Нечаев: Созидатель разрушения - Феликс Лурье

6 Июля сего года, вследствие сведений о Плетневе-Мирском, доставленных Щетинниковым местному помощнику Начальника Губернского Жандармского Управления Капитану Карташевскому, Мирский был арестован близ своей квартиры, в доме доктора Ромбро, причем он сделал в задержавших его должностных лиц три неудачных выстрела из револьвера. По обыску у него, кроме нескольких подложных и чужих документов, было, между прочим, найдено собственноручное письмо его к отцу на польском языке, как бы из Швейцарии, в котором он заявлял о том, что немедленно по выходе из заключения снова принялся «за общественное дело», за труд в пользу революции и 13 марта стрелял в Шефа Жандармов, уведомляет отца о том, что он находится в безопасности в Швейцарии и просит прислать ему 500 р.

Ввиду содержания оказавшегося у него письма, а также признания, его личности местным Начальником Губернского Жандармского Управления. Мирский 13 июня открыл свое настоящее звание, имя и фамилию, сознавшись, вместе с тем. и в покушении на жизнь Шефа Жандармов.

По доставлении Мирского в Петербург, он дал обширное показание, в котором изложил с большой подробностью все обстоятельства, относящиеся до него самого, не сделав однако никаких указаний на своих соучастников и вообще не представил никаких объяснений, которые могли бы стать основанием для действительного расследования за исключением нескольких объяснений, о действительном значении которых в смысле обвинения укрывавших его лиц он вероятно сам не отдавал себе отчета, показания его вовсе не представляют материала для изобличения его соучастников и весьма мало дают этого последнего по отношению к укрывателям. Сам же Мирский подробно и в общем согласно с обстоятельствами дела сознался во всех возводимых на него преступлениях».[786]

Тем временем Клеточников сообщил Михайлову:

16—19 июля. «Мирский, говорят, упал духом и сознался в покушении 13 марта на жизнь шефа, просит пощады и делает разные признания. Так он сознался, что укрывался у Семенских, сперва в городской квартире, а потом в имении Семенской. Оказывается, что агенты (Янов и Полеводин), ездившие туда, приняли Мирского за И. В. Узембло (разыскиваемый народник. — Ф. Л.) и, не признав его, выпустили из рук. Ездили же они вследствие сообщения Рачковского. Теперь значит Семенским, укрывшим Мирского, Верещагину, ездившему для предупреждения его об опасности, и соседям Семенской по имению Сухову, Певцову, Любовицкому и Широбокову, принимавшим Мирского и посещавшим его, будет очень плохо».[787]

25 августа в камеру к Мирскому посадили солдат, они не давали ему перестукиваться с соседями.[788] 10 сентября земле-волка А. Н. Малиновская писала из Петропавловской крепости:

«Кстати Мир[ский] признал себя членом Испол[нительного] Комит[ета] и сказал, что их всех членов около 200 и друг другу они известны лишь по номерам. Мир[ский] был № 216, по фамилии знал одного Соловьева (к тому времени казненного. — Ф. Л.). Вообще он наплел много небылиц, — вот охота!»[789] Через десять дней она же писала: «При всех его (Мирского. — Ф. Л.) достоинствах он страшно болтлив».[790]

Важнейшие улики против Мирского основаны на его же показаниях. Главных своих сообщников А. Д. Михайлова и Н. А. Морозова он не выдал, но на сей раз кое-кого все же назвал. Так, 14 июля 1879 года из Таганрога пришла шифровка, где сообщалось, что задержанный «оказался Леоном Мирским»,[791] а уже 26 июля арестовали В. А. Семенского,[792] за этим арестом последовали другие.

Следствие подходило к концу, судебные власти приступили к подготовке процесса, готовился к нему и Мирский. Он попросил у Левинсона денег и потребовал сшить себе фрак. Во всей истории революционного движения этот случай единственный. Никому из обвиняемых не приходило в голову заказать хорошему портному фрак специально для появления в нем на скамье подсудимых. Мирский, безусловно, понимал, что ему грозит смертная казнь, и тем не менее мысли его были поглощены прежде всего собственным внешним видом.

При проведении крупных судебных процессов, разумеется, если они были открытыми, в главной газете империи — «Правительственном вестнике» — полагалось публиковать стенографические отчеты о всех заседаниях. Процесс Леона Мирского не являлся исключением, к тому же он был выгоден для властей — мальчишка ни с того ни с сего стрелял в заслуженного боевого генерала, что же тут скрывать… Перепечатывать стенограмму процесса нецелесообразно: она заняла бы много места, весьма ординарна и скучна. Поэтому приведем несколько извлечений из колоритного описания судебных заседаний, опубликованного в столичной газете «Молва»:

«ДЕЛО МИРСКОГО

В настоящей заметке мы передаем только внешние подробности происходившего вчера на суде, не касаясь самого судебного процесса, который будет нами заимствован из «Правительственного вестника».

Заранее было известно, что по делу Мирского и обвиняемых вместе с ним 7 лиц, предназначенному к слушанию в С.-Петербургском военно-окружном суде, доступ посторонних лиц последует лишь по именным билетам. Этим объясняется, что вчера, 15-го ноября, перед зданием обших судебных установлений, на Литейной, куда на этот раз перенес свое заседание военный суд, никакого наплыва публики не замечалось. <…> Билеты для входа в залу суда были двоякие: белые — для высших сановников и лиц судебного персонала, а равно вызванных в суд по повесткам, и красные для всех остальных. Первые имели вход со Шпалерной улицы, а последние — с Литейного проспекта. По предъявлении билета офицер отмечал в списке фамилию проходившего лица. Внутри заседания суда. т. е. на площадке перед залою, и в самой зале суда порядок охранял плац-адъютант, по непосредственному распоряжению второго коменданта свиты Его Величества генерал-майора Адельсона. На площадке второго этажа, у того места, где кончается главная лестница, был установлен барьер. Здесь происходило вторичное предъявление билета, отрывание плац-адъютантом купона и новая отметка в списке. <…> По распоряжению председателя суда было установлено следующее распределение мест: за креслами судей — для высших сановников и лиц военного судебного персонала; кресла присяжных заседателей для генерал-адъютантов и лиц, занимающих высокое положение в административной иерархии. Места для публики внизу — исключительно были предоставлены генералам, а на хорах — штаб- и обер-офицерам и другим лицам, получившим билеты. <…> Перед креслами присяжных, за небольшим столиком, поместились два стенографа от «Правительственного Вестника», а между этим столиком и аналоем установлен стол с вещественными доказательствами. Издали видны только большие связки бумаг. В 10 часов 10 минут утра вошел суд в следующем составе: председатель генерал-лейтенант Дебоа, при двух постоянных членах и шести временных, именно 6 штаб-офицеров от войск петербургского округа. Объявив заседание открытым, председатель сделал прежде всего распоряжение о приводе к присяге одного неприсягавшего еще временного члена судебного присутствия. Затем генерал Дебоа объявил содержание дела, подлежащего рассмотрению военного суда, и приказал жандармскому офицеру сделать распоряжение о вводе подсудимых. Наступила пауза, во время которой 7 жандармов, обнажив сабли, расположились двое с каждой стороны скамьи подсудимых, а трое сзади скамьи, в равном друг от друга расстоянии. Предшествуемые жандармским офицером и отделяемые друг от друга конвойными, подсудимые вступили на скамью подсудимых в таком порядке: дворянин Леон Мирский, отставной прапорщик артиллерии Тархов, мещанин Евгений Беклемишев, присяжный поверенный Александр Ольхин, Ипполит Головин, Николай Верещагин, дворянка Семенская и почетный гражданин Григорий Левинсон. Все подсудимые одеты в черные сюртуки, а Мирский — во фрак. <…> По окончании председателем обычного опроса подсудимых, секретарь прочел список вызванных в суд свидетелей. Оказывается, что со стороны обвинения вызвано 60 с небольшим свидетелей, а со стороны защиты около 40. Некоторые свидетели не явились и их неявка за дальностью расстояния была признана законною. Председатель сделал распоряжение о вводе свидетелей по группам не более 20 человек в каждой. Произведена поверка, которая заключалась в том, что председатель выкликал фамилию свидетеля, а последний заявлял о своем присутствии словом «здесь».