Иван Ефремов. Книга 3. Таис Афинская - Иван Антонович Ефремов

Лилит совсем другие. Они также способны летать по воздуху, но бесконечно добры к людям. Царица всех этих праженщин, называемых у нас Кхадо, именовалась Сангиэ Кхадо и красотой превосходила всякое воображение. В отличие от апсар, Кхадо не обладали разумом, а лишь чувствами. И мечта о прекрасном человеческом теле и нечеловеческой силе Эроса живет у нас как память об этих Лилит.

— Я слышала от восточных людей легенду о пери, небесных красавицах, порождениях огня. Они тоже летают по воздуху и снисходят к смертным избранникам, — сказала Таис, вспомнив свое пребывание на озерах близ Персеполиса.

— Несомненно, тоже отзвук памяти о Лилит, — согласился старший жрец, проявляя в отношении Таис все большую внимательность. — Наша задача — разбудить эту память в душе художника, овладеть ею и предоставить особенно искусным в своем деле священным танцовщицам доверить остальное, вытеснив из сердца художника его губительную страсть к модели, не желающей связать с ним судьбу!

— Я видела настоящую Лилит древних месопотамцев на Евфрате.

И Таис рассказала о маленьком святилище на дороге через перевал с изображением крылатой женщины в нише алтаря.

— Я думаю, что из всех древнейших женских изображений у этой богини было наиболее совершенное тело, — добавила афинянка. — А можно мне взглянуть на этих «особенно искусных»?

— Можно! — согласился старший жрец, ударяя в небольшой бронзовый диск и одновременно повелительным кивком приказывая переводчику покинуть зал. Приглаживая бороду, вавилонянин заторопился. Очевидно, избранные танцовщицы храма показываются далеко не всем. Эрис вдруг что-то вспомнила и поспешила к себе.

Из незаметной двери, между слонами, явились две девушки в одинаковых металлических украшениях на смуглых гладкокожих телах — косо одетых широких поясах из золота, ожерельях, ножных браслетах, серьгах большими кольцами и сверкающих крупными рубинами налобниках на коротких жестких волосах. Лица их, неподвижные как маски, с сильно раскосыми и узкими глазами, короткими носами и широкими полногубыми ртами, были похожи как у близнецов. Похожими были и тела обеих, странного сложения. Узкие девические плечи, тонкие руки, небольшие, дерзко поднятые груди, тонкие станы. Эта почти девичья хрупкость резко контрастировала с нижней половиной тела — массивной, с широкими и толстыми бедрами, крепкими ногами, на пределе красоты, чутьчуть не переходящей в тяжелую силу. Из объяснений старшего жреца эллины поняли, что эти девушки — странного племени из дальних восточных гор за рекой Песков. В них наиболее ярко выражена двойственность человека: небесно-легкой верхней половиной тела и массивной, исполненной темной земной силы, — нижней.

Таис усомнилась, могут ли они танцевать.

— Жены небольшого роста всегда гораздо более гибкие, чем те, которые подобны корам и величественным статуям. Я совсем не знаю этих народов из далеких восточных гор и степей, куда не проникали шагатели Александра.

Короткое приказание — и одна из девушек уселась на пол, скрестив ноги, и ритмически захлопала в ладоши, звеня блестевшими в свете факелов браслетами. Другая начала танец с такой выразительностью, какую дает лишь талант, отточенный многолетним учением. В отличие от танцев Запада, ноги принимали малое участие в движениях, зато руки, голова, торс совершали поразительные по изяществу изгибы и жесты, раскрывались пальцы, подобные цветкам.

Ноги скрещивались мелкой переступью и чуть не свивались жгутом, неистово вращая корпус вокруг вертикальной оси.

Таис разразилась рукоплесканиями одобрения. Танцовщицы остановились и по знаку жреца исчезли.

Появился переводчик.

— Они очень своеобразны, эти девушки, — сказала Таис, — но я не понимаю их обаяния. Нет гармонии, харитоподобия.

— А я понимаю! — вдруг сказал молчавший все время Лисипп.

— Вот видишь. Мужчина знает, что в этих женщинах сочетание двух противоположных сил Эроса, и очень могуч поэтому змей Кундалини.

— И ты согласен, учитель? — усомнилась Таис. — Зачем же преследуешь ты всегда совершенство в своем искусстве?

— В искусстве прекрасного образа богини — да, — ответил Лисипп, — но законы Эроса иные. Мне ли говорить тебе, сколько в них тьмы Кибелы?

— Как будто поняла, — пожала плечами Таис. — И ты считаешь, что Эхефил того же мнения?

— Похоже, раскосые девчонки вылечат его, — улыбнулся Лисипп.

— И Клеофраду они понравились бы тоже? Он так трудился над Анадиоменой, выбрав меня! Зачем?

— Не могу говорить за того, кто перешел Реку Забвения. Сам я думаю так: ты не Лилит, а, как они называют своих небесных гетер, апсара. Владеть тобою, взяв у тебя все, что можешь ты дать, суждено лишь немногим, способным сделать это. Для всех других — бесконечно снисходительные, безумные и пламенные Лилит. Каждый из нас может быть их избранником. Сознание щедрости Лилит ко всем мужам тревожит наши сердца и необоримо влечет к ним памятью прошлых веков.

— А Эрис, по-твоему, кто?

— Только не Лилит. Она безжалостна к слабостям и не снисходительна к неумению. Эхефил увлекся носительницей образа. На его беду, и образ и модель оказались одним и тем же.

— Клеофрад говорил о своем увлечении мной.

— Для него это было бы еще хуже, чем для Эхефила. Эхефил хоть молод.

— И по-твоему, меня уже нельзя любить? Благодарю, друг мой!

— Не пытайся корить меня за попытку разобраться в твоем настроении. Ты знаешь: если захочешь — к твоим ногам упадет каждый. Этот жрец, все познавший и преодолевший, сражен тобою. Как это просто для такой, как ты! Всего несколько взглядов и поз. Напрасно ты не ответишь ему, как Лилит. Сидит в тебе наконечником копья испытанное тобой чувство, достойное апсары. Полагаю, ты была возлюбленной Александра и ему отдала всю силу Эроса!

Таис залилась краской.

— А Птолемей?

— Ты родила ему сына — значит, его Эрос к тебе сильнее, чем у тебя к нему, иначе была бы дочь.

— А если бы поровну?

— Тогда не знаю. Могло бы быть и так и этак… Хозяева наши вежливо ждут нашего ухода.

Они поблагодарили жрецов, повторили просьбу об Эхефиле и пошли по темному храму в свои кельи. Число горящих в преддверии факелов — четыре — отмечало время, оставшееся до рассвета.

— Благодарю тебя, Лисипп. Когда ты со мной, я не боюсь наделать глупостей, — сказала Таис на прощанье, — твоя мудрость…

— Мудрость, афинянка, малоприятна для ее обладателя. Мудрых людей мало. Мудрость копится исподволь у тех, кто не поддается восхвалению и отбрасывает ложь. Проходят годы, и вдруг ты открываешь в себе отсутствие прежних желаний и понимание своего места в жизни. Приходит самоограничение, осторожность в действиях, предвидение последствий, и ты — мудр. Это не есть счастье в твоем поэтическом понимании, вовсе нет. Люди излечиваются от тревоги и гнева песней и танцами, ничего не зная о сущности их. Не следует много рассуждать о знании богов и людей, ибо молчание есть истинный язык