Перебирая наши даты - Давид Самойлов

Социальный слой, формировавшийся в 20–е годы как правящая сила страны, впоследствии получил множество названий. Его называли партийной бюрократией, средним слоем, новым классом. Все эти названия по — разному пригодны.

Академик Сахаров оценивает численность этого слоя около 5 % населения, отмечая, что они «являются в той же мере привилегированными, как аналогичная группировка в США».

5%— это 10–12 миллионов хорошо организованных, сплоченных людей. И их достаточно, чтобы сформировать полицию, армию, аппарат власти. «Мы должны признать, что не имеется качественной разницы в структуре общества по признаку распределение — потребление».

Порождением нового класса и был Сталин. Он нужен был этому классу для окончательного утверждения власти, для выработки методов ее, для формирования аппарата и идеологии, для осуществления политики. Субъективно для представителей среднего слоя Сталин стал символом веры, непререкаемым авторитетом, полубожественным мистическим источником благодати, монументом мощи и торжества. В Сталине стопроцентно символизировался политический и нравственный идеал среднего слоя.

Сперва кажется странным, что начальные шаги наследников Сталина сделаны были в сторону ниспровержения его авторитета. Но это странно только на первый взгляд.

В империи Сталина были недостатки даже с точки зрения правящего слоя. Маразматическое состояние Сталина в последние годы его правления нанесло ряд чувствительных ударов по его престижу и по самой империи.

Естественно, что узкая группа лиц, пришедших к власти после смерти вождя, хотела улучшить структуру империи, избавить ее от одного из столпов — страха, ибо страх при всей его скрепляющей функции испробовали и они. Естественно, что психологически им надо было развенчать причину этого страха, его носителя, — внутренне расковаться, чтобы иметь возможность с большей или меньшей объективностью оценивать ситуацию. Забегая вперед, заметим, что сила и единство оказались в тесной связи со страхом. Подрывая основы страха, новые руководители России нарушали фундамент триады. Но тогда они об этом не думали.

Период «позднего реабилитанса», то есть осуждение методов 37–го года, был одним из первых инстинктивных действий новой власти. Уничтожение Берии было первым дворцовым переворотом, цель которого — окончательно отмежеваться от методов сталинской карательной политики, отнять ключевые позиции в государстве у органов безопасности, отнять у них функцию посредника между средним слоем и властью и передать власть в руки партийной бюрократии.

Путч 37–го года, утвердивший у власти новый правящий слой, им же был развенчан, когда власть непосредственно, а не через диктатора, стала принадлежать ему. Таков парадокс истории. В нем много поучительного, ибо в субъективных действиях лиц всегда вскрывается подлинная пружина истории.

Объективно развенчание 37–го года было признаком возросшего самосознания правящего слоя, потребностью демократизировать свою власть, то есть освободиться от пеленок диктатуры и непосредственно, без страха, распоряжаться страной. Они были людьми диктатора. И ниспровергли его. И вскоре пожалели об этом. Пожалели не потому, что убедились в своем неумении вести дело, жить без хозяина, — пожалели потому, что, подорвав основы страха, лишились мощного регулятора общественной жизни. Они бы хотели диктатора, но отнюдь не сталинского типа. Скорей диктатуры без диктатора. Мы помним, как легко свергли они неугодного им Хрущева, как только он превысил данные ему полномочия. Они прежде были людьми диктатора. Теперь диктатор должен быть их человеком. С этой точки зрения им Сталина не жаль. Им жаль страха. И поскольку Сталин был наиболее точным синонимом этого понятия, им жаль и Сталина.

Развенчание Сталина — издержка самосознания нового класса, болезнь его роста. Болезнь, которую хотят залечить, но излечить не в силах.

В первые же годы после смерти Сталина стало ясно, что, критикуя 37–й год, среда власти вовсе не намерена пересматривать основы строя. Она болезненно воспринимала критику в свой адрес, которая велась в обществе под знаком критики бюрократизма.

Бюрократизм — не искривление линии, не название отдельного недостатка, а суть государственной структуры. Хрущев, действия которого порой казались лишенными логики, поступил, однако, весьма логично, резко критикуя безобидный роман В. Дудинцева «Не хлебом единым» и благословив печатание взрывчатого романа Солженицына. Единственное, чего он не учел, — что карательную политику нельзя отделить от государственной структуры, что критика сталинизма неминуемо должна перерасти в критику всего строя в целом. Общество может быть благодарно ему за этот его просчет.

Смерть Сталина, естественно, вызвала растерянность в его окружении, которое не было сплоченной единой группой. Прошло несколько лет, и никто из ближайшего окружения не остался у власти. Их разобщение, однако, не помешало, а может быть, помогло сплочению правящего слоя, оформлению его сословного самосознания. Растерянность эта, с другой стороны, привела и к нежелательному результату — некоторые клапаны, сдерживающие социальные страсти, приоткрылись. Джинн общественной критики и самокритики был выпущен из бутылки. Запрятать его обратно не оказалось возможным.

Было бы естественно, если бы начавшуюся борьбу общества за права человека возглавило поколение людей, прошедших войну, достаточно зрелых и достаточно молодых, чтобы выступить с новыми, конструктивными идеями. Этого не произошло. Энергия военного поколения была подорвана в послевоенное восьмилетие. Оказалось, что мужества, достаточного для самой героической войны, недостаточно для гражданского проявления. Оказалось, что поколение слишком обескровлено и устало, слишком выложилось нравственно и физически за войну и послевоенные годы. Оказалось, что революционный догматизм, в духе которого было воспитано поколение, был мертвым грузом, мешающим образованию новой реальной идеологии. Поколение в целом неверно оценивало возможность борьбы за права человека в рамках сложившегося государства. Воспитанное в обстановке своеволия власти, оно считало, что слишком многое зависит от персоналий, от мыслительного уровня и доброй воли людей, стоящих у власти. Многим рисовались в мечтах «умные» секретари обкомов и честные руководители ведомств, готовые прислушаться к голосу общественной критики. Сталинское «кадры решают все» оставалось узловым положением ортодоксальных мечтателей.

Можно сказать, что отсюда идет и современная идея усовершенствования и исправления недостатков существующего строя, популярная в наше время в технократических кругах. Разница лишь в том, что технократы хотят заменить бюрократов, а ортодоксальные идеалисты надеялись, что бюрократы сами естественно превратятся в технократов. Это оказалось невозможным. Сословные цели всегда оказывались слабее государственного разума.