Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1 - Вальтер Скотт

Полковник все еще не выезжал из Эдинбурга и намерен был оставаться там еще несколько месяцев, выполняя какие-то поручения герцога Камберлендского. К «ему собиралась приехать леди Эмили, которой врачи посоветовали совершать неутомительные путешествия и пить сыворотку из-под квашеного козьего молока. Отправиться на север она должна была в сопровождении Фрэнсиса Стэнли. Эдуард поэтому решил заехать к Толботу в Эдинбург. Полковник выразил ему самым искренним образом свои наилучшие пожелания по поводу предстоящей свадьбы и с большой готовностью принял на себя ряд поручений, которые наш герой не в состоянии был выполнить сам. Но относительно Фёргюса он был неумолим. Правда, он убедил Эдуарда в том, что его вмешательство ни к чему бы не привело; но, кроме этого, он признался, что совесть не позволяет ему использовать свое влияние в пользу этого несчастного человека.

— Правосудие, — сказал он, — требующее наказания для тех, кто поверг всю страну в ужас и траур, не могло, пожалуй, избрать более подходящей жертвы. Он вышел на поле битвы, вполне сознавая, на что он идет. Свой предмет он досконально изучил и прекрасно в нем разбирался. Его не устрашила судьба его отца; сердца его не тронула мягкость законов, возвративших ему отцовское имущество и права. То, что он был храбрым и великодушным и обладал многими прекрасными качествами, сделало его лишь более опасным; просвещенность и образование только усугубляют непростительность его преступления; а восторженная приверженность неправому делу говорит исключительно за то, что он более всего достоин претерпеть за него мученичество. А главное, из-за него взялись за оружие многие сотни людей, которые без его побуждения никогда бы не нарушили мира в стране.

— Повторяю, — сказал полковник,— небу известно, как скорбит мое сердце о нем как о человеке, но этот юноша изучил и вполне понимал ту отчаянную игру, в которую пустился. Он бросал кости на жизнь или смерть, на графскую корону или гроб; и теперь справедливость и интересы страны не дозволяют брать ставку назад лишь потому, что счастье от него отвернулось.

Так в отношении побежденного врага рассуждали в те времена даже храбрые и человечные люди. Будем от всей души надеяться, что хотя бы в этом отношении мы никогда больше не увидим таких сцен и не испытаем таких чувств, которые шестьдесят лет тому назад считались вполне естественными.

Как, завтра? О, как скоро! Пощадите!

Шекспир

Эдуард в сопровождении своего бывшего слуги Алика Полуорта, вновь поступившего к нему на службу в Эдинбурге, прибыл в Карлейл в то время, когда комиссия Ойера и Терминера еще продолжала судить его злополучных товарищей по оружию. Он старался ехать возможно быстрее, но — увы! — не в надежде спасти Фёргюса, а лишь для того, чтобы успеть еще раз увидеть его. Мне следовало упомянуть, что, как только он узнал о дне суда, ой щедро отпустил значительную сумму денег на оплату защитников. Благодаря этому на суде присутствовали и присяжный стряпчий и главный адвокат. Впрочем, они в этом случае играли примерно ту же роль, что и прекрасные врачи, npизванные к изголовью какого-нибудь умирающего вельможи. Врачи стремятся использовать все непредвиденные проявления природы, а юристам оставалось придираться к малейшим погрешностям судопроизводства. Эдуард пробрался в переполненный до отказа зал суда. Его пропустили вперед, так как узнали, что он прибыл с севера, а по его взволнованному и расстроенному виду решили, что он приходится родственником кому-нибудь из обвиняемых. Шло уже третье заседание суда. На скамье подсудимых сидели двое. Только что был оглашен приговор: виновны. Воцарилась напряженная тишина. Эдуард взглянул на осужденных, Фёргюса он узнал сразу по его полной достоинства осанке и благородным чертам, хотя одежда его была вся в пыли и в грязи, а на болезненно-бледном лице можно было прочесть следы длительного строгого заключения. Рядом с ним сидел Эван Мак-Комбих. Увидев их, Эдуард почувствовал, что у него кружится голова и ему становится дурно, но голос прокурора привел его опять в чувство.

— Фёргюс Мак-Ивор из Гленнакуойха,— торжественно произнес прокурор, — иначе называемый Вих Иан Вор, и Эван Мак-Ивор из Дху, что в Терра-склефе, иначе называемый Эван Дху, Эван Мак-Комбих или Эван Дху Мак-Комбих, оба вы и каждый из вас в отдельности признаны виновными в государственной измене. Что можете вы сказать в свою пользу, чтобы суд не применил к вам смертной казни согласно закону?

Когда при этих словах председатель суда надел на себя роковую шапку, Фёргюс тоже надел свою, пристально и сурово взглянул на него и ответил твердым голосом:

— Я не хочу, чтобы это многочисленное собрание думало, что на такое обращение мне нечего ответить. Но то, что я мог бы сказать, вы не стали бы слушать, так как, защищая себя, я осудил бы вас. Продолжайте же делать во имя божие то, что вам дозволено. И вчера и позавчера, осуждая на смерть многих благородных и честных людей, вы проливали их кровь, как воду. Не щадите же и моей. Если бы даже в моих жилах текла кровь всех моих предков, я все равно не побоялся бы подвергнуть ее опасности в этом смертельном опоре. — Он сел и не захотел больше вставать.

Эван Мак-Комбих взглянул на него очень серьезно и поднялся в свою очередь. Он хотел что-то оказать, но, смущенный обстановкой суда и затрудняясь говорить на языке, на котором ему не приходилось думать, ничего не мог выговорить. По залу пронесся сочувственный шепот. Считали, что несчастный сошлется в свое оправдание на то, что он действовал под влиянием своего начальника. Судья водворил тишину и постарался ободрить Эвана.

— Я только хотел сказать, милорд,—произнес Эван тоном, который он считал вкрадчивым, — что если бы ваша милость и почтенный суд отпустили сейчас Вих Иан Вора на свободу и дали ему уехать обратно во Францию, с тем чтобы он больше не беспокоил правительство короля Георга, любые шесть человек из его клана согласились бы пойти на казнь вместо него, и если вы меня пустите съездить в Гленнакуойх, я вам их сам доставлю, а там делайте с ними что хотите — вешайте их или рубите им головы, а начать можете с меня.

Несмотря на торжественность минуты, при столь необычном предложении в зале послышалось что-то вроде смеха. Судья прекратил неуместную веселость, и Эван, когда все стихло, сурово оглядевшись, продолжал:

— Если саксонские джентльмены смеются, — оказал он, — потому, что такой бедняк, как я, считает, что его жизнь или жизнь шести таких же бедняков стоит жизни Вих Иан Вора, возможно они и правы; но если они смеются, считая, что я не сдержу слова и не вернусь, чтобы выкупить своего вождя, я скажу им, что они не знают ни сердца горца, ни чести джентльмена.

Тут уж больше никому не пришло в голову смеяться, и воцарилось гробовое молчание.

Тогда судья произнес обоим подсудимым приговор по закону о государственной измене, со всеми сопровождающими его ужасными подробностями. Казнь была назначена на следующий день.

— Для вас, Фёргюс Мак-Ивор, — продолжал председатель,— я не могу надеяться на помилование. Приготовьтесь поэтому завтра претерпеть ваши последние земные страдания и предстать перед верховным судиею.

— Это мое единственное желание, милорд, — ответил Фёргюс тем же мужественным и твердым тоном.

Пристальный взгляд Эвана, до тех пор непрерывно обращенный на вождя, затуманился слезой.

— А вы,— продолжал председатель, — бедный, невежественный человек, который, следуя идеям, внедренным в вас с детства, дал нам сегодня разительный пример того, как верность, являющаяся нашей обязанностью лишь по отношению к королю и государству, из-за ваших несчастных представлений о кланах перенесена была на честолюбца, превратившего вас в конечном счете в орудие своих преступлений,— вы, говорю я, внушаете мне такое сострадание, что, если вы решитесь просить о помиловании, я постараюсь его вам выхлопотать. Иначе...

— Не нужно мне вашего помилования, — сказал Эван, — раз вы собираетесь пролить кровь Вих Иан Вора. Я мог бы принять от вас только одну милость: прикажите развязать мне руки и дайте мне мой палаш, да посидите с минутку на своем месте.

— Уведите осужденных, — сказал председатель,— и пусть его кровь падет на его собственную голову.

Почти отупев от переживаний, Уэверли очнулся только тогда, когда людской поток вынес его на улицу. У него оставалось одно желание: еще раз увидеться и поговорить с Фёргюсом. Он пошел в замок, где содержался его несчастный друг, но его не впустили.

— Верховный шериф, — сказал ему один унтер-офицер,— приказал коменданту никого не допускать к осужденному, кроме его сестры и духовника.

— А где мисс Мак-Ивор?