышать. В центре темного пространства вижу свечи, горящие на железном обруче, подвешенном к потолку. В круге желтого света от свечей стоит человек спиной ко мне. Он углубился в какое-то занятие и не замечает ничего вокруг. Помимо воли приближаюсь к нему: скольжу по каменному полу, влекомая какой-то силой. Увидев, чем он занимается, едва сдерживаю крик. На столе перед ним ужасным видением лежит человек; он гол и недвижим, как труп, его плоть могильного синевато-серого цвета. От тела на столе лишь половина. Под одним плечом нет руки; одна нога заканчивается у колена. Лицо представляет собой лохмотья разлагающейся ткани, отвернутые в сторону, так что виден белый череп. Человек, склонившийся над трупом, занят тем, что натягивает лоскут кожи на обнаженные сухожилия подбородка и шеи. Он очень тщательно подгоняет плоть к костям, подрезает тут и там, подтягивает мышцы, подпиливает кость. Он работает виртуозно, как скульптор, материалом для которого служит человеческая плоть, но зрелище поражает своей фантастичностью. Хочу закричать: «Прекрати!» Но голоса нет. Отворачиваюсь, чтобы не видеть этот кошмар. Путь мне преграждает другой стол; на нем… Боже милосердный, что это? Груда останков животных, расчлененные звери — и части тел, принадлежащих, как вижу, отнюдь не животным. Куда я попала, на безумную бойню? Бежать, бежать! Бросаюсь к двери, но она заперта. Оборачиваюсь и вижу: человек у стола оторвался от своего занятия. Поднял глаза, словно услышал шум в помещении. Отвожу глаза, не желая видеть его лица…

Смотри! Ты должна это видеть!

Изо всех сил стараясь не смотреть, прихожу в себя — измученная и дрожащая лежу на груди Адама. Руки под курткой вцепились в него, словно если разожму их, то упаду с огромной высоты. Он старается успокоить меня, но его прикосновение отвратительно. Исходящий от него запах гниения нестерпим. Отодвигаюсь от него. Как ни сдерживаюсь, тошнота подступает к горлу.

— Вот так я узнал о своем происхождении, — говорит Адам, — Найденные вещи поведали. Лезвие, халат. Перчатки рассказали свою историю. И о человеке, который пользовался ими. Я надел их, и мои руки стали теми руками. Прежде чем я обрел дар языка, эти картины заполняли мое сознание.

— Во имя всего святого… кто вы, Адам?

— Лучше спросите, что я такое.

— Тогда что вы такое?

Как вы видели…

— Но я не знаю, что я видела.

— Я…

— Что?

…произведение человеческих рук…

Непонимающе смотрю на него.

— Произведение?..

…а не рожден женщиной.

— Но это невозможно.

Пересиливая себя, беру его руку в свою; переворачиваю, чтобы рассмотреть тыльную сторону. Наколка в виде корабельного якоря.

— Эта татуировка… откуда она у вас?

— Не помню.

— Может, вы когда-то были моряком?

— Никогда не был. Это не моя наколка.

— В таком случае чья же?

— Неужели никак не поймете? — нетерпеливо стонет он. — Рука не моя. Все не мое. Бывает, что вся плоть и жилы моего тела кричат мне голосами других существ, мертвецов, что вновь живут во мне. Эта рука, плечо, палец… мозг. Будто идешь по кладбищу, и из каждой могилы доносятся голоса, выкрикивающие свои имена. Можете вообразить, каково это, узнать, кто ты? Вещь? Артефакт?

— Я правда не могу этого понять.

— Вы видели! Не притворяйтесь, что не видели.

— Я видела Виктора… так мне показалось.

Я уже усвоила, что его глаза, как глаза зверей, не обладают выразительностью человеческих. Они способны только на непроницаемый взгляд. И, как в случае со зверями, с огромным сожалением понимаешь, что их чувства должны быть сокрыты от тебя. Если он испытывает боль, должно быть больно и тебе; он этого не покажет. Если он грустит, то и тебе должно быть грустно; слез ты не увидишь. То, что я чувствую сейчас, будучи рядом с ним, — это невыносимая мука.

— Хватит! — кричу я, — Пожалуйста, прекратите!

Услышав мой крик, Алу, которая ждет снаружи, вспархивает и с тревожными воплями кружит у входа в пещеру. Жгучие слезы слепят глаза, и, выбежав из пещеры и следуя за ней, я едва не срываюсь в пропасть, но Адам оказывается рядом и спасает меня. Крепко держа, он медленно сводит меня вниз по той же тропе, которою мы поднялись к пещере. Весь долгий путь домой мы не обмениваемся ни словом. Только в сумерки мы достигаем поместья. Он останавливается у южных ворот и знаком показывает, чтобы я шла дальше. Желаю ему доброй ночи; он молчит, но его голос следует за мной. Звучит во мне. Звучит во мне, когда возвращаюсь в замок живая и невредимая. Звучит во мне, когда гоню сон, вместо того чтобы уснуть. Вновь и вновь один вопрос: Можете ли вы по-настоящему любить его?