Периферийная империя: циклы русской истории - Борис Кагарлицкий

Однако до тех пор, пока мировая экономика продолжала расти, а финансовые показатели самих отечественных корпораций улучшались, все это не имело никакого значения.

С точки зрения политической, дела тоже шли как нельзя лучше. В отличие от Бориса Ельцина, который в 1996 году вынужден был признать поражение в войне против чеченских сепаратистов, Владимир Путин мог считать себя победителем. Второй чеченский поход, начавшийся в 1999 году с серьезных неудач, завершился тем, что все основные населенные пункты мятежной республики были оккупированы, боевики загнаны в отдаленные горные районы, а большая часть их лидеров перебита. Далось это ценой непомерных потерь на протяжении 6 лет, но требуемый результат был достигнут. Полного замирения Чечни, конечно, не произошло. Больше того, вспышки вооруженного сопротивления наблюдались почти по всей территории Северного Кавказа. Но теперь речь шла уже о проходивших с переменным успехом полицейских операциях. Широкомасштабных боевых действий больше не было. Вместе с артиллерийским огнем угас и интерес общества к чеченской проблеме. Поскольку численность и потери федеральных сил резко сократились, Чечня отодвинулась на периферию общественного сознания.

Политическое пространство России было «зачищено» от оппозиции не менее эффективно, чем кавказские аулы от боевиков. Либеральная оппозиция, критиковавшая авторитаризм Владимира Путина, была повержена. Несмотря на то, что либералы все еще контролировали некоторые средства массовой информации, включая влиятельное радио «Эхо Москвы», попытки вывести людей на улицы неизменно проваливались. Причиной тому было отнюдь не благодушие населения – в январе 2005 года, когда правительство провело закон о «монетизации» льгот (иными словами, отменило бесплатный проезд и другие «привилегии» для пенсионеров и еще целого ряда категорий граждан), на улицы вышло более двух миллионов человек, а власти принуждены были пойти на уступки.

Поражения либералов объяснялись не столько апатией населения, сколько низкой легитимностью самой оппозиции. Для большинства жителей России, переживших ельцинское время, ее выступления воспринимались как безответственные действия людей, которые однажды уже ввергли страну в катастрофу.

Западные публикации о России в середине 2000-х годов единодушно сетовали, что страна «сделала существенный шаг назад в плане демократии, по сравнению с началом 1990-х годов» [819]. Однако авторы подобных комментариев столь же дружно забывали упомянуть об авторитарных эксцессах ельцинского времени, расстреле парламента в 1993 и бомбежках Чечни в 1995 году. И уж тем более никто из них не видел связи между упадком гражданских свобод и укреплением капитализма в России, происходившими почему-то в одно и то же время.

Реализуемая Кремлем система «управляемой демократии» (или «суверенной демократии», как стали говорить к концу 2000-х годов) опиралась не только на полицейские меры и ограничение политической свободы, но, прежде всего, на консолидацию элит, ставшую реальным фактом к середине десятилетия. Ушли в прошлое времена Бориса Ельцина, когда соперничающие олигархические кланы беспорядочно грабили государственное достояние, одновременно грызясь друг с другом из-за добычи. Для того чтобы новые хозяева могли эффективно распорядиться захваченной собственностью, необходимы были порядок и стабильность. Эти новые задачи прекрасно понимала администрация Владимира Путина. С первых же дней своего пребывания у власти, сначала в качестве премьер-министра в 1999 году, а затем, с 2000 года в качестве президента, новый лидер не только систематически укреплял позиции бюрократии, но и приучал крупные корпорации считаться с властью и друг с другом. По отношению к олигархам власть выступила теперь в роли строгого учителя, который заботится об интересах учеников, но шалить и хулиганить не позволяет. Те, кто проявлял непослушание, не желал жить по новым правилам или пытался навязать свои собственные, подвергались жесткому наказанию, вплоть до удаления из класса.

Олигархия ворчала, но подчинялась. Жесткие дисциплинарные меры Путина превращали сборище грабительских кланов в некое подобие респектабельного буржуазного класса. В подобных условиях либеральная оппозиция, как и в России конца XIX века, могла рассчитывать на идеологические симпатии, но отнюдь не на серьезную поддержку предпринимательского класса, который, несмотря на все свои претензии к бюрократии, в целом был удовлетворен положением дел.

Развиваясь и укрепляясь, система «управляемой демократии» становилось менее демократической и более управляемой. Одновременно были нанесены удары по олигархическим кланам, противостоявшим Кремлю (прежде всего по компании «ЮКОС», лидеры которой оказались в тюрьме или за границей). Однако такая «борьба с олигархами» никак не меняла ни структуру экономики, ни характер взаимоотношений страны с миросистемой. Западные исследователи признавали, что политика Кремля представляла собой не наступление на олигархию, а попытку «дисциплинировать» тех бизнесменов, которые не желали мириться с новыми правилами [820]. Российский капитализм, в лучших отечественных традициях, превращался из олигархического в бюрократический, не переставая быть отсталым и периферийным.

Политика Путина привела к увеличению присутствия государства в экономике. Усилился контроль бюрократии за оставшейся в руках правительства собственностью, а сама бюрократия, участвуя в бизнесе, все более эффективно отстаивала свои общие интересы. Однако в то время как либеральные идеологи кричали о «национализации», деловая пресса оценивала сложившееся положение куда более позитивно: «В нефтяной промышленности суммарные государственные активы стали сопоставимы с частными, а «Роснефть» является крупнейшей из компаний. Подобная ситуация не нонсенс для мировой практики, и, на наш взгляд, не изменила рыночный характер отрасли. В ней пока по-прежнему конкурируют несколько крупных вертикально интегрированных нефтяных компаний и по-прежнему есть место для структур меньшего масштаба» [821].

Эксперты Совета Федерации вынуждены были констатировать, что развитие государственных корпораций, не только не усиливает контроль правительства за их деятельностью, но, напротив, открывает дорогу «стихийной приватизации», поскольку имущество и капитал таких компаний «перестают быть объектом государственной собственности» [822]. Новая корпоративная элита, формировавшаяся в тесной связи с правительственной бюрократией, сама оказывалась способна формулировать политические приоритеты, причем не только для своего бизнеса, но и для власти.

Государственное присутствие было сильнее всего в газовой отрасли, но и здесь нет причин говорить о национализации. Правление «Газпрома» не только осознавало собственные корпоративные интересы, но и пользовалось своими связями с государством для того, чтобы направить внешнюю политику страны в выгодное для себя русло. Действуя в интересах «Газпрома» российское правительство в 2006 году втянулось в острый конфликт с Украиной, а затем испортило отношения с дружественной Белоруссией. Стремление Москвы добиться от соседей уплаты более высоких цен на топливо оказалось выше «славянской дружбы». На международном уровне правительственные чиновники, включая самого президента Путина, откровенно выступали в роли лоббистов отечественной корпорации. Руководитель компании Александр Миллер удовлетворенно констатировал: «Тот незначительный факт, что правительству принадлежит большая доля (в общем пакете акций концерна), не препятствует управлению этим бизнесом на коммерческих принципах и в интересах потребителей продукции и акционеров» [823].

Возможно, потребители продукции «Газпрома» в Восточной и Центральной Европе, озабоченные постоянно растущими монопольными ценами, имели по этому поводу несколько иное мнение, но акционерам жаловаться было не на что.

Компании, принадлежавшие правительству, окончательно перестраивались по капиталистическому образцу, акционировались, привлекая частных инвесторов. Не прекращалась и приватизация. В то время как «Роснефть» поглотила предприятия разгромленного «ЮКОСа», в компании «Лукойл» государственная доля была продана американской корпорации Conoco-Philips. После того, как принадлежавший правительству концерн «Рособоронэкспорт» установил контроль над заводом «АвтоВАЗ», который оставался крупнейшим в стране производителем легковых автомобилей, было объявлено, что пакеты акций будут проданы частным фирмам, в первую очередь – иностранным партнерам компании [824]. К концу путинской эпохи доля государственной собственности в промышленности оставалась примерно такой же, как и в ее начале, другое дело, что эта собственность была реструктурирована, а иностранный капитал активно проникал в акционерные общества, организованные из остатков государственного сектора.