Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Между науками юриспруденция получила крепкую основу благодаря состоявшейся в 303 и 304 гг. [451 и 450 гг.] кодификации городского права. Этот кодекс, известный под названием законов «Двенадцати таблиц», — конечно древнейший римский письменный документ, заслуживающий названия книги. Вероятно, немногим его моложе свод так называемых «царских законов», т. е. некоторых преимущественно богослужебных постановлений, основанных на традиции и опубликованных во всеобщее сведение в форме царских указов, по всей вероятности, коллегией понтификов, которая не имела права издавать законы, но имела право их объяснять. Кроме того, как следует полагать, уже в начале этого периода стали регулярно записывать если не народные постановления, то, по крайней мере, самые важные из сенатских решений; о способе их хранения велись споры еще в самом начале сословных распрей.

Между тем, как число письменных источников законоведения таким образом увеличилось, устанавливались и основы настоящей юриспруденции. И ежегодно сменявшимся должностным лицам и взятым из среды народа присяжным приходилось прибегать к руководителям (auctores), знакомым с порядками судопроизводства и способным указать правильное решение или на основании прецедентов, или, в случае отсутствия их, на основании общих соображений. Понтифики, к которым народ привык обращаться как за указаниями присутственных дней, так и за разъяснением всяких недоразумений и законных постановлений относительно богопочитания, давали желающим советы и указания и по другим юридическим вопросам; этим путем они выработали в среде своей коллегии те юридические традиции, которые лежат в основе римского частного права, и главным образом формулы исковых прошений для всякого отдельного случая. Сборник всех этих исковых формул вместе с указывавшим присутственные дни календарем был издан для народа около 450 г. [ок. 300 г.]. Аппием Клавдием или его писцом Гнеем Флавием. Впрочем, эта попытка придать определенные формы науке, еще не сознавшей своего собственного существования, долго оставалась единичным явлением. Нет ничего неправдоподобного в том, что уже в ту пору знание законов и способность давать юридические указания были средством достигать государственных должностей; но рассказ о том, что первый плебейский понтифик Публий Семпроний Соф (консул 450 г. [304 г.]) и первый плебейский верховный понтифик Тиберий Корунканий (консул 474 г. [280 г.]) были обязаны этими высшими жреческими должностями своим юридическим познаниям, более похож на догадку позднейших писателей, чем на предание.

Что образование как латинского языка, так и других италийских наречий предшествовало этому периоду и что даже в начале его латинский язык уже сложился в своих главных чертах, видно из дошедших до нас отрывков постановлений «Двенадцати таблиц», хотя эти отрывки и носят на себе отпечаток позднейшей эпохи, вследствие того что сохранялись наполовину путем изустных преданий; хотя в них и встречаются устарелые выражения и шероховатые сочетания слов, в особенности вследствие того, что в них опускается неопределенное подлежащее, их смысл не представляет тех затруднений, какие встречаются в Арвальской песне, и они вообще имеют гораздо более сходства с языком Катона, чем с языком древних молебствий. Если в начале VII века [ок. 150 г.] римлянам было трудно понимать документы V в. [ок. 350—250 гг.], то это происходило, без сомнения, только оттого, что в ту пору в Риме еще не было настоящих ученых исследований и тем более настоящего изучения письменных памятников.

Напротив того, в эту эпоху зарождавшегося истолкования и изложения законов впервые установился римский деловой слог; по крайней мере, в своей развитой форме этот слог нисколько не уступал теперешнему английскому судебному слогу своими неизменными формулами и оборотами речи, своим бесконечным перечислением подробностей и растянутостью своих периодов; он пленял посвященных в это знание людей своей ясностью и точностью, а люди непосвященные внимали ему, смотря по характеру и по минутному настроению, или с уважением, или с нетерпением, или с досадой. Далее, в течение той же эпохи началась рациональная обработка туземных наречий. В ее начале, как уже ранее было замечено, наречиям сабельскому и латинскому грозила опасность подвергнуться варваризации: разрушение окончаний в словах, отупение гласных и тонких согласных стали усиливаться подобно тому, что мы находим в романских наречиях в течение V и VI веков нашего летосчисления, однако это вызвало реакцию: в наречии осков совпавшие звуки d и r, а в наречии латинов совпавшие звуки g и k снова отделились один от другого и получили свои особые письменные знаки; звуки o и u, для которых в алфавите осков никогда не существовало особых знаков и которые хотя и были первоначально различены в латинском алфавите, но грозили совпадением, снова были отделены один от другого; а в алфавите осков даже буква i получила два знака, различных и по произношению и по внешней форме; наконец правописание опять стало ближе приноравливаться к произношению, как например у римлян стали во многих случаях писать r вместо s. Хронологические следы этой реакции указывают на V в. [ок. 350—250 гг.]; так, например, латинского g еще не было около 300 г. [ок. 450 г.], но оно уже было в употреблении около 500 г. [ок. 250 г.]; первый представитель рода Папириев, называвшийся Папирием вместо Папизия, был консул 418 г. [336 г.]; эта замена буквы s буквою r приписывается цензору 442 г. [312 г.] Аппию Клавдию. Возвращение к более изящному и более ясному выговору, без сомнения, находилось в связи с возраставшим влиянием греческой цивилизации, которое именно в то время становится заметным во всех областях италийской жизни, и, подобно тому, как серебряные монеты Капуи и Нолы были гораздо изящнее современных им ассов Ардеи и Рима, письменность и язык, по-видимому, совершенствовались и быстрее и полнее в Кампании, чем в Лациуме. Как еще нетвердо установились в конце этой эпохи римский язык и римская письменность, несмотря на потраченный на это дело труд, видно из дошедших до нас надписей конца V века [ок. 250 г.]: в них господствует полный произвол в употреблении или в отбрасывании m, d и s в последних слогах и n в начале слов, равно как в различии гласных o и u от e и i 172 ; современные той эпохе сабеллы, вероятно, уже зашли в этом отношении далее вперед, между тем как умбры были мало затронуты преобразовательным эллинским влиянием.

Вследствие такого развития юриспруденции и грамматики, естественно, сделало некоторые успехи и начальное школьное образование, которое конечно уже существовало ранее. Так как произведения Гомера были древнейшей греческой книгой, а законы «Двенадцати таблиц» — древнейшей римской книгой, то каждая из них послужила на своей родине основой для воспитания, и заучивание наизусть юридически-политического катехизиса сделалось главным предметом обучения римского юношества. С тех пор, как знание греческого языка сделалось необходимым для всякого государственного человека и для всякого торговца, кроме латинских «учителей письма» (litteratores), появились и преподаватели греческого языка (grammatici) 173 ; это были частью домашние рабы, частью частные преподаватели, учившие читать и говорить по-гречески или у себя дома, или в жилище ученика. Само собой разумеется, что как в военном деле и в полиции, так и при обучении дело не обходилось без употребления палки 174 . Впрочем, образование того времени еще не могло подняться выше первоначального обучения, так как в общественной жизни не существовало никакого разделения по степеням между римлянами образованными и необразованными.

Что римляне ни в какую эпоху не отличались своими познаниями по части математики и механики, всем известно; относительно же той эпохи, о которой идет речь, это подтверждается почти единственным фактом, на который можно сослаться с полной достоверностью, — попыткой децемвиров исправить календарь. Взамен прежнего календаря, основанного на старинной, крайне несовершенной триэтере, они хотели ввести тогдашний аттический октаэтерный календарь, в котором лунный месяц оставался в размере 29½ дней, но солнечный год имел вместе 368¾ дня 365¼, и вследствие того, при неизменной продолжительности обыкновенного года в 354 дня приходилось добавлять не так, как прежде, по 59 дней на каждые 4 года, а по 90 дней на каждые 8 лет. В том же направлении исправители римского календаря намеревались с сохранением прежнего календаря во всем остальном укоротить в двух високосных годах четырехгодового цикла не високосные месяцы, а оба февраля, каждый на 7 дней, и таким образом установить продолжительность этого месяца для високосных годов не в 29 и не в 28 дней, а в 22 и в 21. Но осуществлению этой реформы помешали частью математическое недомыслие, частью богословские затруднения и в особенности то соображение, что именно на вышеозначенные февральские дни приходился годовой праздник бога Термина; поэтому продолжительность февраля в високосные годы была установлена в 24 и в 23 дня, так что новый римский солнечный год вышел на самом деле в 366¼ дня. Чтобы устранить происходившие отсюда практические неудобства, было придумано следующее средство: счет по календарным месяцам, или десятимесячный, сделавшийся неудобным на практике по причине неодинаковой продолжительности месяцев, был устранен, а в тех случаях, когда требовалась особенная аккуратность в исчислении времени, было введено в обыкновение считать по десятимесячным срокам солнечного года в 365 дней или по так называемым десятимесячным годам в 304 дня. Сверх того, в Италии рано вошел в употребление для земледельческих целей крестьянский календарь, составленный Эвдоксом (славившимся в 386 г. [368 г.]) на основании египетского солнечного года в 365¼ дня.