Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса - Артур Конан Дойль

– Но, ради всего святого, в чем дело?

– Ну, история не длинная, – сказал Годфри, закуривая сигарету. – Ты помнишь ту утреннюю схватку в Буффелсспруите под Преторией на линии Восточной железной дороги? Ты слышал, что я был ранен?

– Да, слышал, но без подробностей.

– Мы, трое, оказались отрезанными от остальных. Ты ведь помнишь, какая там пересеченная местность. Симпсон – Лысый Симпсон по прозвищу, Андерсон и я. Мы преследовали братца бура, но он залег и перестрелял нас всех троих. Симпсон и Андерсон были убиты, а я получил слоновью пулю в плечо. Однако в седле я усидел, и мой конь успел галопом промчаться несколько миль, прежде чем я потерял сознание и свалился на землю.

Когда я очнулся, была уже ночь. Я кое-как приподнялся, чувствуя себя совсем обессилевшим. К моему удивлению, совсем рядом я увидел довольно большой дом, опоясанный верандой и с рядами окон. Было жутко холодно. Ты помнишь этот парализующий холод, наступавший с темнотой, смертоносный лютый холод, совсем не похожий на бодрящий морозец. Ну, я промерз до костей, и единственной остававшейся мне надеждой было добраться до этого дома. Шатаясь, я поднялся на ноги и побрел к нему, толком не сознавая, что делаю. Смутно помню, как я медленно взобрался по ступенькам, вошел в широко открытую дверь, оказался в большой комнате, где стояло несколько кроватей, и со вздохом удовлетворения рухнул на одну из них. Она была не застелена, но это меня ничуть не тревожило, и секунду спустя я погрузился в беспробудный сон.

Когда я проснулся, уже наступило утро, и мне почудилось, что я оказался не в нормальном мире, но во власти страшного кошмара. Африканское солнце било в большие незанавешенные окна, и каждая мелочь в обширной неуютной, беленой спальне смотрелась жестко и четко. Передо мной стоял низенький мужчина, почти карлик, с огромной шишковатой головой и что-то возбужденно бормотал по-голландски, размахивая двумя жуткими кистями рук, показавшимися мне двумя бурыми губками. Позади него толпилась кучка людей, которых происходящее словно бы очень забавляло, но меня пробрал озноб, едва я взглянул на них. Ни единый не выглядел нормально. Каждый был или скособоченным, или распухшим, или еще как-то необычно изуродованным. Смех этих чудовищных созданий наводил ужас.

По-видимому, никто из них не говорил по-английски, но ситуация требовала разъяснения, так как большеголовый карлик все больше впадал в бешеную ярость, и, испуская звериные вопли, он ухватил меня своими изуродованными лапами и стащил с кровати, не обращая внимания на кровь, вновь брызнувшую из моей раны. Маленький монстр был силен как бык, и не знаю, что он сделал бы со мной, если бы в комнату не вошел привлеченный шумом пожилой мужчина, явно облеченный какой-то властью. Он сказал несколько слов по-голландски, и мой мучитель, съежившись, отпрянул. Затем вошедший обернулся ко мне с крайне удивленным видом.

«Как, во имя всего святого, вы оказались здесь? – спросил он с изумлением. – Погодите, я вижу, вы измучены, а ваше раненое плечо требует неотложного внимания. Я врач и скоро наложу повязку. Но, боже мой, здесь вам угрожает куда большая опасность, чем на поле боя. Вы – в приюте прокаженных и спали в постели прокаженного».

Нужно ли мне что-нибудь добавлять к этому, Джимми? Оказалось, что при приближении боев всех этих бедняг накануне эвакуировали. Затем, когда британские части продвинулись вперед, этот врач, начальник приюта, вернулся с ними назад. Он объяснил мне, что он, хотя и верит, что у него иммунитет к этому заболеванию, никогда бы не рискнул сделать то, что сделал я. Он поместил меня в отдельную палату, заботливо подлечил, так что еще до конца недели я был отправлен в госпиталь в Претории.

Теперь тебе ясна моя трагедия. Я надеялся надежде вопреки, и лишь когда я вернулся домой, эти жуткие симптомы, которые ты видишь на моем лице, сказали мне, что я не избежал заразы. Что мне оставалось? Я был в нашем уединенном доме. У нас было двое слуг, которым мы безусловно доверяли. И эта сторожка, где я мог поселиться. Мистер Кент, хирург по специальности, обязавшись хранить тайну, готов был жить тут со мной. Все это казалось достаточно простым. Альтернатива же была ужасной – заточение на всю жизнь среди чужих людей без всякой надежды когда-либо обрести свободу. Однако требовалась абсолютная секретность, не то даже в этом тихом сельском уголке вспыхнул бы скандал и меня насильственно увезли бы и обрекли роковой участи. Даже тебя, Джимми, даже тебя необходимо было держать в неведении. И я не понимаю, почему мой отец передумал.

Полковник Эмсуорт указал на меня.

– Этот джентльмен не оставил мне другого выбора. – Он развернул листок, на котором я написал слово «проказа». – И я решил, раз уж он знает так много, безопаснее будет, если он узнает все.

– Именно так, – сказал я. – Как знать, не обернется ли это во благо? Насколько я понимаю, больного осматривал только мистер Кент. Могу ли я спросить, сэр, специалист ли вы по подобным недугам, тропическим или полутропическим, насколько я понимаю?

– Я знаю о них столько, сколько знает всякий врач, получивший соответствующее образование, – ответил он с некоторой сухостью.

– Я нисколько не сомневаюсь, сэр, в вашей компетентности, но, я уверен, вы согласитесь, что в подобном случае второе мнение было бы желательным. Я понимаю, вас удерживал страх, что от вас потребуют изоляции вашего пациента.

– Вот именно, – сказал полковник Эмсуорт.

– Я предугадал такое положение вещей, – объяснил я, – и привез с собой друга, на чью сдержанность можно положиться абсолютно. Мне когда-то было дано помочь ему профессионально, и он готов высказать свое мнение как друг, а не специалист. Это сэр Джеймс Сондерс.

Перспектива поговорить с фельдмаршалом лордом Робертсом не ввергла бы какого-нибудь юного субалтерна в больший восторг и изумление, чем те, которые теперь отразились на лице мистера Кента.

– Для меня это поистине великая честь! – пробормотал он.

– Тогда я приглашу сэра Джеймса пройти сюда. Он сидит в экипаже у двери. Кстати, полковник Эмсуорт, не удобнее ли нам будет вернуться в ваш кабинет, чтобы я мог дать необходимые объяснения.

Вот тут-то мне крайне не хватает моего Ватсона. С помощью хитрых вопросов и восклицаний изумления он превратил мое незатейливое искусство, которое не более чем систематизированный здравый смысл, в чудо. Когда я сам рассказываю свою историю, ни к чему подобному я прибегнуть не могу. И все же я попытаюсь изложить ход моих рассуждений, как изложил его в кабинете полковника Эмсуорта перед немногочисленными слушателями, к которым теперь присоединилась и мать Годфри.

– Процесс этот, – сказал я, – начинается со следующего положения: когда вы отбросили все, что невозможно, оставшееся, каким невероятным оно ни казалось бы, должно быть решением. Вполне возможно, что останутся несколько объяснений, и в таком случае проверяешь по очереди каждое, пока не выделишь одно наиболее убедительное. Теперь приложим этот принцип к данному делу. Когда оно было рассказано мне вначале, возможны были три объяснения уединения или заключения этого джентльмена в сторожке поместья его отца. Либо он прятался, совершив преступление, либо он сошел с ума и его родители не хотели помещать его в приют для умалишенных, либо он страдал болезнью, которая требовала его изоляции. Никаких иных логичных объяснений я не нашел. Оставалось взвесить эти три, сравнивая их друг с другом.

Криминальный вариант не выдерживал критики: в тех местах не сообщалось ни о каком нераскрытом преступлении. В этом я был уверен. Если же преступление еще не было обнаружено, в интересах семьи было бы спасти преступника, отправив его за границу, а не прятать дома. Я не находил никакого объяснения для подобного образа действий.

Безумие выглядело более правдоподобным. Присутствие второго человека в сторожке указывало на надзирателя. Тот факт, что, уходя, он запер за собой дверь, подкрепляло это предположение и намекало на насильственное задержание. С другой стороны, задержание это не могло быть очень строгим, иначе молодой человек не сумел бы выбраться наружу и прийти взглянуть на своего друга. Вы помните, мистер Додд, как я нащупывал факты, спрашивая вас, например, про газету, которую читал мистер Кент. Будь это «Ланцет» или «Бритиш медикал джорнел», мне это очень помогло бы. Однако нет ничего противозаконного в том, чтобы сумасшедший жил у себя дома при условии, что за ним присматривает кто-нибудь с надлежащей квалификацией и местные власти поставлены в известность. Так откуда же такие отчаянные усилия сохранять тайну? Опять-таки я не сумел согласовать теорию с фактами.

Оставалась третья возможность, с которой, какой бы маловероятной и неожиданной она ни была, все словно бы согласовывалось. Проказа не такая уж редкость в Южной Африке. По какой-то неожиданной случайности молодой человек мог ею заразиться. Его родители оказались бы в ужасном положении, так как, конечно, хотели бы избавить его от заключения в приют. Требовалось соблюдать величайшую секретность, чтобы предотвратить возникновение слухов и последующее вмешательство властей. Было бы нетрудно за надлежащую плату найти надежного врача ухаживать за страдальцем. И нет причин, препятствовавших бы последнему выходить из сторожки после наступления темноты. Побеление кожи является частым следствием этой болезни. Выводы выглядели убедительными – настолько убедительными, что я решил действовать так, словно дело было неопровержимо доказано. Когда по приезде сюда я заметил, что дворецкий, доставляющий еду в сторожку, носит перчатки, пропитанные дезинфицирующими средствами, мои последние сомнения рассеялись. Одно-единственное слово, сэр, показало вам, что ваша тайна раскрыта, и если я написал его, а не произнес вслух, то лишь для того, чтобы показать вам, что на мою сдержанность можно положиться.