Болтливый мертвец - Макс Фрай

— Да, когда-то я, пожалуй, смогла бы, — вздохнула старуха. — А теперь стара я для настоящей ворожбы. Жизнь из меня уходит, сынок, неужели не видишь? Через год-другой вся утеку, не станет меня, — печально добавила она.

У меня комок подкатил к горлу. Впору было броситься на шею старой ведьме и дуэтом оплакать нашу общую судьбу: всякая человеческая жизнь завершается приведением в исполнение смертного приговора, а прежде чем это случится, многие из нас вынуждены без суда и следствия томиться в узилище постаревшего немощного тела…

— Ты что это? — удивленно, почти испуганно спросила старуха. — Пожалел меня, что ли? — недоверчиво уточнила она.

— Нет, — честно сказал я. — Это не жалость. Это называется сопереживание. Чего мне тебя жалеть, бабушка Фуа? Все мы в одной лодке!

— Ну, тебе-то еще рано плакаться, — снисходительно сказала она. — Молодой еще…

— Это проходит… Ладно, скажи мне лучше: ты-то, может, и не ворожила, чтобы найти Урмаго. А Ули? Она же его очень любит, верно?

— Да уж, любит, — ворчливо подтвердила старуха. — А ты бы у нее самой и спросил: ворожила, не ворожила? Я ей не сторож!.. — И с обидой добавила: — Во всяком случае, если она и ворожила, то без меня. И советов моих ей больше не надо — вот так она решила!

— Да я бы с радостью у нее спросил. И уже спрашивал. Но она ничего не говорит. И глаза у нее на мокром месте.

— Ули плачет? Ну и дела! В последний раз она плакала, когда замочила свои пеленки, а ее матушка, покойница, не догадалась их переменить. С тех пор из нашей Ули слезинки не выжмешь!

— Теперь выжмешь, — усмехнулся я. — Стоит только спросить у нее, куда подевался Урмаго, и получишь столько слезинок, что умываться можно.

— Выходит, дело плохо, — старуха совсем сникла. — Значит, она все-таки гадала и узнала, что Урмаго больше нет, а мне не сказала…

— Быть такого не может, — возразил я. — Среди мертвых его нет — если верить самим мертвецам. А кому и верить, если не им, правда?

— Как знать, — вздохнула старуха. — Всякие бывают мертвецы. Иногда брешут не хуже живых!

— Все может быть, — растерянно согласился я.

До сих пор мне как-то не приходило в голову, что мертвые тоже могут врать. Это было интересное, но, мягко говоря, не совсем своевременное открытие.

— Ладно, — вздохнул я. — Пойду еще поброжу по дому, если так. Приятно было с тобой поговорить, бабушка Фуа!

— Поброди, поброди, — кивнула старуха. — Чего ж не побродить, ежели бродится… — Она замолчала, а потом доверительным шепотом добавила: — Ты бы это… поостерегся, что ли… В башню, одним словом, не лазь!

«Вот это да! — изумился я. — Поутру котел с ядом, потом яму для нас приготовила с кухонными ножами и тесаками на дне, а теперь — „в башню не лазь“… Можешь ты, однако, очаровывать дам, сэр Макс, если захочешь!»

— А что там в башне? — поинтересовался я. — Разве там опасно? Ули сказала, что ваш дворецкий… — ну, этот господин с таким смешным именем, я его не запомнил — как раз сегодня затеял там уборку.

— Ха! — осклабилась старуха. — Так то ж Тыындук! Он вообще ничего не боится, вурдалачье племя! И все равно зря он туда полез…

— Так что же там? — настойчиво спросил я. — Что там такое творится, в вашей грешной башне?

— Не знаю, сама не видела и видеть не хочу, — отмахнулась старуха. И с убежденностью религиозной фанатички добавила: — А все-таки нехорошее это место!

— Ну ладно, нехорошее, значит, нехорошее.

Что-что, а тратить время на бесполезный спор мне не хотелось. Зато напоследок я решил разобраться с некоторыми, смутными пока, подозрениями. Бесформенные и нелепые, они копошились в моем сознании, но обещали со временем превратиться в настоящую гипотезу — если, конечно, я буду хорошо себя вести.

— Можно задать тебе вопрос, бабушка Фуа? — вежливо осведомился я.

— Спрашивай, сынок. Что ж не спросить, если неймется, — со снисходительностью, свойственной многим старикам, согласилась она.

— Вчера, когда мы только приехали, ты сама предлагала поселить нас в башне. А на завтрак пыталась накормить нас ядом. А потом велела своему родичу вырыть яму и накрыть ее ковром — наверняка ведь надеялась, что мы туда провалимся, верно? Ты не думай, я не сержусь — просто подвожу итоги… Непонятно другое: почему теперь ты не велишь мне ходить в эту грешную башню, словно я — один из твоих внуков?

— А почем я знаю! — с девчоночьим легкомыслием отмахнулась старуха. — Вчера увидела вас и так разозлилась, так разозлилась — слов нет. А тут еще Маркуло говорит: «Вот, понаехали новые хозяева!» И тут вы зашли: ты и твой приятель — такие важные, нарядные… так бы и придушила!..

Бабушка Фуа с воодушевлением причмокнула, словно не было для нее ничего слаще, чем воспоминания о приступах дурного настроения.

— А сегодня с утра спустилась я в кухню поглядеть, как там Мичи завтрак готовит, — продолжила старуха. И пояснила: — Она ведь дурочка, жена Маркуло, да еще и жадная! За ней не присмотришь, так и булки сожжет, и масла не положит… И тут приходит Маркуло и снова говорит: вот, дескать, теперь еще и новых хозяев кормить надо! Будем, говорит, теперь для их пропитания работать. И такое меня зло на вас взяло! Ну и стала я зелье варить — такое, чтобы уж наверняка вас проняло. Но вы его есть не стали. Хитрые вы люди, угуландцы!.. А после завтрака Маркуло и говорит: одного я не пойму — то ли гости у нас бессмертные, то ли бабка совсем из ума выжила. Ясное дело, он меня раззадорил. Только и с ямой дело не выгорело: я уже знаю, что вместо вас туда пьянчужка Пурех свалился… Это я все к тому, чтобы ты понял: сердита я на вас была донельзя! А сейчас ты зашел, а я смотрю: хороший паренек, приветливый и почтительный. Зачем такого убивать? Тем более что уж тебе-то наше имущество точно не достанется.

— Ясно, — кивнул я. — Так, значит, Маркуло…

— А чего Маркуло? — спохватилась старуха.

— Да так, ничего, — улыбнулся я. — Не бери в голову, бабушка. И спасибо за предупреждение. Я уже понял, что с вашей башней лучше не шутить.

— Вот-вот, не надо с нею шутить! — обрадовалась старуха. — То-то и оно, что не шутить. Эк ты хорошо сказал-то, сердце радуется!

Я покинул комнату старухи в твердой уверенности, что первое впечатление меня не подвело. Как окрестил я с самого начала Маркуло «злодеем», так оно и было. То ли он хорошо знал характер своей бабки, то ли и вовсе заворожил ее — в общем, позаботился, чтобы старая ведьма разозлилась на нас несколько больше, чем следует. В результате из бабушки получилось своего рода «оружие массового поражения». Она оказалась неумелой, зато азартной убийцей. И «поэт» Йохтумапп наверняка вырастил ядовитые кусты в наших спальнях не по своей инициативе, а под чутким руководством главы семьи. А уж в том, что Маркуло собственноручно устроил примитивную ловушку, приладил над входной дверью камень, который чуть не угробил Лонли-Локли, сомневаться и вовсе не приходилось.