Приключения-1971. Сборник приключенческих повестей и рассказов - Ал. Азаров

Чем дальше они отъезжали от центра, от старых домов, тем выше поднимались крыши и все больше становилось подъемных кранов, блоков, плит и кирпичей по обе стороны шоссе. Потом город кончился. Дорога стала перерезать короткие перелески, маленькие лесные речушки, втягивавшиеся в широкие бетонные трубы под шоссе, как нитки в игольное ушко. Мелькнула кольцевая дорога внизу и красные стрелы, указывающие на аэропорт. Кристинин увозил их все дальше и дальше от Москвы.

У бензозаправочной станции Кристинин свернул на проселочную дорогу. Прохожих здесь не было, только один раз, недалеко от школы, встретилась группа старшеклассников с рюкзаками, и кто-то на них, увидев высовывавшуюся из кузова планку, крикнул вслед: «Привет топографии!»

— Привет, привет! — мрачно пробурчал Губенко.

Как ориентировался Кристинин среди переплетающихся проселочных дорог, было непонятно. Впереди тянулись березовые рощицы, дорога была ухабистая.

— Внимание, — обернулся Михаил Иосифович к Денисову и Губенко, — подъезжаем. Вон на краю леса тот самый дом, а ближе территория будущей школы-интерната.

Справа виднелась заросшая травой красная кирпичная кладка. Впереди, метрах в ста пятидесяти, стоял старый деревенский дом-пятистенок с колодцем у крыльца и зеленоватой жестяной крышей. Этот дом показался Денисову необычным и даже зловещим. У кирпичной кладки Кристинин затормозил.

Вдвоем с Михаилом Иосифовичем они вышли из машины, некоторое время постояли у фундамента и о чем-то поговорили. Потом Кристинин снова сел за руль, а майор стал рядом с ним на подножку, показывая рукой направление. «Газик» проехал еще метров семьдесят и остановился между домом и лесом.

Денисов и Губенко отстегнули брезентовую шторку сзади кузова и стали сгружать на землю лопаты, ящик с теодолитом и еще какие-то незнакомые Денисову механизмы. Кристинин снова слазил в кабину и достал тетрадочку и карандаш, а Михаил Иосифович, воспользовавшись свободной минутой, мгновенно скинул с себя ковбойку вместе с майкой и бросился на трасу спиной к дому: загорать.

Помня инструктаж, Денисов не смотрел на дом. Ни для него, ни для Губенко, предупредил Кристинин, этого дома в природе не существует, потому что иначе может получиться так, что все четверо, не сговариваясь, могут в одно и то же время из разных положений бросить взгляд на окна, и тогда там, в доме, все сразу станет ясно. И кроме того, Кристинин сказал, что непосредственного участия в захвате Новожилова Денисов принимать не должен.

Денисов прилег около машины, просматривая старую «Вечерку», подобранную им в кузове. Он понимал, что не должен браться за дело слишком рьяно. Иногда по зову Губенко Денисов вставал, вооружался лопатой и срывал какой-нибудь бугорок, на который указывал ему все тот же Губенко. Кристинин в это время смотрел в трубу и делал пометки в тетрадке, а Губенко ходил чуть поодаль с планкой. Михаил Иосифович несколько минут подремал, накинув себе на затылок носовой платок, потом встал и принялся помогать Кристинину.

Денисов опасался вначале, что работа, лишенная внутреннего смысла, подействует на них угнетающе, но, к счастью, у Кристинина был наготове целый арсенал анекдотов и шуток. Нервозность у Денисова прошла почти совсем, и ему стало весело, как перед экзаменом. Это было то неудержимо-заразительное веселье, которое может пройти неожиданным холодком по сердцу. Он копал землю, чинил Кристинину карандаш, носил за Губенко планку и вдруг был совершенно сражен одной короткой фразой, которую Михаил Иосифович между дел бросил Кристинину:

— Новожилов нас разгадал.

С того момента, как «топографы» расположились на лугу, хозяин дома, которого в деревне называли Лукоянычем, и его постоялец не отходили от окна.

— Наконец-то возьмутся за школу-интернат, — заметил по поводу «топографов» Лукояныч. — Оно бы хорошо!

Пенсионеру, бывшему бухгалтеру совхоза, жившему уже несколько лет бобылем на отшибе деревни, Лукоянычу изрядно надоело однообразие его теперешней жизни, и он жаждал вокруг себя движения, суеты, какого-то действия. Его постоялец, приехавший на пару недель из Москвы, чтобы отдохнуть, подышать лесным воздухом после болезни, был настроен иначе. Он сумрачно наблюдал за работавшими, ни на секунду не выпуская из виду всех четверых.

— Детям будет неплохо, — продолжал Лукояныч,— речка рядом, лес тоже, земляника, грибы... Только дорогу подремонтировать. Интернату законно автобус положен, полуторка. Учителя бы в деревне молоко покупали, яйца. На два месяца и мне, пенсионеру, пойти в интернат поработать, — Лукояныч оглядел стены своего запущенного дома. Отсутствие хозяйки чувствовалось здесь в каждом углу, в сыром воздухе плохо проветриваемого помещения. Полы давно уже не подметались, со стен свешивались почерневшие провода, а стоявшая у окна металлическая кровать с панцирной сеткой была чуть прикрыта коротким фланелевым одеяльцем.

— Да, — пробурчал постоялец. — Будет дело...

Давая в управлении уничтожительную характеристику Новожилову, майор Горбунов был недалек от истины. Не в меру вспыльчивый, завистливый и недалекий, Новожилов жил в особом мирке, заполненном до краев извечной подозрительностью, опасениями, личными счетами и какой-то дремучей неосведомленностью обо всем, что находилось вне его узких мелочных интересов и забот. Поэтому даже в делах простых и понятных Новожилов постоянно попадал впросак, отчего его обычная неуравновешенность с годами становилась все заметнее для окружающих и принимала характер заболевания. Дерзкое ограбление, которое стоило жизни сторожу ювелирного магазина и за которое его теперь разыскивали, было, по существу, задумано другими, а Новожилов оказался втянутым в число участников, причем на главную роль. И теперь, вынужденный скрываться в глуши, не получая ни от кого ни помощи, ни поддержки, он проклинал и воров и милицию, а больше всего ту цепь случайных и неблагоприятных для него обстоятельств, которые приковывали его теперь к окну дома Лукояныча и заставляли сжимать в руке старый и весьма ненадежный в этой ситуации «дамский» пистолет.

За свою достаточно неустроенную жизнь Новожилов имел немало возможностей следить издалека за работой и геологов, и геофизиков, и топографов. И все же, наблюдая за «работягами», возившимися у теодолита, он так и не мог понять, кто перед ним, и, повинуясь одному лишь инстинкту самосохранения, заранее решил, что перед ним именно те люди, встреча с которыми не сулит ему ничего хорошего.

— Сколько детей могут поместить в школу-интернат? — спросил Лукояныч. — Человек триста? Пятьсот?