Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию - Александр Дюма

Быть по сему.

Однажды вечером в Москве, в театре, в первых рядах партера, император увидел графа Самойлова, который славился умом, мужеством, богатством и беспечностью. Он не любил Самойлова, потому что тот, как Алкивиад[125], занимал двор и город своими эксцентрическими выходками. В Самойлове было столько изящества и обаяния, что его улыбка расценивалась как настоящий подарок. Адъютант Ермолова, он воевал на Кавказе с большим блеском. Одно время император держал его при своей персоне, но, когда сам поехал на Кавказ, его с собой не взял. Самойлов попросился в отставку и ее получил. Лето он проводил в Москве, зиму ― в Санкт-Петербурге. В театре Самойлов показал себя большим эксцентриком, чем всегда, держался с большой небрежностью и развязностью, чем обычно. Как все он встал, когда вошел император, но сразу, как только император сел, он развалился, играя лорнетом и подавая громкие реплики своего одобрения.

В тот вечер играл Ланской. Актер обладал бесподобным талантом имитации. Император пригласил к себе импресарио и велел ему в понедельник поставить пьесу, где Ланской, как комический персонаж, предстал бы публике в костюме, с манерами, речью и гримом под Самойлова. Импресарио передал Ланскому приказ императора и подобрал пьесу для очередного спектакля.

Когда Ланской появился на сцене, его встретил сплошной крик театра, настолько точной была копия Самойлова; когда он заговорил, начал жестикулировать, с залом творилось уже нечто другое, потому что это был Самойлов, который говорил и жестикулировал. Император подал пример к тому, чтобы рукоплескать; и театр взорвался аплодисментами. Самойлов как бы на свой счет принимал возгласы «Браво!», бурную реакцию толпы и, казалось, чрезмерно потешался в течение всего вечера. После спектакля, он прошел за кулисы и появился у Ланского, когда тому вручали 1000 рублей от императора. Самойлов глянул со стороны на императорский дар и, несмотря на присутствие камергера, пожал плечами.

― Вы прекрасны, мой дорогой Ланской, ― сказал он актеру; ― это был я с головы до ног: жест, интонация, внешность; однако кое-что упущено в костюме: три бриллиантовые пуговицы. Хотелось бы отдать получше, но предлагаю вам такие, какие есть.

Он оторвал от своей рубашки бриллиантовые пуговицы и подал их Ланскому. Стоили они 20 тысяч рублей.

Каждое утро император Николай вставал между 4 и 5 часами летом и между 5 и 6 часами зимой. Позже, неизменно в 8 часов, совершал прогулку по Адмиралтейскому бульвару. И никто, под страхом немедленного ареста, не мог к нему подойти.

Однажды император встречает нашего соотечественника Верне, актера Французского театра в Санкт-Петербурге; останавливает его, беседует с ним о новой пьесе, в которой тот будет занят вечером, спрашивает, какова она, хороша ли у него роль и т.д. После этой встречи, Верне немедленно хватают полицейские агенты, которые никогда не выпускали императора из поля зрения.

Вечером император приезжает в театр, садится, против обыкновения ждет целых пять минут, но занавес не поднимается. Посылает адъютанта узнать причину задержки спектакля. В ложу поднимается режиссер и, дрожа, объясняет: что-то серьезное случилось с месье Верне, он не придет в театр; за ним уже посылали, и получили ответ, что он вышел из дому в 8 часов утра и не возвращался.

― Как! ― оказал император. ― Но я его встречал сегодня утром; даже говорил с ним.

― Вы с ним говорили? ― спросил граф Орлов.

― Да, расспрашивал детально о пьесе, которую играют сегодня вечером.

― Тогда я знаю, где он.

― Где?

― Он арестован, черт возьми!

Граф Орлов отдает приказ своему адъютанту, десять минут спустя трижды подают сигнал о начале спектакля, занавес поднимается, и на сцене появляется Верне.

После первого акта, император выходит из ложи, останавливает за кулисами Верне, выражает сожаление о случившемся и опрашивает, что он мог бы сделать для актера, чтобы тот забыл о неприятностях.

― Sire, ― отвечает Верне, ― в будущем, если меня встретите, будьте так добры больше не оказывать мне честь говорить со мной.

Мы сказали, что императора всегда сопровождал эскорт полицейских агентов. Так вот, одним зимним утром он заметил такого агента, который открыто сошел с элегантных дрожек и следовал за ним, завернувшись в добротную шубу, тогда как сам он кутался в старую шинель. Николай подал знак агенту подойти; тот повиновался.

― Мне уже примелькалось ваше лицо, месье, ― сказал император.

Агент поклонился.

― А кто вы?

― Quartalnoy nadziratel ― Квартальный надзиратель, надзиратель квартала Зимнего дворца.

Звание квартального надзирателя соответствует нашему званию комиссара полиции.

― Какое у вас жалованье?

― Двести рублей, sire.

― В месяц?

― В год, sire.

― Почему же вы так хорошо одеты?

― Потому что, sire, человек при вашем величестве обязан, полагаю, и в этом оказывать вам честь.

― Значит, вы воруете, как и другие?

― Пусть ваше величество меня простит, но это я оставляю моим начальникам.

― Тогда как вы выходите из положения?

― Мне дают, sire.

― Вам дают?

― Да; я ― комиссар полиции лучшего и, следовательно, самого богатого квартала Санкт-Петербурга. Дежурю активно, днем и ночью, ради спокойствия, охраны добра и комфорта моих подопечных. Стучу в стекла des botchniki ― будочников, которые «дежурят» в будках, вместо того, чтобы дежурить на улице, бужу дежурных, которые засыпают. Словом, за те шесть лет, как я ― комиссар квартала, здесь не совершено ни одной кражи, не произошло ни одного несчастного случая. Поэтому мои признательные подопечные взяли за правило, каждый по своим средствам, дважды в год делать мне небольшие подношения.

― И таким образом, благодаря небольшим подаркам, ваше 200-рублевое место тянет уже на три-четыре тысячи рублей?

― Больше, sire.

― Ax-ax!

― Почти вдвое больше.

― Ну, хорошо, идите.

Квартальный надзиратель откланивается и отходит.

Вернувшись к себе, император приказал по всему кварталу Зимнего дворца собрать отзывы о его комиссаре полиции. Всюду его хвалили за ум и честность; относительно вознаграждений полицейскому, император уверовал, что они добровольные, что, как тот сказал, он принимает, но не берет. На следующий день, за чаем, комиссар полиции видит, что к нему входит фельдъегерь. Вид фельдъегерей всегда вызывает некоторое волнение у тех в России, кому адресована честь их визитов, потому что именно фельдъегеря сопровождают осужденных в Сибирь. Комиссар полиции встает из-за стола и ждет.